АЛЬКА, МИЛЫЙ АЛЬКА

Мальчишки, стоя у школы, косо поглядывали на них.

Восемь здоровенных дядек сгрудились неподалеку, возле реки, и о чем-то возбужденно говорят. Вроде бы и не пьяные, а перебивают друг друга, хватают за лацканы пиджаков, хохочут. И это средь белого дня, когда все взрослые на работе?!

Особенно поражало ребят, что один из этих мужчин был в военном мундире с двумя крупными звездами на погоне рядом со змеей, поднявшей плоскую голову над чашей. Значит, подполковник медицинской службы. А тоже суетится, машет руками, смеется, и остальные семеро зовут его просто Сашкой. Ничего себе Сашка!

Подполковник был коренастый, огромная массивная голова, лоб круто нависал над глазами. Руки у него тоже большие, с крупными, как фасолины, плоскими ногтями.

Городок этот маленький, мальчишки знали всех жителей. Ну, если кого и не знали, то хоть видели не раз. А этих восьмерых — никогда.

Еще больше удивились мальчишки, когда подполковник сходил в школу, принес лопату и все восемь дядек стали по очереди копать яму около одного из тополей.

Здесь над рекой стояли три тополя. Высоко на крутом берегу. Все ветры обдували их. Такие пейзажи любят изображать декораторы: эти три тополя тоже выглядели чуть театрально, пожалуй, слишком красиво.

Зачем роют яму эти дядьки? Клад? Нет, в клады нынешние ребята не очень-то верят. И почему копают так осторожно? Мина? Неразорвавшийся снаряд?

Один из пареньков даже подошел и заглянул в яму. Жирные пласты глины, узловатое переплетение корневищ…

— Шагай, шагай, хлопчик! — сказал подполковник и легонько шлепнул его по плечу.

Парнишка повел бровями — мол, подумаешь, не больно-то интересно! — и, независимо посвистывая, ушел. А восемь дядек продолжали по очереди копать.

Если бы парнишка слышал их разговоры, он наверняка потерял бы интерес к этим странным дядькам. Они без умолку тарахтели, как девчонки. Только и слышно было: «А помнишь?», «А ты помнишь?», «А помнишь?». Этой магической фразой они перебрасывались, точно мячиком.

— А помнишь, как химичка пришла в одном чулке? — восклицал подполковник, и все махали руками, давясь от смеха.

— А помните, Алька на пари съел четырнадцать котлет?! А последней, пятнадцатой, не сдюжил! — перебивал кто-то.

Хохот.

— А помнишь, директор любил дергать себя за бороду? Я его недавно встретил. Все еще дергает!

Снова хохот.

И так без конца.

Вспоминали о многом, но больше всего о каком-то Альке. И как он подложил свинью вредной «русачке»: переписал статью Писарева, выдал ее за свое домашнее сочинение, и учительница, не разобравшись, влепила двойку великому критику. И как этот Алька смазал вазелином страницу в классном журнале, и химичка никак не могла выставить отметки за контрольную, а было девять двоек. И как Алька научил своего пса вытирать нос платком…

Смех и разговоры, однако, не мешали мужчинам копать. То и дело кто-нибудь нетерпеливо заглядывал в яму.

— Все еще нет?

Подполковник, покачивая своей львиной головой, обошел вокруг тополей, задумчиво прищурился:

— А может, левее надо?..

— Нет, я точно помню, туточка! — воскликнул другой, высокий, в спортивной куртке.

Наконец лопата со скрежетом шаркнула по чему-то. Все насторожились.

Дядька в спортивной куртке — друзья звали его Туточкой — спрыгнул в яму, сразу выпачкав свои щегольские остроносые туфли, прямо руками разгреб землю и передал товарищам металлическую коробку, проржавевшую, покрытую плесенью, глиной и обмотанную проволокой. Приглядевшись, можно было увидеть на жестяной крышке полустертые вензеля, пухлое «конфетное» личико девочки и крупную надпись по-немецки — «вафли».

— А помните?.. — задумчиво скатал подполковник, разглядывая блеклую картинку на коробке. — Помните как умучились, пока раздобыли этот «сейф»? Хорошо, Алька у своей тетки тайком конфисковал…

— А тетка потом целую ночь не спала, — смеясь, добавил Туточка. — Думала, воры завелись…

Подполковник размотал проволоку, снял крышку, внутри оказалась пачка бумаг, перевязанная шпагатом, завернутая в сырую, бурую с прозеленью клеенку.

— Ну! — нетерпеливо воскликнул Туточка. — Читай!

— Подожди, — вмешался другой мужчина, низенький, полный, с простым круглым лицом.

Видно было, что его прямо-таки распирают нахлынувшие чувства. Он готов был, кажется, обнять всех и то и дело, кстати и некстати, растроганно восклицал: «Ах, ребята! Как чудно-то! Снова вместе!» И тогда Туточка подмигивал товарищам: «Опять Венька-лирик в сентименты ударился!»

Венька был смешной: низенький, лопоухий. На курносом, добродушном лице его странно выглядели массивные солидные очки. В школе он отличался невероятной честностью. Никак, ну ни за что, не мог соврать. Даже в мелочи. Даже когда вранье было безобидным и от него выходила всем лишь одна польза. Сперва ребята за это издевались над ним, потом стали уважать.

— Подожди читать, — сказал Венька. — Нас ведь тут восемь. Так? А как быть с остальными? Читать ли их? Ведь было-то двадцать три… Так?

И всем сразу вспомнилось то давнишнее, такое же ясное, солнечное июльское утро. Так же толпились они — совсем еще мальчишки — тут, на берегу, над обрывом. И так же копали ямы. Только тополей этих, могучих, сильных тополей тогда не было. Девчонки осторожно держали в руках три тоненьких прутика, держали так деликатно, будто боялись, что они вот сейчас переломятся от малейшего ветерка.

Кто это придумал? Алька! Ну конечно, неугомонный, вечно начиненный всякими проектами Алька. Кому еще могла прийти в голову такая шальная мысль? В день окончания школы посадить на берегу три тополя и под средним зарыть свои «мечты». Каждый напишет, кем он хочет стать, чего ждет в жизни. Собраться здесь ровно через пятнадцать лет, откопать и прочесть.

Предложи такой сумасбродный проект кто-нибудь иной, дружно забраковали бы. Мол, наивно, глупо, сентиментально. Но раз идею внес Алька, всеобщий любимец Алька, она сразу всем понравилась. Впрочем, в тот торжественный день им все нравилось!..

И вот прошло пятнадцать лет…

Конечно, приехали не все. Из двадцати трех — только восемь. Одних задержали неотложные дела; других — болезни, семья; третьи за пятнадцать лет вообще успели забыть о своих наивных детских обещаниях, о торжественной клятве: «Прибыть всем семнадцатого июля в двенадцать ноль-ноль, хоть из-под земли, форма одежды — вольная. Ни чины, ни звания, ни ревнивые жены, ни деспоты-мужья, ни тысячи километров не должны никому помешать».

Клятву эту тоже, конечно, сочинил Алька. Но сам-то и не сдержал ее…

А ведь как носился со своей идеей! Через три года после выпуска Алька всем однокашникам даже разослал открытки: «Сэр! (Миледи!) Вы не забыли? Ровно через двенадцать лет, семнадцатого июля…» Потом через три года опять: «Сэр! Вы не забыли?..» И вот — сам забыл?! Неужели забыл свою клятву?!

Восемь мужчин чувствовали себя странно и даже неловко. Одни были словно скованные, другие, наоборот, слишком много острили, старались держаться непринужденно. Пятнадцать лет не видались. Пятнадцать лет! Лишь изредка обменивались письмами. Но много ли скажешь в письме?! За это время пареньки-десятиклассники так изменились, что, случись им встретиться на улице, наверно, даже не узнали бы друг друга. Годы, годы!.. У Туточки уже просвечивала лысина, у подполковника — виски словно солью посыпаны; Венька-лирик раздобрел не в меру. И все же по старой школьной привычке они говорили: «Ребята, помните?», «Ребята, послушайте», — хотя каждому из «ребят» шел уже четвертый десяток…

— Ребята, предлагаю так, — сказал подполковник. — Сперва прочитаем «мечты» наши. Нас восьмерых. А насчет остальных — потом подумаем.

Так и решили. Уселись в кружок, прямо на траве, под тополями. Читать поручили подполковнику. Но Туточка поднял руку, как на уроке, похлопал своими веерами-ресницами.

— Внеочередное заявление. Разрешите?

Еще в школе мальчишки шутили: не поймешь, что у Туточки длиннее, ноги или ресницы. Ресницы, в самом деле, были такие огромные, казалось, они даже мешают Туточке.

Он встал, достал из кармана какие-то бумажки.

— Не кажется ли вам странным, милостивые государи, что нынче здесь собрались только мужчины, восемь уважаемых мужчин?! А где же вторая половина рода человеческого? Где наши девчонки? — он потряс листками. — Вот письма от Нины, Вики и Томки. Они помнят о встрече, жаждали быть, но… — Туточка развел руками. — У них маленькие дети. У Вики даже трое!

— Молодец Вика! — воскликнул Венька-лирик. — Послать ей приветственную телеграмму!

Все засмеялись.

— Считать причину неявки уважительной, — сказал подполковник.

Он развязал шпагат, отобрал из груды отсыревших пожелтевших бумаг восемь листков — некоторые были сложены, как аптечные порошки, — и развернул первый такой «порошок».

— Яков Чухлин, — объявил он, и все разом посмотрели на Туточку.

Подполковник прочитал записку. Мужчины заулыбались. Им, умудренным опытом, Туточкины планы сейчас казались уж чересчур наивными. Он хотел стать изобретателем. Непременно изобретателем. И тут же подробно излагал идею своего первого открытия: способа передачи мыслей на расстояние.

— Нет, Эдисон из меня не вышел, — улыбаясь, сообщил Туточка. — Пытался. Но… Видно, шарики плохо смазаны, — он похлопал своими длинными ресницами; казалось, даже ветер поднялся. — Однако все же кончать самоубийством не собираюсь. Работаю. Инженер-теплотехник. Жена, двое детей…

Записки были разные, и серьезные, и трепливые. В них удивительно ясно вырисовывался характер каждого. Скромный, сдержанный Сашка мечтал поступить в медицинский. Вот и все планы. А посмотри-ка! Стал уже подполковником, заведует отделением нейрохирургии, опубликовал восемь научных работ.

Задиристый, хвастливый Венька Горохов писал, что не позже, чем через пять лет, войдет в команду мастеров класса «А». Мужчины перемигнулись. Венька сегодня уже успел назвонить всем, что футбол — это так, чепуха, он давно забросил это баловство. Сейчас трудится за баранкой. А что?! Работенка не хуже других. И монет зашибает, пожалуй, больше некоторых кандидатов наук!

Потом стали читать «мечты» девчонок. Ну, те, конечно, не могли без фокусов. Первая же записка — без подписи.

«Хочу стать хорошей женой: пусть у меня будет умный, хоть и не очень красивый муж (но обязательно высокого роста!). И пусть будет трое детей. И все трое — сыновья. Не смейтесь! Честное слово, это не так уж глупо. А все остальное — приложится!»

Мужчины заулыбались. Туточка предложил выяснить фамилию анонима: посмотреть подписи на остальных записках и методом исключения… Но Венька-лирик запротестовал. Неблагородно! Не хочет известности — не надо! Все дружно поддержали его.

Инка писала: «Неважно, кем быть, важно — каким быть! У меня только одно желание: прожить жизнь честно, не мирясь ни с какой, даже самой маленькой подлостью».

И все сразу вспомнили эту крохотную, тоненькую девчушку. Когда она ввязывалась в спор, голос ее звенел от напряжения. Казалось, вот сейчас лопнет, как туго натянутая струна.

— А где сейчас Инка? — спросил подполковник. — Почему не приехала?

— Наверно, муж не пустил, — пошутил кто-то.

— Нет, Инку никакой муж не удержит, — тотчас откликнулся другой.

— Тут, ребята, дело похуже, — мрачно сказал Туточка. — Видел я Инку месяца два назад. Случайно. В Свердловске. Плохо с ней. Хворает. Одно легкое ей врачи начисто вырезали. Да и со вторым неладно…

Все притихли.

Инка, неунывающая, всегда куда-то спешащая Инка! Ее просто невозможно было представить себе неподвижной, прикованной к постели.

— Ах, не везет же ей! — огорчился Венька. — Ребята, я заеду к Инке. Мне возвращаться через Свердловск. Остановлюсь и зайду…

Развернули записку Алика.

«Только сильным покоряется мир, — писал он, — и я хочу быть сильным. Еще не знаю, какое поприще я изберу. Может, стану ученым-физиком, может — писателем, может — полечу на Луну. Но я чувствую в себе силы, большие силы. И не хочу прозябать. Долой ложную скромность! Долой тихих, неприметных! Да здравствует смелость, риск, боевой задор!»

— Ай да Алька! — воскликнул кто-то.

— В своем репертуаре!

— Сверкает, как бриллиант из царской короны!

Подполковник положил записку. Сразу же перед его глазами встал Алька. Еще бы! Ведь шесть лет сидели за одной партой! Алька, милый Алька, душа класса, самый остроумный, самый даровитый из всей их компании.

Чего уж лукавить — будем смотреть правде в лицо. Не раз в мальчишеских поединках сталкивался ты, товарищ подполковник, с Алькой. И признайся честно: всегда ты бывал бит.

Вспомни-ка хоть лесной пожар…

Подполковник на миг прикрыл глаза, и тотчас память, словно фары автомашины ночью, вырвала из темноты как-то странно гудящий, озаренный далеким багровым сиянием лес.

Их, старших мальчишек, привезли сюда на грузовике из пионерлагеря. Разбудили ночью, тихо, чтоб не тревожить малышей и девочек; велели взять лопаты, топоры.

Это было так необычно, так таинственно, так интересно.

Ночь выдалась прохладная, и сперва в машине, то ли от холода, то ли от страха, у ребят зуб на зуб не попадал.

— Ничего, — шутил Алька, — скоро согреемся. На пожаре уж что-что, а не замерзнешь!

Глаза у Альки сверкали, и весь он был возбужден, словно перед боем.

Их везли долго лесным проселком. Все сильнее ел глаза дым, навстречу попадались мелькающие в лучах фар черные проплешины. Потом мальчишки повыпрыгивали из машины, и лесник повел их через болото и бурелом.

— Вот, — сказал он. — Тут…

Их разбили на группы и присоединили ко взрослым, уже работающим здесь.

Странный гул, который слышался и раньше, теперь стал еще громче. Казалось, шумит ветер или ровный сильный дождь. Доносился треск горящих сучьев, глухие удары: где-то рушились толстые стволы.

Надо было окопать пожар, создать заградительный пояс: неглубокую, но широкую, оголенную полосу земли.

Все ребята сразу включились в работу. Но особенно — Алька. Черный от копоти, с какой-то яростной удалью бросался он с топором на тощие деревца и кусты, валил их, оттаскивал и снова крушил. Схватив лопату, Алька пластами сдирал дерн, мох, закидывал землей тлеющие участки.

Все мальчишки тогда неплохо сражались с огнем. Но настоящим героем стал Алька. Когда опасность миновала и все, усталые, полузадушенные дымом, но торжествующие, собрались в лагере, Алька был черен от копоти, весь в ссадинах, с красными, словно заплаканными глазами, а штаны его напоминали рыболовную сеть: тридцать шесть прожженных дырок и дырочек насчитали в них ребята.

А ты, товарищ подполковник? Ты тоже тушил пожар. Копал, где велел вожатый. Просто копал. Горящие сосны возле тебя не падали, а брюки, хоть и испачкались, но остались целехоньки.

А на уроках физики?! Вспомни-ка, вспомни, товарищ подполковник! Вас было только двое — ты и Алька, да, только вы двое имели пятерки по физике. Ваш «Магомет» был суров как инквизитор. Лишь вам двоим изо всей школы он иногда ставил пятерки. Но не про тебя, про Альку он однажды сказал: «Светлая голова». Никогда в классе не слышали от «Магомета» таких слов. Все замерли и глядели на Альку, как на бога. А сам Алька даже побелел…

Признайся, товарищ подполковник, — дело прошлое! — ты тогда здорово завидовал Альке. Ты считал его счастливейшим парнем на земле. Кажется, он и сам так думал…

А волейбол?! Подполковник снова на секунду прикрыл глаза… И сразу увидел — стадион, площадка, толпа орущих, свистящих болельщиков. Школьное первенство города. Финал.

Идет последняя решающая партия. Четырнадцать: четырнадцать.

Игроки нервничают. Волнуются: не могут даже подать мяч. Две подачи подряд, с той и с другой стороны — обе в аут. Волнение игроков передается и болельщикам. Шумящий, орущий стадион вдруг разом стих. Словно кто-то выключил гигантский репродуктор.

Алька на втором номере. Высокий, сухощавый, с сильными, длинными тонкими ногами, истинными ногами спортсмена, он поднял руку: спокойно, мальчики!

Но какое там спокойно! Никто даже не решается бить.

И тут вдруг свершается чудо. Со второго номера Алька хладнокровно и четко режет два мяча подряд. Два мяча, два очка. Партия!..

— Так, — сказал подполковник. — Так… Кто в курсе — почему нет Альки?

Все молчали.

— А помните, ребята, Алькин «спинной» вариант? — сказал Венька.

Сразу замелькали улыбки. Еще бы! Алька вообще был гений насчет всяких шпаргалок. Писал их на ладонях, коленях, на парте. Но тут он превзошел себя. Выдумка была проста и потрясающе удобна. «Магомет» во время контрольных всегда медленно расхаживал по классу, заложив руки за спину. И вот Алька перед очередной контрольной крупно написал на листке все основные формулы и ловко пришпилил бумажку на спину учителя. Физик ходил и сам любезно подносил к каждой парте шпаргалку. Пожалуйста, подглядывай!

— Прекратить воспоминания! — скомандовал подполковник. — Итак, почему нет Альки?

— Наверно, занят, — предположил Туточка. — Видно, крупной шишкой стал!

— Профессором! — воскликнул кто-то.

— Директором завода!

— Чего там — директором! Замминистра, не меньше!

Замечания были шутливые, но не лишены серьезности. Чувствовалось, что все эти восемь мужчин любят Альку, ждут от него чего-то большого, яркого.

— А может, Алька сейчас за границей? — задумчиво похлопал ресницами Туточка. — Руководит строительством металлургического комбината в Индии? Или грандиозной плотины в Африке? А что?! Очень может быть!

— Отставить гипотезы! — сказал подполковник. — Даешь факты. Я знаю: Алька окончил технологический. Хотел в аспирантуру, но почему-то не вышло. То есть не «почему-то». Просто завалил вступительные экзамены. Надо было гнуть спину, готовиться, а он подался с альпинистами на Кавказ. Понадеялся на свои таланты. Ну, и срезался. Потом работал на заводе в Туле, а потом мы как-то потеряли друг друга. Где ж он теперь?

Все молчали.

За рекой, далеко-далеко, насколько хватало глаз, простирались поемные луга, возле самого горизонта четко отороченные узкой каемкой лесов. С этих бескрайних лугов с каждым порывом ветра несся сладкий медвяный аромат, крепкий, хмельной, как брага.

— Эге, смотрите! — вдруг крикнул Туточка, показывая рукой на противоположный берег.

Все повернулись в ту сторону.

За рекой бежал к мосту высокий мужчина в яркой малиновой куртке. Он махал кепкой над головой и, видимо, что-то кричал, но ветер относил слова.

— Алька! — восторженно взвизгнул Туточка.

— Алька! — раздались крики. — Алька! Ура!

Кто-то вскочил, приветственно закружил шапкой, другой сложил руки рупором и орал что-то бестолково-радостное.

Подполковник, заслонившись рукой от солнца, смотрел на бегущего.

— Нет, — вдруг сказал он. — Не Алька.

На таком расстоянии трудно было разобрать лицо. Да и пятнадцать лет прошло. Все замолчали, вглядываясь.

— Мишка! — закричал Венька. — Мишка Черемных! Ах, как чудесно!

Да, это был их однокашник Мишка Черемных.

Вскоре он уже сидел среди них и, отдуваясь, рассказывал. Чуть не опоздал. Вот номер был бы! Отмахать полторы тысячи километров и добраться, когда все уже разошлись! А все самолет! Подвел. Нелетная погода! Хорошо, хоть от аэродрома подвернулась попутная машина. Девяносто километров, как сумасшедшие, гнали!..

Когда первый шум встречи схлынул, подполковник сказал:

— Итак, вернемся к Альке. Ну, кто?

Все молчали.

— Ну? — повторил подполковник.

Все молчали.

— Сидит Алька, — вдруг негромко сказал Черемных.

— Сидит?! — подполковник сперва даже не понял.

— Шесть лет припаяли, — и Черемных все так же хмуро рассказал, что Алька на заводе быстро выдвинулся, стал заместителем директора. Блистал как всегда. Все прочили ему большое плавание. И вдруг…

Вдруг выяснилось. Совершал грязные сделки, комбинации. Словчил оцинкованное железо для своей дачи. И вообще — хищения стройматериалов. И вот — сидит…

Алька в тюрьме! Подполковник даже растерялся. Такой обаятельный, такой умный, такой смелый, и вдруг — в тюрьме?! Как же так?

— Как же так? — недоуменно повторил он вслух. — Почему?..

Никто не ответил. Вероятно, все думали о том же.

— Может, недоразумение? — ни к кому не обращаясь, пробормотал подполковник. — Или клевета?

Все молчали. Только слышно было, как негромко тарахтит моторка на реке да тихо шелестят на ветру листья тополей. Тяжелая черная туча с огненно-фиолетовыми подпалинами по краям наползла на солнце, закрыла его, и сразу померк сверкающий летний день.

— Лопухи! — вдруг зло выкрикнул Черемных.

Все оглянулись на него.

— Мы лопухи! Оболтусы! — еще сердитей продолжал Черемных.

Никто не понял.

— «Ах, Алька!», «Гений Алька!», «Талантливый Алька!», — передразнивая кого-то, зло крикнул Черемных. — А я долго думал об этом, и пришел к выводу: все логично. И раньше были у него заявочки…

— Что-что? Какие заявочки? — перебил подполковник.

— Заявки на тюрьму! А мы не замечали. Возьми хоть лесной пожар.

— Ну?

— Вкалывали все. И хорошо вкалывали! А кто героем стал? Один Алька! Помнишь, фото в стенгазете…

Подполковник, наклонив огромную голову, на миг прикрыл глаза. И сразу же увидел ту газету и снимок. Вся школа бегала смотреть на него. Алька сберег свои знаменитые брюки с тридцатью шестью прожженными дырками, и Генька Цаплин, школьный фотограф, потом изготовил уникальный снимочек: Алька, черный, подгримированный сажей, в своих заслуженных штанах стоит, гордо поставив ногу на поваленное дерево… Алька. Один только Алька…

— Ну, это еще не заявка, — сказал подполковник. — Ты, как всегда, преувеличиваешь, Черемных…

— Не заявка? — взвился тот. — Тогда пожалуйте еще. «Спинной вариант» помните?

Подполковник усмехнулся.

— Шпаргалку ты тоже считаешь заявкой на тюрьму? Тебя послушать, так все подсказчики — потенциальные бандиты!

— Тут не просто шпаргалка! — воскликнул Черемных. — Кому он пришпилил бумажку? «Магомету»! Тому самому «Магомету», который Альку ставил выше всех нас. «Магомету», который любил его, как сына… «Магомету», который вместе с Алькиным отцом партизанил…

— Ах, нехорошо-то как! — с горечью воскликнул Венька.

«А ведь верно, — подумал подполковник. — Вдобавок самому-то Альке вовсе и не нужна была эта шпаргалка. Он насчет физики собаку съел. Так, для эффекта старался. Да, для эффекта! Любил покрасоваться…»

Он вдруг заметил, что думает об Альке в прошедшем времени, как о мертвом, и недовольно поморщился.

— А картофельную экспедицию помните? — задумчиво спросил Туточка.

— Вот именно! Заявка номер три! — крикнул Черемных.

Это было вскоре после войны. Старшеклассников послали убирать картошку. Уже начались долгие, обложные осенние дожди, и картошка в колхозах гибла. Честно говоря, ехать было не очень-то охота. На полях — жидкая грязь по колено. А резиновых сапог — четыре пары на всех. И обсушиться потом негде. Все-таки их класс поехал целиком. Целиком, кроме двоих. Инка болела, а Алька… Алька принес справку. Врач из поликлиники писал, что у Алькиной матери обострение гипертонии и ее нельзя оставить одну. Отец у Альки погиб. Жил он вдвоем с матерью. Ну, конечно, его освободили от картошки. Показывая справку завучу, Алька подмигивал мальчишкам: дату на справке он искусно подправил. Ребята знали, что мать его давно уже выздоровела и ходит на работу.

— А мы, лопухи, уши развесили. И еще ухмылялись. Ай да Алька! Ловко обвел завуча! — яростно выкрикнул Черемных. — Ну, еще нужно? Могу и заявку номер четыре, и номер пять…

Подполковник хмуро посмотрел на него. Да, пожалуй! Как же это? Проморгали… Он растерянно перебегал взглядом с одного лица на другое. Как же так? Почему прозевали? Все эти мелочи так упрямо, так жестоко выстраиваются в логическую прямую, и концом своим она упирается в тюремную решетку.

— Вот тебе и Алька! Гордость наша! — вздохнул Венька.

Все молчали. Тяжелая багрово-фиолетовая туча все разрасталась. Она заволокла уже полнеба. И все росла и росла. Вот-вот хлынет ливень.

Подполковник торопливо прочитал остальные записки. Было их уже немного, и слушали невнимательно. Очевидно, еще думали об Альке.

— Ну, — сказал подполковник, — предлагаю. Сейчас опять напишем свои «мечты». И опять зароем. И снова встретимся здесь же. Через пятнадцать лет.

Все вооружились вечными перьями и листками бумаги. Писали медленно, сосредоточенно, черкая и перечеркивая. Это были не семнадцатилетние юнцы, а умудренные жизнью мужи. Они писали обдуманно, твердо, взвешивая каждое слово.

Мимо то и дело, будто ненароком, шмыгали любопытные мальчишки.

«Чудные дядьки! — думали они. — То орали, хохотали, толкались, как пьяные. А теперь вот молча сидят вокруг ямы, подвернув ноги по-турецки, и что-то сочиняют. Интересно, что?»

А мужчины писали. Хмуро, сосредоточенно. И нет-нет, а каждый то и дело мысленно говорил с Алькой. И каждый думал: вот через пятнадцать лет они снова соберутся здесь. Какие еще сюрпризы готовит им судьба?!