"Парад теней" - читать интересную книгу автора (Степанов Анатолий Яковлевич)

9

Сей громкий сабантуй был организован в честь патриарха, вложившего немалые средства в этот скромно отмечавшийся выход в свет полного собрания своих сочинений. На компакт-дисках, естественно. Началось, как всегда, с пресс-конференции. Однако рассеянное внимание представителей, так сказать, независимых средств массовой информации недолго задержалось на подробностях жизни и творчества выдающегося артиста. Быстренько узнав, что виновник торжества в детстве был маленьким хулиганом, в отрочестве- хиппи, в юности — дорожным рабочим и в молодости — солистом русского народного хора, журналисты энергично двинулись к обильному фуршету.

Патриарх уже сказал в микрофон «спасибо», гости уже гужевались вокруг длинных столов, когда в дверях явились он и она. Анна все просчитала. Они с Сырцовым были одни, совершенно одни перед обширным пустым пространством, и поэтому всеми сразу были замечены.

Анна была в вызывающе декольтированном вечернем платье. Сырцов — в смокинге, безупречно сидевшем на его высокой спортивной фигуре.

Шустрые телевизионщики мигом навели на них свет. Сверкающая идеальными белоснежными зубами и переливающимися бриллиантами Анна приветственно подняла руку. Зал, сам того не желая, зааплодировал. Не опуская руки, Анна сделала ею энергично запретительный жест, и зал мгновенно утих. Она оторвалась от кавалера и царственно двинулась навстречу виновнику торжества, неслышно хлопая на ходу вытянутыми руками.

Целовалась уже под неудержимую овацию.

— Где ж ты такого красавца раздобыла? — глядя вверх (он чуть возвышался над сырцовским плечом), удивился патриарх, пожимая Георгию руку. — Юрий. Юрий Павлович.

— Георгий, — без отчества представился Сырцов.

— Почти то же, что и Юрий. Считай, мы с тобой тезки. Выпить хочешь, тезка?

— За рулем.

— Ну и дурачок. А я сегодня надерусь! — неизвестно кому пообещал патриарх. — Ты, Нюрка, сама знаешь, что и как. Действуй. А я пошел туда, куда зовет меня мой жалкий жребий.

Анна знала, что и как. И действовала. Взяв под руку Сырцова, она поплыла меж столов, знакомя его с коллегами.

Король Подмосковья ткнул Сырцова кулаком в живот и предложил немедленно выпить. Любимец тинэйджеров ласково погладил его по руке и вопросительно заглянул в глаза. Двухметровый Федя незаметно смерился ростом с Сырцовым и, оказавшись выше, радостно похлопал его по плечу. Владлен несчастно улыбался и все кивал, кивал: боялся Анну до коликов.

Добрались и до Дарьи с Константином. Анна расцеловалась с Дашей, протянула Константину ручку для поцелуя и представила им своего спутника:

— Мой Георгий.

— Очень приятно, — кивнула Даша, а Константин поинтересовался:

— Неужто ваш? Весь, целиком и полностью?

— Чей ты, Жора? — невозмутимо спросила Анна.

— Твой, богиня! — гаркнул Сырцов и склонился к царственной руке. Анна с удовольствием смотрела на его макушку: не боится переигрывать.

— Еще увидимся, — пообещала Анна Константину и Даше, отправляясь с Сырцовым в дальнейший путь.

— С принцами и принцессами ты меня познакомила, — по дороге сказал Сырцов. — Теперь веди к королям.

— Аннушка! Гигантесса! — простонал Михаил Семенович Кобрин, не целуя, нет, прижимая к сердцу руку великой певицы и восторженно рассматривая ее спутника, которому сам и представился: — Михаил Семенович Кобрин, старый друг вашей подруги.

— Георгий, — отозвался Сырцов.

— Ну что ж, за знакомство? — подтолкнул Кобрин Сырцова к столу. Выпьем?

— За рулем, — как пароль произнес Сырцов.

Обычно в публичных сборищах короли предпочитали демонстрировать свои дружеские, чуть ли не родственные отношения со своими питомцами, подчеркивая теплоту и бескорыстность взаимоотношений поцелуями, объятьями и расспросами о жизни. Но нынче они сбились в кучу. Видимо, было о чем поговорить королям. Анна вела Сырцова вдоль стола. Сырцов жал руки:

— Емцов Иван Феликсович.

— Яркин Денис Александрович.

— Гуткин Борис Матвеевич.

— Радаев Олег Русланович.

— Нигматуллин Вагиз. Просто Вагиз.

— Бакк Савелий Исидорович. Еще проще — Савва.

…Значит, Сырцов. От столба-колонны, облицованной блестящей черной плиткой, виден был весь зал. А он — не виден залу. Точнее, незаметен для тех, кто резвился у пиршественных столов. И для Сырцова тоже.

Судьба, благосклонная судьба. Опасен? Да. Но тем острее и увлекательней. Мяч на центре поля. Вот-вот свисток, и начнется игра. Нет, уже началась. Сырцов первым коснулся мяча.

А что, если, едва начав, тут же и закончить? Ликующе зашлось сердце от невыносимого желания. Вот она, во внутреннем кармане куртки. Вывинтить взрыватель, незаметно катнуть под столы и, пуча глаза от ужаса, заорать: "Сейчас взорвется!" Впечатлительные артисты устроят такое, что незаметно подойти к Сырцову и выстрелить из пистолета с глушителем не составит никакого труда.

Как же хотелось, как же хотелось! Он закрыл глаза и стал считать. Досчитал до двадцати. Артисты — народ эмоциональный. А Сырцов? Инстинкт сыщика и опыт сработают мгновенно. Шансы — фифти-фифти. Он провел ладонью по лицу с закрытыми глазами, снял морок и открыл глаза. В русскую рулетку он не играет. Он дождется своего беспроигрышного шанса. Что ж, а пока продолжим матч…

Пришла пора прощаться. Процедура эта оказалась более длительной, нежели процесс встречи. Подвыпившие звезды обязательно должны были многократно челомкаться и, целуясь, изъясняться в любви. Сырцов от этой процедуры незаметно отстранился, но Анне деваться было некуда: и целовалась, и обнималась, и льстила, и журила, и обещала, и напоминала. Когда Анна и Даша, с невыразимой любовью глядя друг дружке в глаза, зашелестели о своем, Константин деловито обратился к Сырцову:

— Я могу с вами поговорить, Георгий?

— А кто нам может запретить это сделать? — кося под выпившего бодро откликнулся Сырцов.

— Серьезно поговорить, — настаивал Константин.

— А разве здесь возможно говорить всерьез? — мутным взглядом Сырцов обвел разграбленный стол.

— Можно и нужно.

— Валяйте, — согласился Сырцов. — Если вам удастся, то и я попробую.

— Итак, вам знаком Александр Иванович Смирнов?

— Смирновых-то как собак нерезаных. Они вроде Ивановых, Петровых, Сидоровых. Может, и знаком с каким-нибудь Смирновым.

— Не с каким-нибудь, а с отставным муровским полковником Смирновым. Насколько я понимаю, вы в свое время в МУРе служили.

— И где я только не служил! А в МУРе… Нет, не помню, запамятовал.

— Вы что, издеваетесь надо мной? — возмутился Константин, но в этот момент оторвавшись от Дарьи, Анна вновь прилипла к Сырцову и, двумя руками ухватив его под руку, пропела:

— Домой, пора домой, Георгий!

— Я же говорил: какой здесь может быть серьезный разговор! — подвел итог Сырцов и вдруг незаметно подмигнул Константину.

…Он уже смотался к Деду. Ранним утром, пока Смирнов не успел на своем велосипеде укатить на многочасовую прогулку. И поймал, на самом выходе поймал. Александр Иванович долго и нудно скрипел про то, что он, Сырцов, не жалеет старика и, ломая ему режим дня, лишает утомленный семьюдесятью годами организм необходимой мускульной подкачки. Знал эту мускульную подкачку Сырцов. Обладатель утомленного организма был деятелен и любопытен, как муха. Велосипедные его прогулки — всего лишь возможность побывать где-нибудь, потолкаться среди новых людей, поболтать, если удастся, с ними и увидеть, увидеть дотоле не виденное им. Профессиональный сыщик высочайшего класса стал профессиональным зевакой. Хотя, в общем, это приблизительно одно и то же.

Разговор был по-деловому краток: каждый изложил свою информацию, сравнили, поискали противоречия, отметили важнейшие моменты, выяснили мелкие подробности и, наконец, начерно прикинули план действий. Понимали, конечно, что от Константина не следует прятаться, но перебрасываться словами в толчее, как это сейчас затеял Ларцев, Сырцов не считал нужным…

— Бывай, футболист! И не огорчайся, ты еще молодой. Вся жизнь впереди, надейся и, как говорится в песне, жди, — поучительно изрек Сырцов.

Ларцев понял, что разговор не ко времени.

— Хотелось бы продолжить знакомство…

— Продолжим, — уверил Сырцов и протянул визитную карточку. — Звони.

Ну и как же представляются на визитных карточках профессиональные частные детективы? Анна и Георгий уже шли к выходу, и Константин мог позволить себе изучить карточку в открытую. Тонкой прописью было обозначено: Сырцов Георгий Петрович. Капитан запаса. Телефон и почтовый адрес.

Задрав подол узкого, в перчаточную обтяжку платья, Анна попыталась вскарабкаться в джип "гранд чероки". Не удалось. Тогда она раздраженно приказала:

— Жорка, мерзавец, ну подсади же.

Он подсадил, обошел джип, вспрыгнул на водительское место и злорадно напомнил:

— Сама же хотела на джипе.

— Так ведь у своего дома забралась без всякого!

— Там тротуар высокий. А тут прямо с проезжей части.

— Объяснил и утешил. Гони, извозчик! — Она уткнула нос в мех короткой соболиной накидки. Казалось, задремала и задумалась. А когда они выехали на Ленинградское шоссе, вдруг спросила: — Ну и что это тебе дало?

— Весьма полезный общий ливер. У меня к тебе несколько вопросов по некоторым персонажам. Короли, Анна, меня интересуют короли.

— Что могут короли? Что могут короли? — пропела она.

— Многое. Троих я помню по прошлым их делам. Кобрин — фарца и отмывание бабок через безналичку, Емцов — обменные операции и крупная валюта, Нигматуллин — элегантный рэкет, под который так и не смогли подкопаться.

— Значит, и они тебя знают? — удивилась Анна.

— Извини-подвинься. Проходили не по моему ведомству.

— Так как же ты про них узнал?

— Любознательный потому что, — исчерпывающе объяснил Сырцов. — Теперь ты, голубка, изволь пройтись по оставшимся без моего присмотра. Итак…

— Денис Яркин. Кандидат каких-то там наук. В поисках приличного заработка пришел к нам звукоинженером. Технарь был первый класс. А потом повезло: чисто по-дружески помог раскрутиться Женьке Абросимову, который нежданно-негаданно стал не то что кумиром, богом тинэйджеров.

— Пидар, по-моему, — непочтительно отозвался о «боге» Сырцов.

— Кто его знает, — пожала плечами Анна.

У Белорусского въехали на Тверскую.

— Дальше давай.

— А дальше пошло-поехало. Раскрутил Дину Дон, потом Микулу. Сейчас раскручивает девчачью группу «Монашенки». Большой специалист по сценическим псевдонимам.

— Это все — анкета. Человечек?

— В меру говенный.

— В меру — это как?

— Мнит себя истинным английским джентльменом. Подчеркнуто сух, замкнут. Пакостить всерьез — не пакостит, но мелкую подлянку кинуть, уязвить между делом, высмеять, высокомерно унизить — хлебом не корми.

Свернули на бульвары.

— Проехали. Следующий.

— Савка Бакк, — вспомнила Анна следующего фигуранта и улыбнулась в мех. — Бесенок, чистый бесенок! Шустрый, ловкий, коварный, обаятельный. Самые выгодные и доходные гастроли, самые шумные гала-концерты, самые сногсшибательные рекламные фокусы. Купит кого угодно и когда угодно. Неважно чем — деньгами, обаянием, интригами, но купит обязательно. Владельцев залов, нужную прессу, местную администрацию. Раскруткой занимается постольку-поскольку, только для того, чтобы под рукой всегда находилась послушная команда.

— Как живой перед глазами, — похвалил ее Сырцов. — И, для порядка, анкета.

— Откуда-то с Западной Украины. Не то Ужгород, не то Львов. Заправлял там местной филармонией. Женился на попавшейся под руку московской корове и лет семь как перебрался сюда. Был на подхвате у Емцова, но недолго. Раздобыл немалые бабки и начал свое дело. Как говорят, сейчас он- самый богатенький наш Буратино, — отрапортовала Анна и вдруг заверещала: — Да сворачивай, сворачивай же!

— На Пречистенку свернем, — успокоил Сырцов.

— Зачем?

— Еще малость покатаемся, а ты за это время об остальных расскажешь.

Уже ехали по старомосковской, неистребимо дворянской Пречистенке. Мило было здесь, уютно, и джип перешел на скорость кареты.

— Под радаевские песни типа "Вперед, вперед, коммунизм зовет!" ты наверняка вместе с пионерским отрядом в детстве первого мая с красным флажком на демонстрацию ходил и славил партию и правительство.

— В Сельце Брянском, — с удовольствием вспомнил Сырцов.

— Ты деревенский?! — удивилась и восхитилась она.

— Сельцо Брянское — это город, — разъяснил он и справедливости ради уточнил: — Городок.

— Так ты пришлый! Лимита. Завоеватель!

— Мамочка, не отвлекайтесь, — выдал свою любимую реплику Сырцов.

Джип свернул в Чистый переулок и в конце его припарковался у забора еще не перешедшего во владение Русской православной церкви храма.

— Чевой-то мы тут встали? Домой хочу!

— Дальше про Радаева Олега Руслановича, — твердо попросил Сырцов.

— Дальше так дальше, — покорилась она. Мех щекотал ей нос, и она неожиданно трижды мелодично чихнула. Заметила: — Значит, чистую правду говорю в Чистом переулке. Так вот, нашему славному Алику лет пять тому назад вдруг надоело громко петь официальным баритоном. Да и навар от такого пения стал нулевой. Пользуясь своими огромными связями во всех без исключения кругах, в том или ином смысле перспективных в финансовом отношении, он решительно приступил к уборке урожая на продюсерской ниве. В отличие от остальных — сугубо индивидуальный имидж отца родного для бедных, сирых и не умеющих в силу собственной застенчивости пробиться собратьев и сосестер по искусству. Обирает же собратьев и сосестер он без всякого стеснения. А они терпят, куда деваться. Захочет — в любой момент повалит.

— Насколько я понимаю, в этой шайке — непримиримая, мягко говоря, конкуренция. Как его впустили к себе ваши очаровательно зубастые гиены?

— На них, я думаю, сильно надавили со всех сторон.

— Понятно. Ну а сам он какой? Дурак, умный?

— Умный и подлый дурак, — малопонятно, но ненавистно охарактеризовала бывшего певца светлых идеалов Анна.

— Еще там кто? — на секунду задумался Сырцов. — Да, Гуткин Борис Матвеевич.

— Память у тебя! — удивилась Анна.

— Как помойная яма. Все там, — охотно объяснил про свою память Сырцов. — Давай, давай про Бориса Матвеевича!

— Из футбольных администраторов. Шустрый, по-настоящему деловой, но темный, как Шервудский лес. Осторожен, потому что самокритично не надеется ни на свой вкус, ни на свою интуицию. Раскручивает только тех, кто уже поимел кое-какой успех. Поэтому из всех наиболее терпим и щедр к своим подопечным. Принцип: лучше со многих понемногу, чем с одного очень много. Его стихия — исключительно организационная работа. И не прогадывает: клиенты прут к нему косяком. Чуть в стороне от всех, позиция: "нас не тронешь, мы не тронем".

— "А затронешь — спуску не дадим?" — припомнил боевую песню тридцатых годов Сырцов.

— Неизвестно, потому что остальных устраивает его статус.

— Но, если надо, может не дать спуску? Как ты считаешь?

— Черт его знает.

— Не чувствую твоего личного отношения к этому гражданину.

— У меня оно еще не сложилось, если честно.

— И давно его знаешь?

— Да лет десять, наверное.

— Уже интересно.

Как часто бывает в последние апрельские дни, ни с того ни с сего стало холодно. Анна поежилась:

— Чаю хочу. Хочу чаю с коньяком. И просто коньяку хочу. Замерзла.

— А еще в мехах.

— Какие это меха! Так, жалкая бабья показуха. Вези меня домой, Жора.

Дом был близко. Три поворота, три коротких переулка, и уже хорошо освещенный и ухоженный подъезд, около которого десяток подростков-переростков, в основном женского пола, зябко перемещаясь по периметру освещенного пространства, терпеливо ждали прибытия своего кумира.

Не открывая дверцы, Анна спросила:

— Зайдешь?

— Спасибо, но шибко тороплюсь.

— По нашим делам?

— Спать. Притомился слегка.

— Ну а когда же начнешь работать?

— Я уже начал, хлопотливая ты моя!

— Виталий, — томно напомнил своему напарнику о его прямых обязанностях Андрей Альбертович. Пригорюнясь, он сидел на дряхлой табуретке у стены кирпичной кладки, от которой несло холодом. Ослепительно яркая под белым жестяным рефлектором лампа жестко освещала бетонный пол, на котором сидел или, скорее, полулежал, опершись о правый локоть, волосатый молодой человек в подчеркнуто хипповой меховой безрукавке и демонстративно трепанной джинсе. Напарник Андрея Альбертовича стоял над ним и разглядывал его уже сильно «обработанное» лицо. Левой ладонью волосатый прикрывался то ли от света, то ли от побоев. Андрей Альбертович, передернув широкими плечами от всепроникающего сырого холода, напомнил вторично:

— Виталий.

Виталий ухватил парня за волосы и заставил встать, слегка оттянул за волосы его голову назад — в глаза глянуть захотел. Увидел в них страх, но и неокончательную покорность, и левой, незанятой рукой (плотно сжатой толстой и широкой ладонью), со всего размаха ударил волосатого в печень и, отпустив волосы, брезгливо вытер правую руку о хипповую безрукавку. Выбрав момент, когда у волосатого в голове несколько прояснилось, но боль еще жила в его теле, Андрей Альбертович сказал:

— Я вас, лабухов вонючих, по спискам авиапассажиров отыскал на рейсах и туда, и обратно. Все, все совпадает, фуфло ты несчастное. Опять спрашиваю: твоя группа аккомпанировала лже-Владлену?

Волосатый разогнулся и тонким-тонким тенором признался:

— Моя.

— Когда вы познакомились с фальшивым Владленом?

— За полчаса до концерта.

— Как же вы ему аккомпанировали? — даже удивился Андрей Альбертович.

— А мы и не аккомпанировали. Кривлялись под фанеру, и все.

— Но ведь надо было, чтобы складно получалось.

— Нам тот человек еще в Москве фонограмму дал. Прошлись с нею пару раз, и порядок. Мы же музыканты.

— Никакие вы не музыканты. Вы — жулики, мошенники.

Что на это ответишь? Парень молча разглядывал бетонный пол.

— Теперь о том человеке. Кто он?

— Маркс, — с опаской, но твердо сказал волосатый.

Богатырь Виталий в изумлении глянул на него, а Андрей Альбертович вроде бы и обиделся.

— Ты шути, шути, да знай меру! Как это — Маркс?

— Зовут его так! — убедительно проблеял волосатый. — Маркс Федорович.

— А не врешь?

— Зачем мне врать? Мне деваться некуда. В ментовку на вас жаловаться я не могу, так что вы можете сделать со мной что захотите.

— Правильно рассуждаешь, — похвалил Андрей Альбертович. — Кто вас свел… — он на секунду задумался и продолжил: — …с Федоровичем этим?

— Никто. Он к нам на Горбушке подошел и предложил легкие бабки.

— Он с вами не летал ни туда, ни обратно. Когда же он с вами расплатился?

— Перед самым началом концерта. Появился на минутку, честь по чести расплатился и с концами. Больше мы его не видели.

— Как же вы от местных сыскарей ушли?

— Мы же с концерта прямо на самолет. Этот Владлен еще от поклонниц отбивался, а мы уже летели.

— Точненько рассчитано, точненько, — неизвестно кого похвалил Андрей Альбертович. — Билеты туда и обратно, надо полагать, этот Энгельс заказывал?

— Маркс, — соглашаясь и поправляя, ответил волосатый.

— Да знаю я, знаю! — неизвестно от чего раздражаясь, отмахнулся от него Андрей Альбертович. — Что еще о нем можешь сказать, кроме того, что он Маркс?

Волосатый задумался ненадолго и в недоумении признался:

— Ничего.

— Помимо бабок и предстоящего концерта, ты с ним о чем-нибудь еще говорил?

— Ну, насчет такой же работы в дальнейшем говорили. Он сам сказал, что такая возможность может опять случиться и мы понадобимся.

Андрей Альбертович взял след. Ощерясь по-волчьи, он спросил ласково:

— Но тогда и связь какая-то должна быть. Он дал тебе номер телефона?

— Ни телефона, ни адреса он мне не давал.

— Ну а как же он вас доставал бы, если возникла надобность? Ты ему свой номер телефона оставил?

— Нету у меня телефона, потому что квартиры нету.

— Значит, точка, — понял Андрей Альбертович. — Где и как?

— В бильярдной ЦСКА. Каждый вторник я должен в десять вечера в вестибюле дожидаться человека в красной каскетке с надписью «Стейт» и спрашивать у него, есть ли что для Джокера. То есть для меня.

— Сегодня — среда, — вяло напомнил Андрей Альбертович. — Ты вчера там был?

— Был.

— А человечка в красной каскетке не было. Так?

— Так.

— Ну а швейцар как на тебя реагировал, охрана? Ты наверняка там не менее получаса околачивался? Не выгоняли?

— А они меня вроде и не замечали.

— Ясненько. Все сказал, что знаешь?

— Все.

— Поначалу почему молчал, ненужные синяки получая?

Волосатый задумался:

— Маркса боялся.

— Учение Маркса всесильно, потому что верно, — глубокомысленно изрек Андрей Альбертович. — Ах, Джокер, Джокер! Что ты есть без колоды? Бессмысленная картинка, пустота, ничто. Но пасть по глупости можешь раскрыть. Делать это я тебе не советую: чуть что — сдам в ментовку. Понял?

— Понял.

— Выведи его, Виталий. Выведи и отпусти.

— А что мне Пьеру сказать, через которого вы на меня вышли? — попросил совета волосатый.

— Скажешь, что новое предложение на будущее.

— А синяки?

— Про это сам что-нибудь придумаешь. Иди!

Виталий вел волосатого длинным-длинным коридором, вывел на крутую лестницу, открыл железную дверь и выпустил его во двор, окруженный глухими стенами с одной аркой. Через арку вышли в другой двор. Еще одна арка, и они оказались в переулке, который был по пути к Сретенке.

— Гуляй, — разрешил Виталий. И парень, прихрамывая и оглядываясь, двинулся по переулку.

Неспешно совершив обратный путь, Виталий вопросительно склонился над Андреем Альбертовичем, по-прежнему сидевшим на старой табуретке. Он поднял глаза на богатыря и решил:

— Швейцара подмажем, и красная каскетка наша. А далее — по железнодорожному расписанию: со всеми остановками.