"Святой Камбер" - читать интересную книгу автора (Куртц Кэтрин)

ГЛАВА II А ты пребывай в том, чему научен и что тебе вверено, зная, кем ты научен.[3]

Синхил с трудом мог перевести дух, когда наконец поднялся в свои апартаменты. Заперев дверь, он простоял, прислонившись к ней, несколько минут, слушая, как оглушительно бьется сердце. Трясущиеся руки вцепились в засов, словно он пытался уверить себя, что наконец оказался в безопасности. Он пытался не думать о том, что случилось. И на время ему это даже удалось.

Но когда дыхание выровнялось, слепая паника и гнев уступили место страху и чувству вины. Он вздохнул поглубже, чтобы прогнать тошноту, и заставил себя отлепиться от двери, а затем медленно, с достоинством войти в крохотную молельню, скрытую в оконном проеме. Там он, содрогаясь, рухнул на колени и воздел руки в молитве.

Господи, что же делать? Он так долго отчаянно старался исполнять свой долг, несмотря на все тяготы, что принес ему королевский сан — но вот его прокляли, заставили стать убийцей, затем исцелили.

Он весь дрожал, не в силах осмыслить происшедшее к этому придется вернуться позже, на исповеди, когда он хоть немного придет в себя. Верно, тот человек был убийцей и заслужил смерть — и если бы он убил его в бою, это была бы простая самозащита. Но Синхил прикончил его в ярости, от страха перед пустыми словами. Конечно, перед законом он чист, однако не перед собственной совестью — ведь Слово Божье запрещает людям убивать друг друга. Камбер был прав в своем гневе.

А проклятие — был ли Камбер прав и в этом? Чем отличаются проклятья Дерини от проклятий обычного человека? И можно ли в этом верить самим Дерини? В конце концов, они уже не раз обманывали его, хотя, он был вынужден признать, их действия всегда были направлены на благо королевства.

Но как насчет его собственного блага? Его, Синхила? Разве он — пустое место? Неужели так и придется жить у них под пятой, быть в их руках орудием, которым пользуются так, как понравится, и ради целей, ведомых только им? Он был человеком с бессмертной душой, душой, которую они уже ввергли во грех. Они отняли у него его священный сан, они…

Нет! Он не должен множить обвинения и загнивать от жалости к себе и бессильного гнева. В бесконечной борьбе с самим собой, так истерзавшей душу, кажется, наметился исход. Он более не позволит пятнать чистоту своих помыслов гневом и мыслями о мщении. Его внутренний мир должен замкнуться от всего этого, от позора убийства, проклятья и Камбера.

Решительно вздохнув, он перешел к молитвам, обретая покой в простоте слов и ясности помыслов. Когда он наконец поднял голову и открыл глаза, то почувствовал себя совершенно умиротворенным… пока он не взглянул на окровавленный рукав. Он застыл. Исцеленная рука задрожала — он снова вспомнил все, что случилось в зале.

Синхил чуждался любой магии, и даже исцеление — таинство, подвластное только избранным Дерини, — внушало ему благоговейный страх.

Но Райс ему нравился. Даже то, что Райс был одним из тех, кто похитил его из монастыря, не настроило Синхила против Целителя. Было в нем и в других знакомых королю Целителях нечто, отличавшее их от представителей своего племени, словно их призвание, основанное на деринийском происхождении, было от Бога, так же, как и его призвание к церковному служению.

Он сжал кулак, мимоходом отметив отсутствие боли и прочих признаков недавнего ранения, и снова обратил внимание на окровавленный рукав. Поднявшись, Синхил с отвращением скинул пурпурную накидку, и она упала возле аналоя, а его пальцы искали шнурки нижней рубашки.

Он повернулся и задержал взгляд; от вида стоявшего у постели огромного, окованного железом сундука у него перехватило дух. Он шагнул, повинуясь безотчетному побуждению.

Когда Синхил нагнулся и дотронулся до крышки сундука, его пульс забился с удвоенной силой.

Этот ларь, вернее, его содержимое, несколько месяцев назад стало самым дорогим достоянием короля, об этом не знал никто. Собранное втайне, иногда с риском разоблачения, то, что лежало под крышкой, было символом жизни, сладостным и запретным, после его вынужденного отречения и коронации.

Если бы кто-нибудь узнал о его намерениях, ему досталось бы множество упреков, поэтому каждый раз, когда он пополнял сундук, в уголке его сознания шевелилось чувство вины, но тут же подавлялось. Синхил готов был повиноваться лишь более высоким наущениям, чем те, что исходили от людей, пусть даже Дерини. Ничто не остановит его в стремлении к конечной цели. Только надо действовать так, чтобы никто ничего не знал.

Испытывая тайную радость, Синхил опустился на колени и, коснувшись потайных кнопок, открыл запоры. Когда он поднимал крышку, его руки тряслись. Дрожь не прекращалась до тех пор, пока он не начал перебирать содержимое сундука.

Первый слой служил для маскировки. Он придумал так на случай нечаянного любопытства, хотя вряд ли кто-то посторонний мог добраться до заветного сундука в его покоях. И все же осторожный Синхил положил поверх всего остального свой почти новый коричневый плащ.

Он скрывал настоящие сокровища. Он убрал в сторону коричневую ткань, обнажилась ослепительная белизна — тщательно подобранное, полное священническое облачение; здесь было все, кроме самой важной ризы для совершения мессы.

Синхил любовно гладил ослепительную ткань шапочки и стихаря и прочный, ладно сделанный шнурок-пояс с белоснежными кисточками, благоговейно тронул вышивку на епитрахили и прижал ее к груди.

Однажды, возможно, очень скоро, он снова наденет все это, чтобы служить мессу, ему не позволяли этого вот уже год с лишним. Конечно, облачение было не главным, потому что Господь будет судить его по душе, а не одеждам. Но для него это было важно. Он хотел принести чистую и совершенную жертву.

По приказу человека он не отступится от того, что Бог назначил ему с рождения. Никакие слова архиепископа не в силах изменить этого. Как говорит писание, он был священником на веки вечные. Какое значение имеет то, что для окружающих он вынужден быть королем? Наедине с самим собой он остался верен своим обетам и вновь обретал Бога. В нем таки жили два человека: король Синхил и отец Бенедикт.

Одной рукой он уложил шапочку и стихарь на место, другой все еще прижимая епитрахиль к груди, благоговейно осмотрел лежавшее в сундуке — это его священные одежды, они еще послужат ему.

На самом дне, аккуратно завернутые, лежали его потир и дискос — золотая чаша и маленькая золотая тарелочка, которые он добыл из королевской сокровищницы несколько недель назад. В тот день на посту был не слишком сообразительный стражник, ему и в голову не пришло удивиться, зачем обычно не в меру бережливому и воздержанному во всем королю потребовались такие роскошные вещи.

Снова укладывая сундук, он улыбнулся, трепетно коснулся губами епитрахили и положил ее сверху. Придет время, очень скоро, а теперь…

Синхил весь был в блаженном прошлом, вдруг стук в дверь вернул его к действительности.

— Кто там?

Он запер сундук и встал, чувствуя себя виноватым.

— Ваше Величество, это я, Элистер Келлен. Можно поговорить с вами?

Келлен!

Синхил застыл в смятении, бросил взгляд на сундук, соображая, мог ли настоятель что-то видеть сквозь дерево двери и сундука. Затем он покачал головой, поправил одежду и быстро подошел к двери — пожалуй, даже Дерини не могли проделать подобного.

Он глубоко вздохнул, успокаиваясь, вытер влажные ладони о бедра, положил руку на засов, окончательно взял себя в руки, отодвинул засов и выглянул в щелку.

— В чем дело, отец Келлен?

— Я тревожился за вас, Государь. Если позволите, я хотел бы войти и поговорить. Я зайду попозже, если появился не вовремя.

Синхил внимательно изучал лицо своего посетителя, не замечая признаков обмана. Разумеется, он не мог считывать мысли с Дерини, как с обычного человека, но, казалось, Келлен не ищет ничего, кроме того, о чем просит.

Пожав плечами, Синхил отступил в сторону, освобождая вход. Келлен вошел с изъявлениями благодарности и склонился в поклоне.

Синхил запер дверь и начал мерить шагами комнату, сцепив руки перед собой.

— Вам нет нужды беспокоиться о моем душевном состоянии, отче, — сказал он после минутного молчания. — Должно быть, вы понимаете, меня потрясли события нынешнего дня. Если я показался небезупречным, прошу меня извинить.

— Да, показались, — отвечал стоявший неподвижно Келлен. — Вы доставили Райсу много хлопот.

— Понимаю. Я же сказал, искренне сожалею.

Король остановился у северного окна, поставив ногу на каменную скамью, выступавшую у стены. Келлен последовал за ним и заговорил, глядя в королевскую спину.

— Вы были чересчур резки с Камбером, не так ли? А ведь он немало сделал для вас.

— Неужели? — прошептал Синхил. — А разве он заботится не о режиме, который сам и создал? Пусть он оставит меня, отче. Ему не по нраву мои поступки, пусть смирится с этим, как я смирился с моим положением.

— А вы смирились со своим положением?

В вопросе викария не слышалось никакого подвоха, но Синхил на мгновение обмер, а потом смущенно отвернулся.

Что известно Келлену? Может, он и сейчас читает в его мозгу?

Король судорожно глотнул и заставил свои мысли успокоиться. Разумеется, Келлен не касался его сознания. С умением и возможностями, которые Синхил получил от Дерини, он приобрел полную власть над своим мозгом и множеством других вещей. Он знал, что теперь Дерини не в состоянии узнать его мысли. Келлен никак не мог сделать этого.

Он полуобернулся к настоятелю, избегая встречаться с ним взглядом.

— Было очень одиноко, отче. Но я пережил.

— Так-таки пережили?

— А что еще оставалось делать? — Он с упреком взглянул на Келлена. — Ваши друзья-Дерини отняли у меня бесценный дар, заменили сияние моей веры холодом и тяжестью короны. Даже те, кому я верил, в конце концов предали меня.

— Предали вас?

— Больше других повинен Камбер с его дутыми принципами и безупречно правильными поступками. И архиепископ. Он запретил мне быть священником, объявив, что долг призывает меня за стены монастыря. И Ивейн… — он уставился в пол и шумно глотнул. — Ивейн, которую я считал своим другом, та, которая понимала меня. Она использовала мое доверие, чтобы сделать послушным Камберу и его заклинаниям, И вот теперь я один, не решаюсь довериться никому, лишенный своего священного сана, живущий во грехе с навязанной мне женщиной, отец болезненных малюток, чьи недуги — мое наказание за грехи…

Он умолк, всхлипнув, склонил голову, пытаясь справиться со слезами горечи. Возможно, это и удалось бы, если бы Келлен не приблизился и не положил руки на его плечи.

Синхил безутешно расплакался. Его не смущало то, как он жалок, весь в слезах, уткнувшийся в плечо настоятеля; это скорее утешало короля перед лицом неисчислимых страхов в прошлом, настоящем и будущем. Наконец здравый смысл возобладал в нем, король отстранился от Келлена и вытер рукавом покрасневшие глаза. Пока Синхил пытался вернуть себе эмоциональное равновесие, пауза делалась все более неловкой.

— Прошу прощения, — в конце концов, прошептал он. — Мне следовало бы лучше владеть собой. На… на мгновение мне показалось, что я могу доверять вам.

Келлен склонил голову, потом взглянул на Синхила.

— Я хочу помочь вам, — тихо произнес он. — Я знаю, вам пришлось нелегко. Если бы я мог как-то исправить то, что было сделано, не подвергая королевство опасности…

— Вот ключ ко всему, отче, вы сами сказали, — в голосе Синхила звучала горечь, — не подвергая королевство опасности. Королевство стоит выше короля. Я в определенном смысле согласен, если это правило касается других. — Он вздохнул. — Простите меня, отче. Я знаю, вы хотите, как лучше, но…

Его голос замер. Синхил знал, что, как бы ни был ему симпатичен Келлен, тот по-прежнему оставался Дерини, вовлеченным в дела Камбера и остальных. Он водил пальцами по оконной раме и смотрел на дождь, не замечая его.

— Вам что-нибудь еще нужно, отче? Если нет, я хотел бы остаться один, если не возражаете.

— Ничего, что не может быть отложено до следующего раза. Ах да, утром Джебедия собирает военный совет, чтобы окончательно определить нашу военную стратегию. Он думает, и я согласен с ним, что ваше присутствие оказало бы моральную поддержку. Постарайтесь держаться увереннее.

— Неужто я действительно нужен? — капризно произнес Синхил. Он повернулся к Келлену. — Что понимает бывший священник в военных делах, отче? Впрочем, я со своим сверхневежеством понимаю, что положение неравное.

— Все меняется, — ответил Келлен. — К началу заседания может быть получена дополнительная информация.

Сами по себе слова были нейтральны, но Синхил почувствовал в речи викария некий пророческий тон, и это возбудило его интерес. Склонив голову, он с любопытством оглядел настоятеля.

— Вы ожидаете изменения ситуации?

— Не ожидаю, но у нас есть определенные надежды. А почему вы спрашиваете?

— Мне послышались нотки… — Он посмотрел в пол, размышляя над тем, что сказал Келлен и о чем умолчал, потом снова поднял глаза. — Неважно. Пожалуй, это как раз то, что мне хотелось услышать. Вы же знаете, мне не безразлична наша военная ситуация, несмотря на все мои речи.

— Порой мысли претворяются в молитвы. — Келлен улыбнулся. — Кстати, у меня есть новости, вам, вероятно, еще не известные. Я сам узнал о них только вчера.

— Да?

— Вы, без сомнения, помните, что епархии Ремутская и Грекотская были свободны какое-то время. Имре отказался заполнить вакансии, будучи не уверен, что на выборах посчитаются с его предложением. Однако, руководствуясь тем, что в ваши планы входит возвращение столицы в Ремут, архиепископ Энском решил восстановить архиепископскую епархию Ремутскую.

Синхил кивнул.

— Я знал об этом, Роберт Орисс, мой брат по Ордену, вскоре наденет лиловую сутану.

— Он заслужил ее, — согласился Келлен. — Но вы могли не слышать о том, что и Грекотская епархия тоже восстановлена, а теперь архиепископ и синод назначили меня руководить ею, Через несколько месяцев, как только окончится война, мы с Робертом получим ваше благословение.

— Вы — епископ Грекотский! — прошептал Синхил. Радостное выражение на его лице сменилось разочарованием. — Но это так далеко отсюда и в нескольких днях езды от Ремута. Значит, я никогда не увижу вас.

Келлен беспомощно пожал плечами.

— Даже став епископом Грекотским, я надеюсь некоторое время проводить в столице, где бы она ни была. Но я тронут вашим беспокойством, Государь. В связи с этим назначением у меня тоже весьма противоречивые чувства, этому несколько причин. Разумеется, я рад вернуться в Грекоту. Вы ведь знаете, я учился там. И приветствую предложение восстановить там епархию. Но заботиться о стольких душах сразу весьма обременительно. Это означает неизбежное расставание с моими михайлинцами.

— Михайлинцами… Правильно. А я и забыл. Вы не можете сохранить за собой оба поста?

— Нет, но, может быть, мой преемник будет руководить Орденом лучше, чем я. Даже с той щедрой поддержкой, которую вы оказываете, уйдут годы на то, чтобы восстановить все потерянное при Имре.

— Вы несли потери ради меня, — Синхил растрогался. — Чем я смогу отплатить этот долг?

— Только молитесь за нас, — просто ответил Келлен. — И, пожалуйста, помолитесь за меня, чтобы Господь даровал мне силы и волю в новом начинании. Ваши молитвы очень дороги для меня, Синхил.

После долгого взгляда король робко улыбнулся собеседнику.

— Значит, у меня привилегия молиться за вас, отче… или мне следует говорить Ваше Преосвященство?

— Отче — тоже хорошо. Или, если хотите, Элистер.

— Нет, не Элистер. Не теперь, по крайней мере. Епископ. Вы станете епископом. Как это чудесно!

— Может быть, мы сможем делиться друг с другом мирскими проблемами, Ваше Величество, — сказал Келлен, касаясь руки Синхила в знак прощания. — Вы станете рассказывать мне, каково быть королем. А я вам — каково быть епископом. В этом нет ничего запретного.

Синхил, исполненный благодарности, провожал взглядом своего гостя. Когда тот дошел до двери и повернулся, чтобы отдать прощальный поклон, король произнес:

— Спасибо, что зашли, отче.

— Спасибо, что выслушали меня, Ваше Величество, — улыбнулся Келлен.

Когда он ушел, Синхил уселся у окна и вздохнул.

Келлен станет епископом, епископом Грекотским! И это как раз сейчас, когда он стал казаться Синхилу единственным Дерини, которому можно доверять. Разумеется, Грекота не так далеко, и все-таки…

Дерини, близкий к нему, не спасет, но может быть полезен. Возможно, с помощью Келлена удастся вернуть его сан. Или обратиться с этим к Ориссу? Тот во главе Ремутской епархии приобретал более высокий ранг и влияние в сравнении с Келленом, особенно в случае возвращения столицы в Ремут. К тому же Орисс не Дерини, а обыкновенный человек.

Правда, Орисс не знал Синхила в период его монашества. Вероятно, никогда не слыхал о брате Бенедикте Синхиле, покуда Джорем и Райс не уговорили того выйти из аббатства святого Фоеллана. Но после рукоположения в архиепископский сан Орисс станет равен Энскому, да еще Келлен будет епископом в Грекоте. Может быть, тот день, когда Синхил снова отслужит мессу, не так уж далек!

Он долго обдумывал это, мечтая о будущем. Вдруг совершенно новая мысль посетила его столь неожиданно, что он не сразу ухватил ее суть и удивленно глядел по сторонам.

Потом, более не занимая себя размышлениями и взвешиванием аргументов, он дотянулся до сонетки над постелью и позвонил. Тотчас же явился Сорл, его лакей, запыхавшийся и озабоченный.

— Сорл, попроси отца Альфреда зайти ко мне, — распорядился король, избегая смотреть на сундук возле кровати. — Скажи, пусть принесет пергамент и чернила. У меня есть для него работа.

Сорл поклонился, заинтригованный, и отправился выполнять поручение своего господина. Синхил рухнул на постель, в восторге прижимая колени к груди.

Какая замечательная возможность! Келлен и Орисс будут возвышены до епископов, и будет более чем уместно, чтобы король преподнес им достойные дары по такому случаю. А какой дар может быть более достойным, нежели новое облачение?!

И посторонним совершенно ни к чему знать, что двое новых епископов получат не все, что будет заказано. Никто не заподозрит, что одно одеяние останется в трепещущих от благоговения руках Синхила Халдейна!