ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Алексей не слышал ни шума дождя, ни того, как стучала к Тане и говорила с нею Варвара Степановна. Он просматривал книги, которые принес от Ярцева, старался отыскать хоть что-нибудь, что могло бы помочь вытащить его из тупика, в котором он оказался со своим переключателем. Но о том, что интересовало его, в книгах говорилось или очень скупо или так было затуманено расчетами, рассуждениями, выкладками и формулами, что разобраться нечего было и думать.

Он перелистал наконец последнюю книгу. Отложил. «Вот, не слушал добрых-то советов, не учился, — подумал он, — сиди и майся теперь… Книг целая груда, а что толку, если взять из них ничего не можешь».

Алексей покосился на книгу, лежавшую в сторонке, притянул к себе, раскрыл. Это была книга по пневматике, которую недавно передала ему Валя, та самая книга, за которой он бегал в библиотеку. Подперев руками голову, он снова начал читать…

Если бы пятнадцать лет назад кто-нибудь предсказал Алексею Соловьеву профессию станочника-деревообделочника, он бы наверняка счел это недоброжелательством. Возню с деревом он всегда считал занятием, недостойным настоящего человека, столяров пренебрежительно называл колобашечниками, а под горячую руку и гроботесами. Откуда пошла такая нелюбовь, сказать трудно. Если бы копнуть родословную Алексея, там обнаружились бы почти одни столяры. Разве только отец, с некоторых пор занявшийся скрипками, составлял исключение. Однако и он начинал со столярного дела, к тому же музыкальное свое мастерство всегда считал сродни мебельному.

Из трех сыновей Ивана Филипповича Алексей был младшим. Старшие пошли по лесному делу. Оба они погибли в первый же год войны.

Учился Алексей плохо. Слесарное дело интересовало его куда больше, чем все школьные науки. Он вечно возился с какими-нибудь машинами. То чинил швейную, то ремонтировал чей-нибудь велосипед. Раз взялся даже за арифмометр. Впрочем, после этого ремонта арифмометр приобрел совершенно неожиданные свойства: сколько бы ни считали на нем, сколько бы ни крутили ручку, в окошечках под издевательское позвякивание звоночка неумолимо выстраивалась грозная шеренга девяток.

Доучившись с грехом пополам до восьмого класса, Алексей удрал в город. Его приняли учеником слесаря на домостроительный комбинат. А через полгода он уже работал самостоятельно, и по пятому слесарному разряду.

«Колобашечником» Алексей стал незаметно. Ремонтировал станки в строгальном цехе. Как-то переделал по-своему крепление режущей головки; станок заработал куда лучше прежнего. А потом изобрел оригинальную фрезу, потом — новый резцовый патрон. И пошло, и пошло… И поскольку создавалось все это в конечном счете для презираемых прежде колобашек, он полюбил в конце концов станочную обработку дерева простой, но сильной любовью, настолько сильной, что вскоре перешел в станочники.

Через неделю после начала войны, в тот самый день, когда Алексею исполнилось семнадцать лет, он самовольно уехал на фронт. Родители узнали об этом из его единственного письма с дороги. Больше за всю войну писем от Алексея не было. Дома его считали погибшим. Но в сорок пятом он вернулся. О своих военных делах он рассказывал неохотно и скупо, говорил о них так, словно все они были чем-то простым и обыкновенным. Был в окружении. Вырвался. Партизанил где-то в тылу врага. С секретным заданием командования ушел на вражескую сторону. Все, кто знал Алексея, считали его изменником. Даже друзья были убеждены в этом. Среди них была двадцатилетняя Женя Сафронова, боец партизанского отряда. Алексей жил надеждой, что правда о нем станет известна, когда снова встретятся. Но, вернувшись в часть весною сорок пятого, узнал, что почти вслед за ним ушла на задание и Женя и что ее повесили гитлеровцы. Может, оттого и говорил Алексей о себе так скупо. Ни отец, ни мать, которым неожиданное возвращение сына вернуло жизнь, не расспрашивали его. Да и нужно ли было, если ясней всяких слов говорили за Алексея строгие задумчивые его глаза, возмужалое лицо, похудевшее и утратившее черты былой мальчишеской свежести, да еще две Красные Звезды на линялой, горьковато пахнущей гимнастерке.

Алексей вернулся на комбинат, к своему станку. Снова начались раздумья — то над каким-то особенным резцом, то над новым устройством к станку. В трудную минуту помогали друзья. «Учиться тебе нужно», — говорили они. Но Алексей отмахивался: «Некогда! За учением и дела не сделаешь, и время упустишь!» — «Смотри, парень, — предостерегали его, — жалеть будешь!» — «Ерунда! — отвечал он. — Неученую голову руки выручат, а ученых голов и без моей довольно!»

Позже, уступив просьбам отца, Алексей переехал в Северную Гору, поступил на фабрику, строительство которой было тогда в самом разгаре. Работал в бригаде монтажников, а когда фабрику пустили, стал к станку. Он задумал большое дело, ушел в него, но вскоре понял: знаний недостатает! Забеспокоился, навалился на техническую литературу. Но выручала она плохо. Страницы книг пестрели бесчисленными и непонятными формулами. Они врывались в текст и превращали его, даже самый простой, в туманный и непонятный. Алексей приходил к главному механику фабрики Горну. Александр Иванович, добродушный, живой, уже заметно лысеющий человек, несмотря на то, что вечно был занят сам, помогал сколько мог, но советы его Алексей выполнял слепо, не понимая, почему делает так, а не иначе…

Александр Иванович качал головой:

— Учиться, учиться нужно, Соловьев! При твоей голове да работа в темную! Ай-я-яй, юноша, разве же это дело?

Алексей уходил от него, кусая губы и еще сильнее досадуя на себя. Часто беспокоить Горна он не решался, но не терпелось скорее закончить задуманное, и он по-прежнему ночи напролет просиживал за книгами. Бессистемные занятия поглощали время и почти не давали пользы. Вера в себя исчезала…