"Парад теней" - читать интересную книгу автора (Степанов Анатолий Яковлевич)

11

Чартер — он и есть чартер. Як-42 отрабатывал ему положенное. Не более, но и не менее. А положены ему два с половиной часа до Москвы. Константин глянул на часы. Еще час двадцать. Время тащилось. От скуки без любопытства уставился в иллюминатор. За двойным стеклом, чуть внизу, были твердые, как снег на горных вершинах, бугристые облака. Он сидел один в ряду. Специально: не хотелось ни с кем общаться. Но кто-то общаться хотел, ибо вежливо обратился к нему:

— Разрешите?

Пришлось оторвать взгляд от неинтересной картины. В проходе, держась за спинку соседнего кресла, стоял либеро и капитан команды Анатолий Бушков.

— Садись, — равнодушно разрешил Константин.

Они были ровесниками и начинали вместе в этой же команде. Вместе отправились за границу, но в разные страны. Константин Ларцев в Германии прижился, а Анатолий Бушков во Франции нет. И не потому, что не смог играть в тот футбол, а потому, что не хотел в него играть. Да и болел сильно эмигрантской болезнью — ностальгией. Через год вернулся и заиграл в свою игру и в родной команде, и в сборной. И до сих пор играл как надо: со страстью и истинным удовольствием. Константин тайно и незлобиво завидовал ему: сам-то он уже напрочь спалил в себе действующего игрока. Анатолий уселся рядом, сопел, вздыхал. Видимо, никак не мог решиться начать разговор.

— Чего мучаешься? Говори, — взбодрил его Константин.

Обращение на «вы» в слове «разрешите» было предназначено для прислушивавшейся к их разговору молодой поросли. Сейчас, негромко, тет-а-тет, можно было сказать:

— Они делали счет, Лара.

Ларой звали Константина Ларцева в команде еще на заре их прекрасной, как всякое по-настоящему хорошее начало, футбольной молодости.

— Считаешь, они сплавили нам игру? — уточнил Константин.

— Никак нет, гражданин начальник. Игра в любом случае была наша. Я сказал что сказал: они делали счет.

— Расшифруй, Толя. Я — тупой.

— Ты — не тупой. Ты не информированный. Ну, для затравки, о сегодняшней игре. Они бодались в полную силу, и даже сверх этой силы, до шестьдесят пятой минуты, когда счет стал два-один, до того, как забили свой мяч. Единственный этот мяч, который они в истерике затолкали нам, был основной и страстно желаемой целью. А после него они встали.

— Просто подсели, Толя.

— И пенальти на мне при угловом оттого, что подсели?

Константин вспомнил, как был заработан этот пенальти. Анатолия, который явно не доставал до высокой передачи, их старпер уложил на истоптанную землю вратарской демонстративным захватом руками. За три минуты до конца матча. При счете четыре-один.

— Им был нужен наш пятый?

— Именно.

— Зачем?

— Тебе простительно не знать, тебя не было здесь лет семь-восемь тому назад, когда всерьез, не по-кустарному заработал подпольный футбольный тотализатор по всему Союзу. Наивный старик наш Олег Норов в одиночку пытался это дело поломать. Устроил скандал, сорвал несколько договорных матчей. Шуму было много, а толку мало: все равно что с саблей против танков. Ну, его отодвинули в сторону, потом на пенсию отправили.

— Говорят, пьет по-черному, — вспомнил сплетню Константин.

— Временами, — уточнил Анатолий. — Но распался всесоюзный чемпионат, и тотошка как-то сама собой накрылась. И вот, здрасьте! Уже с конца прошлого сезона я почувствовал, что опять завоняло.

— Ну рассказал ты мне про эту пакость, и что? Кстати, почему не Главному?

— Денька через два, может, и ему расскажу. А сегодня — его праздник. Чего же праздник портить! Делать что-то надо, Лара.

— А что? — грустно осведомился Константин.

— Тоска, брат… — Анатолий откинулся в кресле, закрыл глаза. Продолжил почти сомнамбулически: — Последний свой сезон в футбол хочется играть. В футбол, а не в счет.

— Лучше бы мне не знать, — признался в своем малодушии Константин.

Анатолий дернулся.

— Отвык от России, страус! Смотри, пока головку под крыло будешь прятать, и ахнуть не успеешь, как ощиплют, выпотрошат и зажарят.

— А что еще делать, посоветуй, — попросил Константин.

— Не знаю.

— Ты мне эту горячую картошку перекинул, чтобы и мне ладони жгло?

— Я-то что? У меня, кроме футбола, в жизни ничего нет, да и не знаю я никого и ничего, кроме футболистов и футбола, — полуповинился Анатолий. — А ты в разных там кругах вращаешься: артисты, писатели, бизнесмены, мать их за ногу! Посоветуйся с кем-нибудь, на честных ментов выйди. Может, удастся эту лавочку прикрыть?

— Смешной ты, Толька. Это ж не с людьми, со многими миллионами в зелени бороться надо. Конечно, я здесь новичок, но пока еще не видел человека, который победил бы доллар. Да и не очень хочет кто-нибудь с ним бороться, хочется его иметь.

— Ты это серьезно?

— Серьезно. Но не про тебя и не про себя.

— Значит, из ста пятидесяти миллионов только двое непокупаемых? Ты, да я, да мы с тобой?

— Охолонь, — попросил Константин. — Про нас двоих сказал потому, то сейчас только за нас двоих и могу поручиться. Других пока не знаю.

— В общем, похвалил себя и, на всякий случай, меня, — сделал выводы из ларцевских эскапад Анатолий. — И я, загордясь, утешился. Но я не утешился, Лара. Как на духу, ты попытаешься что-нибудь сделать?

— Что-нибудь попытаюсь, — неохотно согласился Константин.

А простодушный Анатолий был рад и такому:

— По этому поводу — по пивку, начальничек!

— А Главный?

— Что Главный? Главный сегодня добрый — выиграл-то как! — Анатолий вылез в проход, крякнув разогнулся — тесновато с его метром девяносто было в габаритах Яка — и направился в багажное отделение за сумкой, где хранился НЗ.

…Не оправдало себя столь желанное поначалу пивко, только тяжело расслабило: ватные руки, ватные ноги, ватные мысли…

Попрощавшись с командой, отъезжавшей в шикарном мерседесовском автобусе (на этот матч игроки отбывали прямо с базы и там пришлось оставить личные заграничные лимузины), Константин с Главным отправились на стоянку, где их ожидали остывшие за тридцать шесть часов БМВ и «опель». Главный открыл дверцу БМВ и перед тем, как сесть за баранку, ревниво спросил:

— О чем с Толькой всю дорогу шептались?

— Обо всем и ни о чем, Иван Петрович, — в общем-то честно признался Константин.

— И пивком не угостили, паразиты! — посетовал Главный и бухнулся на сиденье.

— Дистанцию блюли! — крикнул Константин, но Главный вряд ли его слышал — не разогреваясь, рванул с места.

А Константину некуда было торопиться. Раскочегарил свой «опель» и неспешно покатил к Каширке, а по Каширке к Москве. Часы на приборной доске показывали семнадцать тридцать пять. Хорошие, правильные немецкие часы, но от нечего делать сверил их со своим сверхточным ручным швейцарским хронометром. И на них семнадцать тридцать пять.

— Тоска, брат, — повторил вслух Толины слова. Действительно, тоска. И еще разок, в голос, сказал себе: — "Кому повем печаль свою?"

Домой, в трехкомнатные свои, обставленные по всем европейским правилам фирмой, мертвые хоромы? В кабак, раз завтра выходной день?

Подъезжал к Москве. Глянул направо: желал полюбоваться страшным факелом над Капотней. Но в свете дня факел был нестрашный. С Варшавского шоссе на Серпуховскую и по Пятницкой. Потихоньку вспоминал родной городок. Улица Дзержинского. Поправил себя вслух:

— Большая Лубянка.

Куда же он ехал? Явно не домой. Медленно пробиваясь к Сретенке (остаточные пробки последних минут часа пик), он задал себе этот вопрос. На этот раз мысленно, потому что давно уже знал ответ на него.

На пятачке в Новых Горках он был в пятнадцать минут восьмого. Совсем неплохо для человека, вспоминавшего Москву. Час пятьдесят. Всего делов-то.

Приткнувшись к забору Дарьиной дачи, стоял кобринский «линкольн». Быстро же они его отремонтировали. Настроение совсем было испортилось, но… Но, но, но! Машину во двор не загнали, шофер Славик в ожидании за баранкой. Константин поставил свой «опель» в хвост «линкольну». Увидевший его в боковое зеркало Славик открыл дверцу и односложно поприветствовал:

— Здравствуйте… — Вероятно, забыл, как его зовут.

— Привет, — откликнулся Константин, вылезая из машины. Спросил, надеясь получить подтверждение своим дедуктивным выводам: — Надолго?

— Да нет. Михаил Семенович сказал, что на полчаса, не больше. Спешим, деловое свидание.

— Бежим, спешим! Бежим, спешим! — удовлетворенно спел Константин из «Вампуки» и, подойдя к калитке, позвонил. Он держал палец на кнопке звонка неотрывно, нахально будоража обитателей тихой дачи, и, только увидев заполошную Берту Григорьевну на крыльце, прекратил звон. А заполошная Берта, сильно прищурясь (близорукая, без старящих ее очков), издали по силуэту скорее почувствовала, чем узнала Константина. Нажала на что-то в стене дачи, и калитка отворилась.

— Костя! — восхитилась Берта и пропела: — Нам каждый гость дарован богом!

— Все поют, — раздраженно бормотал Константин, идя к крыльцу по выложенной дорогой керамической плиткой дорожке. — Берта поет, Дарья поет, я пою…

— О чем вы, Константин? — полюбопытствовала Берта, когда он в нарочито церемонном поцелуе припал к ее сдобной ручонке.

— Все, говорю, поют, — разгибаясь, ответил Константин. — Вы поете, Дарья поет. И обе — замечательно. Даже я запел. Не знаю, правда, как, но самому нравится.

— Мы-то поем, — согласилась Берта и сделала драматичное лицо. — А наша Даша не поет. Отказывается петь.

— Разберемся с Дашей! — бодро пообещал он. Настроение у него явно поднималось. — А где она?

Вопрос прозвучал уже в холле. Берта, глазами указав на ведущую на второй этаж лестницу, тихо напутствовала его:

— В музыкальном салоне. С Михаилом Семеновичем.

В некоем ритмичном танце, подобно Фреду Астеру, Константин вспорхнул по лестнице. Но в так называемом музыкальном салоне порхающий танец был явно неуместен: здесь напряженно молчали. Упершись локтями в колени и обхватив голову руками, продюсер сидел на круглом вращающемся табурете у ка бинетного рояля, а Дарья, подобрав ноги и сжавшись в комочек, притулилась в разлапистом кресле. В углу, подальше от Михаила Семеновича.

— Команде работников искусств — физкульт-привет! — не унимаясь, поздоровался с молчунами не желавший расставаться с только что приобретенным хорошим настроением Константин. Дарья, не отрывая щеки от мягкого подлокотника кресла, недовольно откликнулась:

— Здравствуй.

Кобрин здороваться не стал. Он заорал. Скорее всего, не в первый раз:

— Костя, может, ты ей скажешь?!

— Что я должен ей сказать?

— Что работать надо, вот что! — продолжал орать продюсер.

— Дарья, работать надо, — тихо серьезно сказал Константин.

— А тебе только бы поиздеваться! — уже не заорал — взревел Михаил Семенович. — Все к черту! Живите как хотите. Но без меня! Без меня! — Он хотел торжественно встать и торжественно удалиться, но табуреточка вывернулась из-под него, и он, чтобы не упасть, на миг встал на четвереньки. Даже Даша жалобно захихикала. А Константин, помогая Кобрину подняться, побагровевший от сдерживаемого рыдающего смеха, утешил нравоучительно:

— Поднимаясь и падая! Падая и поднимаясь! Как все великие, Мишаня.

И уже не сдерживаясь, загоготал, как гусь.

— Да пошли вы все! — безадресно послал их Михаил Семенович и, не оборачиваясь, вышел вон. Звонкие его каблуки простучали по ступеням. Константин заменил Кобрина на вращающемся табурете и, разок крутнувшись на все триста шестьдесят градусов, спросил:

— Что не поделили?

— А что делят? — вопросила Дарья, не меняя позы. — Деньги. Он без моего ведома подписал контракты на пять стадионных концертов. — И вдруг, уподобясь продюсеру, тоненько закричала: — А я не хочу петь! И не буду петь! Я его предупреждала, при тебе предупреждала! Теперь пусть сам и выкручивается!

— Совсем не будешь петь?

— Не знаю, ничего я не знаю! Может, и совсем.

Без грима, без артистической осанки она была просто несчастной женщиной, которую замордовала жизнь-жестянка. Константину было остро жаль ее. Ужасно, до слез, хотелось помочь родному существу. Близкой, как младшей сестренке, любимой по-братски. И вдруг понял: только по-братски. Иллюзия, что все началось сначала, развеялась, как дым на ветру. Он спросил виновато:

— Чем я могу помочь, Даша?

— Ничем, — тихо и убежденно ответила она.

Он повернулся к роялю, открыл крышку и одной рукой ловко сыграл жалобное: "Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил!" Развернулся к ней и предложил без надежды:

— Может, водки выпьем?

— Не хочу.

— Но я должен, должен что-то сделать! — завелся-таки Константин.

— Ничего и никому ты не должен, — успокоила его Дарья.

— Не могу же я просто так встать и уехать!

— Можешь. И поезжай, Костя.

Он встал с табуретки, подошел к креслу. Она поднялась навстречу, повернулась к нему правой щекой, которую он и поцеловал. Пообещал:

— Я завтра позвоню, — и пошел к двери.

— Костя, — позвала она. Он остановился и обернулся. Она бесшумно приблизилась к нему, положила ладони ему на плечи, заглянула в глаза и сказала твердо: — Ничего не склеить, Костя. Той ночи не было. Она просто, как воспоминание о прошлом, приснилась нам. Тебе и мне. Да?

— Да, — согласился он. И повторил: — Что я могу для тебя сделать?

— Не обижаться и не уходить далеко. У меня ближе тебя человека нет.

— Дурочка ты, дурочка!

— А вот жалеть меня не надо, — она легко поцеловала его в губы и подтолкнула к двери, — иди.

Вниз скатился со спортивной сноровкой по скользким закругленным перилам. Почти в объятия скорбной Берты Григорьевны, которая, услышав его "опля!" по окончании спуска, осуждающе вздохнула:

— И вас прогнала?

— Прогнала! — освобожденно сообщил он себе и отчасти Берте Григорьевне.

— Охохо! — огорчилась она и тут же спохватилась: — Может, поужинаете, Константин? Я сациви на целую роту приготовила, а есть некому.

— С радостью, но спешу! — деловито, но ласково отказался он и, мимолетно обняв ее плотные плечи, пообещал:- В следующий раз — обязательно. И спасибо вам за все, Берта Григорьевна.

Она только глянула на него с не совсем материнской улыбкой и неопределенно сказала:

— Дай-то бог! Дай-то бог!

Никуда он не спешил. Долго прогревал вполне прогретый мотор, а потом, сняв машину с ручного тормоза и не разворачиваясь на обратный путь в Москву, на первой скорости покатил по прямой вдоль дачных заборов в стремительно приближавшихся к настоящей темноте сумерках поздней весны.

За штакетником смирновского дома вовсю горел успокаивающий густо-желтый свет абажура. Добрый, привораживающий огонек. Как там в старину водилось? Заглянуть на огонек. На вот такой, наверное. Константину до сердечного холодка захотелось на огонек.

Калитка была закрыта на задвижку. Константин отодвинул ее и вошел на смирновский участок. Для начала заглянул в освещенное окно.

Александр Иванович Смирнов, сгорбившись на стуле, смотрел по телевизору новости. А Лидия Сергеевна Болошева, видимо накрыв стол к ужину, в ожидании, когда освободится от своих серьезных занятий глава дома, сидела в вольтеровском кресле и читала яркую книжку с названием на иностранном языке. От этой картинки веяло незыблемостью и покоем, который ему, Константину, по выражению поэта, только снился.

Он деликатно постучал в деревянный переплет застекленной террасы, особо не надеясь быть услышанным с первого раза. Но стекла задребезжали так, что Лидия Сергеевна решительно отложила книгу и двинулась открывать террасную дверь.

— Костик! — приветливо удивилась она. — Здравствуйте, Костик. И не топчитесь, как застенчивый немецкий провинциал, проходите в комнаты. Смирнов страшно обрадуется, он прямо-таки закис от отсутствия общения. Он животное стадное, один быть совсем не может.

— А вы? — вырвалось у Константина.

— Я не в счет, — сообщила Лидия Сергеевна. — Мы до того привыкли друг к другу, что общаемся почти телепатически.

И точно: видимо, уловив ее телепатический сигнал, на террасе объявился любопытный, как щенок, отставной полковник.

— Костик, что ли? — плохо видя гостя, догадался он. — Здорово. Заходи, заходи, сейчас по «Времени» спорт пойдет, может, наши голы покажут.

Смирнов преданно, с мальчишеских лет, болел за команду Константина.

— А потом поужинаем, — обозначила следующий номер их совместной программы Лидия Сергеевна. Смирнов поспешно и радостно добавил:

— И выпьем по такому случаю!

— Только бы повод, только бы повод ему, — заметила она не слишком агрессивно.

Но сначала посмотрели отрывок из спектакля, в котором одетые в телесного цвета трико артисты неопределяемого пола в крутом несоответствии с текстом пьесы изображали нечто непонятное, но очень приличное. Потом безукоризненно одетый, гладко барственный режиссер с глубокой скорбью говорил о том, как бедствуют они, беззащитные и бескорыстные деятели театрального искусства.

…Корреспонденты ОРТ, вылетевшие рейсовым самолетом на полчаса ранее их чартера, успели подготовить материал к эфиру. Ну, первые два гола ясно по делу. Вот и единственный ответный. Засуетились ребятки и чисто по-детски напортачили. Третий — просто неберущийся. От угла штрафной левый хав фантастически (вероятнее всего, подавал, а получилась дикая срезка) закрутил в дальнюю паутину. Четвертый весьма подозрителен: дали спокойно разыграть двойную стенку. Ну и пятый… Прав Толя, чистая липа.

— Он что, больной, припадочный? — спросил Смирнов про старпера, завалившего Анатолия.

— Он делал счет, — злобно ответил Константин.

— Та-ак, — протяжно произнес бывший мент. За это время компьютер в его голове считал все возможные варианты. Просчитал. — Так. Значит, теперь настоящий футбол мы будем видеть крайне редко.

— Только это вас и волнует, Александр Иванович? — со скрытым раздражением осведомился Константин.

— Почему же. — Смирнов выключил телевизор (погода, вернее, прогноз погоды его не интересовал) и, повернувшись всем телом к гостю, сообщил: Меня все волнует. Исламский фундаментализм, чеченский сепаратизм, вновь набирающий пары коммунизм, восстановление храма Христа Спасителя, результаты торгов на межбанковской валютной бирже, Ксюшкины отметки в университете, участившиеся боли в моем простреленном колене. Но в данном случае меня больше всего волнует то, что настоящий болельщик не увидит настоящего футбола.

— А то, то жулье и мерзавцы наживают на этом колоссальные деньги, вас не волнует?

— Пусть себе наживают, только бы футбол не трогали. Тебе, как я понимаю, стало известно, что подпольный тотализатор заработал на полную катушку?

— Какая разница — на полную, не на полную? Самое страшное то, что заработал.

— Большая разница, Костик, большая. На неполную он работать и не переставал. Но неполная катушка — это неполная кубышка. А с малыми деньгами игру не купить, всерьез результаты не подправить. Так, кувыркались, передергивая помалости. Что тебе известно, Костик?

— За стол, футболисты, — пригласила Лидия Сергеевна, которая поначалу их не беспокоила, доносила на стол то, что должно быть очень холодным или очень горячим.

Александр Иванович, послушно и поспешно подчинившись приказу, отодвинул стул, уселся и уверенной рукой ухватился за "очень холодное". В этом доме хозяин принципиально предпочитал своего однофамильца. Полюбовавшись на этикетку «Смирновской», он показал ее Константину и серьезно спросил:

— Рискнешь?

— Была не была! Рискну, — решил Константин, чтобы продолжить разговор в благоприятной обстановке. — В принципе мне ни черта не известно, Александр Иванович, за исключением того, что сегодня нам сделали заранее оговоренный кем-то счет.

— От меня-то что ты хочешь? — поинтересовался Смирнов. Он, морщась от сосредоточенности, разливал по рюмкам.

— Чтобы вы помогли разоблачить и ликвидировать эту подлую панаму.

— Кому помочь? Тебе? Футбольному союзу? Генеральному прокурору России? Старый хрен с палочкой всем сразу поможет, и станет очень хорошо. Ты думаешь, милиция не копает? Копает, будь уверен, копает. Но в таких делах очень трудно за что-то зацепиться: круговая порука.

— Значит, никто ничего не может с этими нелюдями поделать?

— Почему — никто? А вы? Тренеры и футболисты? Вам же во сто крат виднее все махинации на футбольном поле, чем нам, жалким дилетантам. Перестаньте предаваться совковым иллюзиям, будто какой-то всесильный дядя за вас сделает. Ловите заказанных коллег за руку, вам это легче, чем кому-либо. Меня же беспокоит нечто другое, Костик. Как ни вертись, а всемирный закон не переиначишь: природа не терпит пустоты. На смену павшим героям приходят новые бойцы.

— Вы о чем? — в недоумении спросил Константин.

— Все о том. Да будет тебе известно, что весь шоу-бизнес, включая и футбол, до прошлого года находился под жестким контролем чисто уголовной мафии. Минувшим летом ее сильно потрепали. Да так, что, как я предполагал, они вернутся на исходные позиции не ранее, чем годочка через три. А тут вдруг через полгода — наступление по всему фронту.

— Саша, как ты себя чувствуешь? — Лидия Сергеевна встревожилась.

— Хорошо. А что? — испуганно ответил Смирнов.

— А я думала, заболел: водку не пьешь и говоришь, говоришь…

— За здоровье Лидии Сергеевны! — мгновенно нашелся Константин и поднял рюмку.

Выпили и с чувством закусили. Замечательно было! В тишине водочка, сопровождаемая вкусной едой, делала положенное ей: расслабляла натянутые нервишки, отгоняла невеселые мысли, давала возможность слегка воспарить. Попарили ненадолго и вернулись на землю.

— Вы у Даши были, Костик? — спросила Лидия Сергеевна. — Как она там?

— Да так… — Константин не знал, что ответить. — Я думал, что вы в курсе, так сказать, как соседи.

— Не хочется зря волновать девочку, — сказала Лидия Сергеевна грустно. А Александр Иванович мрачно присовокупил:

— Пока.

— А мне кажется, что пора ее взволновать. Дарья в полном раскардаше. Физически и морально. И в полном неведении. Я думаю, лучше знать самое скверное, чем ничего не знать. Кстати, Александр Иванович, я не буду нахалом, если спрошу: как дела у вашего Сырцова?

— Лида, ему Жорка не нравится! — изумился Смирнов. — Почему же тебе не нравится наш Жорка, Костик?

— Мне кажется, что он иногда хамоват.

— Жора — замечательный парень, уж поверьте мне, Костик, — попыталась мягко уговорить мрачного футболиста Лидия Сергеевна. Но Ларцев уговорам не поддался — не поверил, что Сырцов замечательный парень, и, не скрывая иронии, поинтересовался сдержанно:

— И чем же занимается ваш замечательный парень сейчас? Насколько я понимаю, всемогущая Анна наняла его для расследования двух этих странных убийств.

— Маетой, — ответил Смирнов. — Сейчас Жорка занимается сыскарской маетой.

Уже не собирался Константин выяснять, что такое сыскарская маета, ибо почувствовал, как изменилось к нему отношение Смирновых-Болошевых после его нападок на Сырцова. Пришла пора виниться.

— Я что-то не то сказал, да? — обаятельным взором он посмотрел сначала на Лидию Сергеевну, затем на Александра Ивановича и довершил штурм пожилой пары простодушной откровенностью: — Вообще-то я сильно обиделся на Сырцова, когда он меня небрежно отмел на презентации. Хотя сделал он это, наверное, правильно: незачем и вредно говорить о делах при посторонних людях, тем более таких, как наши эстрадные звезды.

— Отмазывается и покупает нас, сентиментальных стариков? — спросил Александр Иванович у жены. Лидия Сергеевна рассмеялась.

— Отмазался и купил. — И прочитала весьма изящно блоковское четверостишие, любимое в этом доме и часто повторяемое:

Простим угрюмство. Разве это

Сокрытый двигатель его?

Он весь — дитя добра и света,

Он весь свободы торжество.

— Проехали, — решил Смирнов. — По второй, "дитя добра и света"?

— По второй так по второй, — бодро согласился Константин. Деваться было некуда.

— У вас что-то не так с арифметикой, — отметила Лидия Сергеевна. — Не по второй, а по четвертой.

— Мы отмечаем не рюмки, а этапы общения, — ответил Смирнов.

— Тогда не по второй, а по второму. По второму заходу.

Смирнов безнадежно махнул жене рукой и разлил. Лидия Сергеевна подождала завершения этой операции, демонстративно отобрала бутылку и унесла в холодильник.

— Блюдет, — пояснил Смирнов. — Нас с тобой блюдет. Меня как инфарктника, а тебя как водилу. Ты ведь в Москву собираешься? А то у нас переночуй.

— Нет, поеду. Пора и к своему дому по-настоящему привыкать.

Вернулась Лидия Сергеевна, на ходу услышавшая последнюю Костину фразу.

— Ну а как вы, Костик, все-таки с бытом своим разбираетесь? Кто хозяйство ведет, кто готовит, кто в квартире прибирает?

— Я привык, Лидия Сергеевна. И все сам умею. Восемь лет, как один.

— Семьей пора обзаводиться, — строго подытожил Смирнов.

— Уже обзаводился.

— Еще раз обзаведись! — уже приказал Смирнов. — А вдруг получится!

Приврал, конечно, Константин и насчет "все сам", и насчет «один». Один-то один, но в Германии — Труди, а здесь Зоенька иногда забегает. А если честно, то через день. И сегодня, наверное, прибежала. Прибралась, сготовила и ждет.

— Неспокойный ты, Константин, — вдруг сказал Смирнов. — Отчего мучаешься?

— Не знаю, не знаю! — в открытую признался Константин. — Хотя знаю! Я ко всем, Александр Иванович, сбоку припека. И к вам, и к Дарье, и ко всей этой истории. Со всеми свой, а все равно посторонний.

— И с командой так? — поинтересовался Смирнов.

— И с командой пока так.

— Тогда плохо, Костик. У тебя дела нет.

— А я о чем говорю?

— Говоришь. А надо дело делать.

— Какое?

— Любое. Только обязательно делать, а не быть при нем.

— Вы о чем? — спросила Лидия Сергеевна, прикатив столик с чайниками, чашками и печеньями-вареньями.

— Тоска у него, — объяснил Смирнов. — Типа мировой скорби.

— Ага! — успокоилась Лидия Сергеевна. — Это бывает. Скоро пройдет.

Константин улыбнулся ей и вдруг неожиданно для самого себя спросил:

— А где Ксения? — И поспешил добавить, чтобы вышло как будто между прочим: — Если не секрет.

— Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! — загадочно произнес Смирнов, а Лидия Сергеевна понятно объяснила:

— Она в отъезде. Завтра вместе с Жорой ранним утром прилетит.