"У нас на дворе (рассказы)" - читать интересную книгу автора (Раевский Борис Маркович)ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТИМКАПосле уроков я бегом кинулся на волейбольную площадку. Опоздаешь — займут место, потом жди. Играем. А рядом дом капитально ремонтировался. Точнее, он не ремонтировался, а заново строился. Еще летом содрали с него крышу, выломали все внутренние перегородки, окна, двери, полы и потолки — в общем, как говорят строители, вынули всю «начинку», всю «требуху». Остались только старинные могучие стены, толщиной, наверно, метра полтора. Будто не дом, а крепость. На эту трехэтажную кирпичную коробку, пустую внутри, теперь надстраивали еще два этажа. И вот играем мы, вдруг слышим, на этой стройке шум какой-то, крики. Что случилось? Не придавило ли кого? — Слетай-ка, — говорю Мишке из седьмого «б». — Выясни, что за скандал. Все равно ты пока на скамье запасных… Ну, Мишка оставил портфель, побежал туда. Вскоре вернулся, смеется: — Это Тимка! Опять бузу развел… На площадке тоже стали смеяться. Потому что Тимку у нас вся школа знает. Да что там школа! Он даже в милиции известен. Прямо-таки знаменитость. Специалист по всяким историям и скандалам. Ребята перемигиваются, кричат мне: — Беги, выручай дружка! Не то опять влипнет! Неохота мне с площадки уходить. Я как раз на четвертый номер переместился. Самое мое любимое место: у сетки, все мячи тебе идут. Гаси! Но ничего не поделаешь. Надо Тимку вызволять. — Становись, — кивнул я Мишке, а сам быстро натянул куртку и помчался на стройку. Тимка — мой приятель. Уже давно, с пятого класса, мы дружим. Хотя, сказать по чести, дружить с Тимкой ой как трудно! Все у него не как у людей. Всюду он встревает. Вот, например, волейбол. Пасует Тимка не ахти как и режет чаще всего в сетку. Но шумит!.. За всю команду! — Аут! — Сетка! — Четвертый удар! — Захват! Голос у него пронзительный, как милицейская сирена. У Тимки всегда голос становится противно-визгливым, когда он волнуется. Ребята злятся. Подумаешь, «борец за справедливость»! Судья всесоюзной категории! Лучше бы кидал точнее. А Тимка спорит, горячится. Говорит-говорит, а сам вдруг на всем ходу глаза прикроет и так вот, зажмурившись, дальше чешет. Потом разлепит глаза, потом опять зажмурит. Как курица. Ребят это и смешило и раздражало. Из-за этой куриной привычки его так иногда и дразнили: «Тимка-курица». А историй Тимкиных — не перечесть. Прямо какой-то «исторический ребенок», как однажды сказал наш физик. Вот недавно, например. Слышит Тимка крик из соседней комнаты. И грохот какой-то. И звон, будто тарелки бьются. — Опять налакался, идол? — кричит соседка. — Хоть бы забрали тебя, что ли! Нету никакого моего терпения! А в той комнате Проскуряков живет, известный пьяница. «Как бы он жену не изувечил», — встревожился Тимка. Побежал в штаб дружины, как раз неподалеку, за углом. — Накажите, — говорит, — этого пьяницу-буяницу. Из принципа! У Тимки все «из принципа». Любимое его словечко. Ну, привел дружинников. Хотят они пьяного Проскурякова в вытрезвитель забрать, а жена вдруг как бросится на Тимку: — Чего, шкет, в мою семейную жизнь встреваешь?! Порушить мое счастье вознамерился? Ровно клоп, в кажную щель лезешь. К тебе это не касаемо, понял? Тимка стоит как оплеванный. Вот так раз! Для нее старался, а она же и бранится! Из-за этого «поперечного» характера однажды Тимку даже в милицию потащили. Пришел милиционер в школу, к директору, и говорит: — Есть у вас такой ученик — Тимофей Горелых? — Натворил что-нибудь? — насторожился директор. — С финкой на одного гражданина кидался. Директора аж в краску бросило. Ну, вызвали, конечно, Тимку. Прямо с урока сняли. Милиционер спрашивает: — Было такое? Кидался ты с финкой на гражданина Мальцева в деревне Дудинка? — Нет, — говорит Тимка. — Не кидался. — То есть как не кидался? Вот же заявление от гражданина Мальцева… — Не кидался, — говорит Тимка. — А так… слегка пригрозил… И вовсе не финкой, а перочинным ножиком… Ну, в общем, выяснилась такая история. Тимка жил в этой Дудинке летом у бабушки. Однажды вечером идет он по дороге, видит, на обочине женщина сидит, охает, левой рукой за грудь держится. — Вам плохо? — говорит Тимка. — Заболела, — шепчет женщина. — В больницу бы… Однако не дойти… А дорога пустынная, машины по ней редко ходят. Одна появилась, женщина подняла руку, но машина проскочила мимо, даже скорости не убавила. Потом грузовик мелькнул и тоже не остановился. — Ладно! — нахмурился Тимка. Стоит около женщины. Наконец из-за поворота «Волга» выскочила. Тимка сразу посреди дороги стал, руку, как регулировщик, поднял. — Стой! Машина, скрипнув тормозами, остановилась. — Чего хулиганишь? — сердится водитель. — Сойди с дороги! А Тимка: — Вот женщина заболела. Свезите в больницу. — Не по пути, — говорит водитель. — И вообще… Может, у нее заразное. Тут спецтранспорт нужен. Хочет ехать дальше. А Тимка не уходит с дороги. — Вы обязаны, — говорит, — отвезти. Как вам не стыдно! — Ты, сосунок, меня не стыди! — рассердился водитель. — Я тебя знаю. У бабки Анфисы живешь. Вот я ей пожалуюсь. А ну, с дороги!.. Тогда Тимка вынул из кармана нож, открыл лезвие… — Ты что? Убьешь меня? — усмехается водитель. Но сам, между прочим, побледнел. — Убивать не буду, — говорит Тимка. — А шину проколю. Из принципа проколю. Честное пионерское… — Хулиган ты, а не пионер! — раскипятился водитель. — Я жаловаться буду! Но, в общем, все-таки отвез больную. …Выслушали милиционер и директор эту историю, переглянулись. — Н-да, — говорит директор. — Однако… Все-таки… Если все будут за ножи хвататься… — Угрожать запрещено, даже словами. А тем более холодным оружием, — говорит милиционер. — Придется тебе проследовать… Отвел Тимку в отделение. Долго там беседовали с ним. В конце концов взяли слово, что больше ножом махать не будет. Отпустили… Да мало ли подобных «подвигов» числилось за Тимкой?! У него прямо-таки талант такой особый: обязательно, хоть раз в неделю, да впутаться в какую-нибудь историю. «Исторический ребенок»! И совсем не все Тимкины дела оканчивались благополучно. Однажды, на майские праздники, спускался Тимка по своей лестнице. Подошел к четырнадцатой квартире, уже руку поднял, чтобы позвонить — там у него дружок, Володька, жил, — да вспомнил, что Володька вместе с родителями на собственном «москвиче» в Ригу укатил. Хотел дальше вниз идти, вдруг слышит: за дверью — голоса. Тихие, приглушенные голоса… Вот номер! Кто бы это? Ведь у Володьки в квартире никого не осталось? Факт! Пустая квартира… «Так, — подумал Тимка. — Воры…» Прислушался. Точно — голоса. Один — грубый такой, словно из бочки. Другой — потоньше. Мигом скатился Тимка вниз, разыскал дворника. — Быстрей! — говорит. — В четырнадцатой воры! Я на лестнице покараулю, чтобы не удрали. А вы зовите на помощь. Сам опять на лестницу. На всякий случай на один пролет выше поднялся, чтобы воры, если выйдут, не заметили его. Ждет. Вскоре пришли дворник с топором, кочегар из котельной. За ними еще двое жильцов увязались. — Слышите? — шепчет Тимка и глаза по-куриному прикрывает. — Голоса… А Володька-то со своими уехал. — Точно. Уехали, — шепотом подтверждает дворник. — И со мной попрощались. Прислушались. Да, голоса. И говорят тихонько, таятся, значит. — Ломайте замок, — шепчет Тимка. — Схватим их! Но дворник замахал рукой. Прислонился к двери. Слушает. Потом вдруг как захохочет! Гулко, на всю лестницу. — Это ж радио! — кричит. — Выключить забыли! И тут, как нарочно, сквозь дверь музыка загремела. После этого Тимке на дворе прохода не было. «Великим сыщиком» его дразнили. Да разве только в этой истории попал Тимка впросак?! А как он в люке ключи вылавливал? А как его однажды с вышки снимали?! Поэтому-то я и поспешил с волейбольной площадки на стройку. Что там Тимка еще выкинул? Возле огромных ног башенного крана толпились люди. Среди них я сразу увидел Тимку, хотя ростом он был, пожалуй, меньше всех. Он суетился, махал руками и так пронзительно верещал, ну прямо петух. Прораб — дюжий дядька в кирзовых сапогах и синей холщовой куртке — рубя воздух рукой, сердито говорил: — Нет, вы скажите: стройка у меня или детсад? Тут раствора нехватка, каменщики простаивают, сборного железобетона не завезли. Забот — полон рот, и еще — здрасте — пацаны лезут… — А деревья зачем калечить? — не слушая его, надсаживался Тимка. — В позапрошлом году ямы копали, сажали, ухаживали, поливали. И вот, пожалуйста! — Тимка ткнул пальцем в ствол тополя. Я поглядел: кожа с тополиного бока содрана с «мясом». Висят нежные белые лохмотья. «Чем это так?» Посмотрел — на соседних тополях такие же рваные отметины и на такой же высоте. А между деревьями глубокая колея. А, понятно! Это грузовики своими бортами с металлическими запорами шаркали по деревьям. — Неужели с переулка трудно подъехать? — кричит Тимка. — Обязательно сквер курочить? — Тоже мне указчик! — кипятится прораб. — «С переулка»! С переулка надо крюк делать. Что ж я машины буду зазря гонять? — Не зазря, а чтобы зелень не губить, — вмешался какой-то сутулый старик с палкой, в темных очках. — Вы, товарищ, не горячитесь. Вникайте. Мальчонка дело говорит. — Конечно, — вступилась суетливая молоденькая женщина с «авоськой». — Такой чудный сквер!.. А зачем доски прямо на траву? Что, в сторонке нельзя уложить? — Не только доски! — Чувствуя поддержку, Тимка малость успокоился, голос у него стал не таким визгливым. — Вон кирпичей груда — кусты помяли. И мусор прямо в сквер валят… — Знаете, граждане, вы мне тут не указ. — Прораб, видно, совсем разнервничался. — На этой стройке я пока хозяин. Ясно?! Не нравится — можете жаловаться. Цветков, третий стройтрест. А пока — отойдите! Не мешайте! Степа! Давай! Левее… И машина с металлической ванной вместо кузова, до краев наполненной дрожащим, похожим на студень раствором, тяжело проехала меж деревьями, царапнув одно из них. Прораб ушел. Толпа постепенно тоже разбрелась. — Я это так не оставлю! — сказал высокий, похожий на слепого старик. — Я тоже! — насупился Тимка. — Из принципа… Домой мы шли вместе. Тимка молча потирал переносицу. Я знал: это верный признак — Тимка мыслит. — Давай напишем жалобу, пошлем в стройтрест, — предложил я. Тимка хмуро мотнул головой. — Пока там получат да пока разберутся, этот деятель весь сквер разбомбит. Мы почти дошли до дома, как вдруг Тимка остановился. — А Валя в школе? Как думаешь? — спросил он. Валя — это наша старшая вожатая. — Наверно, — сказал я. — Повернули! — Тимка хлопнул меня по плечу, и мы чуть не бегом помчались в школу. Валю мы разыскали в столовой, рассказали ей про сквер. — Безобразие! — возмутилась Валя. — Факт! — Тимка в упор глядел на нее. — Предлагаю: немедля собрать ребят. Выставим заслон там, где на газон сворачивают машины. И плакат нарисуем. Похлеще: «Граждане! Здесь работает прораб Цветков. Он ломает деревья! Стыд ему и позор!» И под плакатом карикатуру. — Ловко! — обрадовался я. — Просто здорово! Мне даже обидно стало: почему не я придумал этот самый заслон? Валя поджала губы, посмотрела на потолок: — Вообще-то, конечно, здорово… Но… надо это всесторонне обдумать… Трезво взвесить… Тут же, в столовой, ел кефир Виктор Горышин из восьмого «а». — Тут и взвешивать нечего, — вмешался он. — Это что ж получится — демонстрация? Советские школьники демонстрируют, да еще с плакатами, против советского стройтреста?! Предупреждаю, Валя, будет скандал… Политический скандал! Валя задумалась. Я тоже. «Черт его знает. Может, в самом деле, это вроде забастовки? И потом — никогда не слышал, чтобы у нас, в Советском Союзе, выставляли какие-то заслоны. Это в Америке, когда штрейкбрехеров на завод не пускают…» — Так, — прищурил глаза Тимка. — Значит, сдрейфили? Политический скандал? А какой тут скандал? Просто не позволим прорабу ломать деревья. В общем, Валя, хочешь — давай организуй. Нет — я сам подобью ребят. Из принципа. — Постой, не кипятись, — сказала Валя. — Посиди минутку. Остынь. А я пока пойду подумаю. Она вышла из столовой. «Знаем, как ты подумаешь, — усмехнулся я. — В райком пошла звонить». Валя всегда чуть что — звонила в райком. Советовалась. — Пойдем, — сказал Тимка. Мы вышли из школы, завернули на волейбольную площадку. Там все еще шло сражение. Я рассказал игрокам про Тимкин проект. — А что?! — ребята сразу загорелись. — Даешь! Мы кинулись в пионерскую комнату. Вовка Шварц — наш лучший художник — на огромном листе картона кистью размашисто написал: «Прохожий остановись! Здесь работает знаменитый фокусник — прораб Цветков. Одной рукой строит, другой — ломает!» А сбоку Вовка нарисовал самого Цветкова. Вовка, правда, никогда не видел прораба, рисовал по нашим подсказкам. Получился длинный дядя в высоких сапогах и синей куртке. Правой рукой он клал на стенку кирпич, а левой — сгибал дерево в дугу, вот-вот оно треснет. Лицо у прораба зверское, и весь он похож на буржуя, как их рисуют на карикатурах. Когда мы уже прибивали плакат к палке, пришла Валя. — Ну? — ядовито спросил Тимка и прикрыл глаза. — Обдумала? — Охранять зеленые насаждения — прямой долг пионера, — ответила Валя. — И быть грамотным, между прочим, тоже долг пионера. — Она ткнула пальцем в плакат. — После «прохожий» надо запятую. Обращение. Поправьте. …Когда мы вшестером пришли на стройку, прораб сделал вид, будто не замечает нас. Едва мы воткнули в землю возле искалеченных тополей палку с плакатом, сразу стала собираться публика. Люди смеялись, переговаривались, шумели. Прораб со стены то и дело поглядывал на нас. Ему, вероятно, хотелось узнать, что написано на картоне. Но плакат был повернут к улице, и прораб видел только оборотную сторону. Тогда он спустился со стены и, покуривая сигарету, словно невзначай, неторопливо прошел мимо нашего картона. Я видел — лицо его побелело, потом вдруг сразу побагровело. «Пристукнет Тимку», — подумал я. Но прораб сдержался. Повернул и так же неторопливо зашагал на свой объект. Наверно, ему очень нелегко было идти так медленно, так солидно, но он все-таки выдержал взятый темп до конца, пока не скрылся в своей кирпичной коробке. — Молодцы, ребята! — говорили прохожие. — Боевые парнишки! Люди шутили, громко отпускали всякие замечания насчет горе-строителей. Но прораб больше не показывался. — Похоже, решил просто не обращать на нас внимания, — шепнул я Тимке. — Ничего. Обратит, — сказал Тимка. — Мы его допечем. Нынче не поможет, завтра придем. И все-таки прораб не выдержал. Вылез из своей кирпичной крепости, подошел к Тимке. Я насторожился. Прораб, сунув руки в карманы, стал перед нашим плакатом, будто только сейчас его заметил, и принялся внимательно разглядывать рисунок. — Похоже, — вежливо одобрил он, хотя, честно говоря, портрет был вовсе не похож. — Только вот усы… А я ж без усов… — Точно, — так же спокойно и деликатно согласился Тимка. — Но не огорчайтесь. Вовка Шварц, наш главный художник, мигом побреет вас! В толпе засмеялись. — И кепка вот, — говорит прораб. — У меня синяя. А тут какая-то рыжая… — Непорядок! — подтвердил Тимка и скомандовал: — Эй, Вовка! Не забудь потом и кепочку гражданину прорабу сменить! Так они ядовито-вежливо переговаривались, а зрители хихикали и подмигивали друг другу. Наконец прорабу это, видимо, надоело. — Ну, вот что, — строго сказал он. — Пошутили — и ладно. Мешаете работать. Понятно? Дуйте-ка со строительной площадки. Здесь я хозяин. — А мы не на стройке, — говорит Тимка. — Разве сквер ваш? Укажите тогда, пожалуйста, где кончается строительная площадка? Мы охотно переместим туда карикатуру на товарища Цветкова. В толпе снова засмеялись. А прораб так налился кровью, даже шея у него раздулась. «Врежет он Тимке, — подумал я. — Факт, врежет». Но тут подъехала машина с раствором. Шофер подогнал ее вплотную к толпе, высунулся, давит на сигнал, орет: «Дорогу!» — Через сквер проезда нет, — говорит Тимка. — И вообще… Гудеть в черте города запрещено! — Чего?! — орет шофер. — Тоже мне госинспекция! Дал газ и двинулся прямо на Тимку. А Тимка стоит меж колеями, посреди дороги, ноги расставил, носки внутрь подвернул, кулаки сжал, как боксер, когда к бою готовится. А сам аж побелел. Но глаза не закрывает по-куриному! Нет, прямо в упор взглядом целится в шофера. «Так, наверно, он в деревне стоял, — подумал я. — Когда „Волгу“ для больной задержал». Я подошел к Тимке и стал рядом. И еще многие, и ребята и взрослые, сгрудились возле него. Шофер ругается, а потом вдруг как засмеется! Это он наш плакат увидел! — Так! — смеется. — Значит, одной рукой строим, другой — ломаем?! Э, — говорит, — шут с вами! — включил заднюю передачу, пятясь, выбрался на дорогу, развернулся и укатил. Мы видели, как вскоре он подъехал к стройке с другой стороны. Так простояли мы до темноты: больше машин не появлялось. На следующий день после уроков мы опять направились на стройку. Тимка нес наш знаменитый плакат, о котором уже знала вся школа. Усы на портрете Вовка успел «побрить» и кепку перекрасил. Пришли мы, воткнули в землю палку с плакатом, сразу, конечно, народ сгрудился. И опять смех, шуточки насчет прораба. А сам он наверху по своей кирпичной «крепости» ходит. То появится в проеме окна или на стене, то опять исчезнет. «Ну, характер, — думаю. — Неужели выдержит? Неужели так и не спустится?» Однако вскоре прораб слез вниз. Не глядя на плакат и на Тимку, прошел мимо и, не оборачиваясь, зашагал куда-то. Шел он еще неторопливей, чем всегда, как на прогулке. Честно говоря, нам даже обидно стало. Удирает! Попросту удирает! Чего ж теперь торчать возле стройки, когда прораба нет?! Кто-то из ребят со злости даже свистнул ему вслед. Но прораб и на свист не обернулся. И вскоре скрылся за углом. А время шло. Стоять так, без дела, было муторно. И, как назло, ни одна машина не подъезжает. Прикатила бы машина, все же веселее, хоть с шофером поцапались бы. — Да, — говорит Тимка. — Со снабжением у них и впрямь слабовато. Перебои. Нет регулярной доставки стройматериалов… Мы топтались на месте, возле плаката, и я видел: ребята изнывают от безделья. Кто-то сел на камень, кто-то вынул из портфеля книжку и, прислонившись спиной к дереву, стал читать. — Ну, что теперь? — скучным голосом спросил один из мальчишек. — Стоять! — твердо ответил Тимка. — Стоять насмерть! Я думал, прораб ушел куда-нибудь в трест, или на совещание, или еще куда. А может, ему и не нужно было ни в трест, ни на совещание. Просто ушел, чтобы только нас не видеть. Но оказалось — он хитрее. Прошло с полчаса; вдруг видим, прораб возвращается. Идет высокий, грузный, в своей плоской кепочке и кирзовых сапогах, крупно, размашисто шагает, а рядом кто-то мелко-мелко вяжет шажки. Кто бы это? Кого прораб на помощь притащил? Смотрим, а это директор нашей школы, Михаил Михайлович, которого для убыстрения все у нас зовут Мих-Мих. «Вот номер! — подумал я. — Ну, держись, Тимка!» Мих-Мих у нас строгий. И главное, очень любит, когда тихо. И очень не любит, когда шумно. А тут целая толпа, и все чего-то гомонят, суетятся. Вижу я: подходит Мих-Мих, а глаза у него беспокойные и прямо в Тимку уткнулись. «Ну, что еще натворил? Опять на кого-нибудь с ножом бросался?» — Вот, — говорит прораб Мих-Миху. — Полюбуйтесь на ваших удальцов! Мешают государственной стройке! — и рассказывает директору про наш «заслон». Мих-Мих слушает, молчит. Тимка тоже слушает и тоже молчит. И глаза по-куриному прикрывает. — У меня срочное задание, — горячится прораб. — Двести тысяч надо освоить! Понятно? Двести тысяч целковых! Это не шуточки! А тут из-за каких-то паршивеньких кустиков такой шум-гром, прямо атомный взрыв. Да я закончу стройку, а потом снова вам эти кусточки-цветочки посажу! Нюхайте на здоровье! — Я все-таки не понимаю, зачем портить сквер? — спокойно говорит Мих-Мих и бородку свою дергает. А он всегда, когда сердит, бородку дергает, будто выщипать ее хочет. Прораб еще пуще горячится. — И вообще, — кричит, — что это за методы? Ну, не нравится, ну, напиши жалобу в трест, ну, в газету сообщи. А это что? Демонстрацию какую-то надумали! Советские пионеры против советских строителей! Как сказал он про демонстрацию, я сразу Витьку Горышина из восьмого «а» вспомнил. Он тоже про демонстрацию твердил. Ну, думаю, атмосфера накаляется. Тут и Тимка не выдержал. — Насчет методов не знаю, — говорит, и голос пронзительный, как у петуха, — а тополи портить не позволим! Мы их сажали, а вы… — А чем плохой метод? — говорит Мих-Мих и бородку щиплет. — Как видите, действенный. А это самое главное. И носит этот метод, я бы сказал, общественный характер. Тут прораб совсем разорался, заявил, что он будет жаловаться в райком и еще куда-то, но Мих-Мих повернулся и ушел. А перед уходом украдкой подмигнул Тимке. В самом деле подмигнул! Чуть-чуть. Краешком глаза. Или это мне только показалось? Вообще-то не такой человек наш директор, чтобы ученику подмигивать. Ну, ушел директор, прораб у себя в «крепости» скрылся, а тут машины стали подкатывать — с раствором, с какими-то бочками, с песком. Все грузовики до единого мы завернули и в объезд пустили. Шоферы уж не очень-то и сопротивлялись. До самого конца рабочего дня мы дежурили. Уже в сумерках идем мы с Тимкой домой, а я говорю: — Как бы он в самом деле в райком не наябедничал? Помнишь, Витька Горышин говорил: политический скандал… Тимка промолчал. Но я-то видел, что и он встревожен. Когда уже подошли к дому, он сказал: — А все-таки мы его допечем. Из принципа!.. Назавтра после школы мы опять взяли плакат и пошагали на стройку. Пришли и остановились удивленные. Наш «заслон» больше не требовался. Там, где через сквер меж деревьями шла глубокая колея, теперь был воткнут шест с надписью: «Проезд закрыт». Стрелка показывала, как делать объезд. Досок, сваленных на траве, не было. Не было и кирпичей, и груды строительного мусора. Когда успели все это убрать? Ночью? Или рано утром? — Интересно, — сказал я Тимке. — Звонил прораб в райком? Или нет? Тимка пожал плечами. — А может, все наоборот? — вслух подумал я. — Может, прораба там взгрели? То-то он нынче такой паинька! Тимка опять пожал плечами. — А может, не звонил? Сам, так сказать, осознал? — Во-во! Под давлением общественности! — подмигнул Тимка, и все вокруг заулыбались. После этого случая ребята уже не очень-то смеялись над Тимкой, когда он влипал в очередную историю. А когда и посмеивались, обязательно кто-нибудь состроит серьезное лицо и, приставив палец ко лбу, как это делала Валя, скажет: — А все-таки в Тимофее Горелых есть что-то такое… государственное… С тех пор его перестали дразнить «курицей» и «историческим ребенком», а часто звали «Государственный Тимка». |
||||||
|