"Аринкино утро" - читать интересную книгу автора (Бодрова Анна Григорьевна)

НОЧНЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ. НОННА. ПРОЩАЙ, МЕЧТА О КРАСОТЕ

К вечеру погода стала хмуриться. Сплошные серо-синие облака неуклюже громоздились друг на друга. На улицу Аринка не пошла, боялась встретить там Нису в обнимку с Нонной. За свой огневой характер она не ручалась, ещё неизвестно, чем это могло всё кончиться. Лучше отсидеться дома, подальше от греха.

К ночи собралась гроза. Ветер, словно сорвавшись с цепи, как бешеный носился по деревне, нещадно набрасывался на деревья, гнул их к земле, срывал листья, ломал ветви.

Аринка любила грозу, любила смотреть на разбушевавшееся небо. Там шла война, был страшный бой: вот две иссиня-чёрные тучи, словно великаны, несутся навстречу друг другу. Вот они столкнулись, да так, что искры посыпались, это блеснула молния, осветив сразу всё небо. Немного погодя грянул гром, трескучий и раскатистый, как скрежет громадных железных зубьев.

Свернувшись калачиком на постели, Аринка смотрела на окно, от блеска молнии оно то и дело освещалось. В противоположном углу, завернувшись с головой в одеяло, спала Варя, с нею рядом тихо посапывала Лида. И только Аринке никак было не заснуть. Переживания прошедшего дня, необыкновенное зрелище грозы — всё это волновало, беспокоило её. Но главное, она не должна была спать. Не должна!

Аринка приподнялась на локте, прислушалась. По крыше застучал дождь, точно посыпался горох. Она сразу представила себе, как дождевые капли, радёшенькие своему освобождению (уж до чего было тесно сидеть в этой душной и тёмной туче), стремглав неслись на землю. На крыше словно кто-то выплясывал чечётку крепкими маленькими копытцами. «Пора», — подумала Аринка, откинув одеяло, встала, натянула на себя платье и тихо, как мышка, выскользнула из комнаты, на цыпочках прошла через чистую комнату, кухню, навалившись на дверь, осторожно открыла её. В сенях в углу нащупала сваленные в кучу мешки. Взяла один, накрылась им с головой и, отперев наружную дверь, вышла на крыльцо. Было темно. Лил дождь. Маленькие ручейки, извиваясь змейками, пробивали себе дорогу по сухой земле. Аринка съёжилась и босыми ногами зашлёпала по лужам. Пробежала двор, пересекла соседний огород и упёрлась в Нисин частокол. Плотный, недосягаемой стеною он встал перед нею. Но где-то здесь была лазейка. Вот она. Подгнившие колышки шевельнулись и уступчиво подались вперёд. Аринка пролезла через узкую щель и сразу очутилась в большом яблоневом саду. Вот и ранний белый налив. Аниськина мать особенно дорожила этой яблоней и никому не разрешала рвать яблоки с неё. При мгновенном блеске молнии были видны восковой спелости большие продолговатые яблоки. Аринка с пересохшим ртом, с тревожно бьющимся сердцем суматошно рвала яблоки и запихивала их в мешок. Выбирала самые большие и спелые. Падая в мешок, они били её по пяткам. «Пожалуй, хватит», — подумала она и, воровато оглядевшись, низко пригибаясь к земле, вернулась тем же путём, тщательно заделав за собою дырку.

А дождь всё лил и лил. «Это хорошо, — удовлетворённо думала Аринка, — трава от дождя вся прибьётся, следов не будет видно».

Мешок с яблоками она запихала за поленницу. Кому придёт в голову лезть туда, тем более летом, когда мать топит печку не дровами, а кое-чем — хворостом да сучьями.

Задерживая бурное дыхание, мокрая с головы до ног, Аринка так же бесшумно прокралась к своей постели. Долго мучилась с платьем. Прилипшее к телу, оно никак не хотело слезать, точно вросло в её кожу. Стуча зубами, она ледышкой юркнула под одеяло.

Гроза всё ещё бушевала. От грома дребезжали стёкла в рамах, и Аринке казалось, что телега, гружённая листовым железом, проезжает под окнами и никак не может проехать. Дождь уже не стучал весело по крыше, а хлюпал и хлюпал назойливо и скучно.

На другой день, когда Елизавета Петровна будила Аринку, она увидела её мокрое платье, брошенное тут же на полу у постели.

— Это что такое? Почему платье мокрое да ещё скомканное? — недовольно спросила она.

— Ночью Трезор визжал и спать не давал, я пошла посмотреть, что с ним. А он цепью замотался, пока я его распутала под дождём, вся вымокла. Вотысё, — не моргнув глазом, отрапортовала Аринка.

— И то правда, — сказала Елизавета Петровна, поверив в правдоподобный ответ Аринки, — забыла я вчера спустить его с цепи. А что платье мокрое перед печкой повесить не догадалась? Неряха! — для порядка поворчала мать и, забрав платьишко, ушла на кухню. Через несколько минут принесла сухое платье.

Утро было солнечное, небо чистое, словно и не бушевала гроза всю ночь. Земля, набухшая водою, давала испарения, густой туман плотной стеной висел в воздухе. Деревья благоухали и, словно став на цыпочки, тянулись кверху. Аринка весело выпорхнула на двор и первым делом метнула быстрый воровской взгляд на поленницу. Не видно ли заветного мешка с яблоками? Нет, не видно, запрятала хорошо.

Некоторое время походила вдоль поленницы, как бдительный часовой на своём посту. Смекнула, что торчать здесь нет смысла, как бы не вызвать подозрения. На беду, Ивашка чего-то шастает взад-вперёд. Этого прохиндея больше всего надо бояться, нюх у него собачий.

На всякий случай прошлась по огороду вдоль забора. Не остались ли следы? Какое там, дождь и ветер так перекрутили всю траву и примяли её, будто стадо коней на ней валялось. Всё было хорошо, Аринка осталась довольна. Только бы поскорей они все выехали в поле.

По огороду с лопатой на плече шёл Симон, Аринка, увидев его, бросилась к нему навстречу.

— А дождище-то какой сегодня был ночью, тятя, как из ведра!

Симон подозрительно покосился на неё.

— А ты откуда знаешь, какой был дождь, ты разве под ним стояла?

Аринка спохватилась, глаза панически заметались. И чего ляпнула?

— А вот и стояла. Трезора выпускала. Он в цепи замотался.

— Ну, ну, — сказал Симон и задумался.

Аринка, чтобы сгладить свою оплошность, стала уводить отца от мыслей. Застрекотала, как кузнечик, без умолку, стала ластиться, преданно в глаза заглядывать.

— Ну так выкладывай, что натворила-то? — наобум спросил Симон.

«Неужели узнал?» — с ужасом подумала Аринка, но сдаваться не хотела.

— И ничего не натворила. С чего это ты взял? Вот ещё скажет что!

— Не виляй, дочка, не виляй. По глазам вижу, что дело нечисто, вишь, котята в них, в глазах-то, клубятся. Лучше говори. Ну? Есть грех?

— Никакого греха нет, тятя, вот те крест, — растерянно залепетала Аринка, всем своим видом выдавая себя с головой.

Симону стало жаль дочь, он подбодряюще похлопал её по плечу:

— Ну нет греха, значит и нет, чего горячишься-то? И дело с концом.

— И дело с концом, — как эхо повторила Аринка, уверовавшая в то, что, действительно, никакого греха за нею не водилось и не водится. Она деловито засеменила впереди отца к дому.

Солнце поднималось, и его горячие лучи съедали туман.

Симон присел у бани и стал отбивать косы. Аринка, совершенно успокоенная, что и на этот раз пронесло, опять вернулась к поленнице и, заложив руки за спину, неторопливо прохаживалась вдоль неё, изредка бросая тревожные взгляды вокруг себя: а не подсматривает ли кто за нею?

Нетерпение дошло до предела. Сколько можно торчать дома? Солнце уже в зените! Хотя бы скорее уехали на покос. Помчалась к отцу, с ходу набросилась на него:

— Гляди-кось, солнце-то где? А вы всё прохлаждаетесь, люди давно уже на лугах, косят вовсю, только вы одни и остались.

Симон довольно улыбнулся: «Хозяйственная девка растёт, работящая, это хорошо».

— Сейчас двинем, пусть трава пообсохнет маленько.

Но вот он запряг Забаву, сложил косы, грабли, вилы в телегу и со всем семейством стал отчаливать. Елизавета Петровна давала последние наставления Аринке: «Хлеб вынешь в час, поросёнка накормишь из чугунка, нарубишь крошево, растрясёшь сено...

— Да знаю, знаю я, что ты мне говоришь, — с раздражением перебила её Аринка. — Уедете вы наконец сегодня или нет! Что вы шишкаетесь!

Елизавета Петровна удивлённо вытаращила глаза, такого ещё с Аринкой не бывало.

— Ты чего это орёшь! Эвон раскомандовалась. Смотри у меня! — цыкнула она на неё и неторопливо уселась на телегу. Забава тронула, все поехали. Ивашка на прощанье скорчил Аринке рожу, она в долгу не осталась, ответила ему тем же. С присущей ей проворностью захлопнула ворота, заперла их на задвижку. И с чувством громадного облегчения помчалась к поленнице вынимать своё сокровище.

Усевшись на крыльце, Аринка начала священнодействовать. С любовью и лаской протирала она каждое яблоко, ещё влажное, ароматное, аккуратно укладывала их в маленькую продолговатую корзинку. Самые крупные и красивые наверх. Мысленно представила себе, как Нонна, сморщив свой маленький носик (это означало, что она довольна), загоревшимися глазами глянет на эту корзину и ахнет! Это тебе не гнилые опадыши. Аринка скажет ей: «Это тебе, Нонна, возьми от меня, ешь на здоровье!» Нонна счастливо заулыбается и радостно воскликнет: «Ты прелесть, Аринка!»

Подгоняемая заманчивой картиной, Аринка, прикрыв яблоки лопухами, так, на всякий случай, помчалась к школе. Шла не деревней, а за огородами. Не доходя школы на горке остановилась. Крыльцо Нонны было видно как на ладони. Простояв довольно долго, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, Аринка уже начала нервничать. «Что они там, умерли все, что ли? Неужели можно столько спать? Хоть бы кто-нибудь появился». Но ни на крыльце, ни возле школы никого не было. Тогда она пошла к самой школе. «Постучу в окно», — решила она.

Из сарая прямо навстречу ей вышла тётя Настя, сторожиха и уборщица. Аринка испуганно шарахнулась в сторону.

— Ты чавой-то? — удивлённо спросила её тётя Настя.

— Я пришла к Нонне. Ходила за травой и по пути зашла. Она дома?

— И-и-и... мила-я, чтой у нас было-то сяоння. Боженька мой, — нараспев, точно причитая, заговорила тётя Настя. — Всю-то ноченьку наша Ноннушка брюхом маялась. Значит, расклеилось оно у неё вдрызг. И кричала, и стонала, и рвать стало, да всё зеленью, боженька мой! Эта полудурок накормила её зелёными яблоками, про Анисью я говорю, вот Ноннушку и схватило. А уж как Марьсандровна-то переполохалась. Дохтура, говорит, надо, а где его взять? Только дождалась утра, побёгла к Никите Кривому, штоб в город увёз. Спасибо, увёз, хто сищас от дела отымется, в такую пору? Вот каки у нас дела-то, матушка моя. Наша-то дурочка дорвалась. Эка невидаль, зелёнки гнилые.

Аринка стояла, как громом поражённая. Что делать? Чем помочь Нонне? Ненависть к Аниське возросла с ещё большей силой. «Дура. Дура!» — шептало её сердце, наливаясь до краёв обидой и мщением. Удручённая, поникшая Аринка поплелась домой. На горке остановилась, обернулась, тоскующим взглядом ещё раз посмотрела на крыльцо. Ей казалось, что всё, что говорила тётя Настя, неправда. Нонна сию минуту выпорхнет из двери и будет кружиться на крыльце, лёгкая и красивая, как бабочка. Но вместо Нонны вышла тётя Настя, замкнула дверь ключом, взяла за плечи большую корзину и пошла к большаку. Где ты сейчас, Нонна? Что с тобой?

Дома ещё раз перебрала все яблоки и переложила их крапивой, чтоб дольше свежими держались, убрала их в дальний тёмный угол в подполе. Она надеялась, что скоро вернётся Нонна и всё будет как прежде.

Вечером, когда домашние приехали с сенокоса, Аринка, выбрав свободную минутку, выскочила за ворота. Она рыскала по деревне, заглядывая во все уголки, разыскивала Нису. За всё она хотела с нею рассчитаться.

Но Аниська словно чуяла, что ей грозит опасность, глаз не казала. Воинственно сжав кулаки, Аринка прошептала сквозь сжатые зубы: «Ладно, в следующий раз».

Аринка никогда не обращала внимания на свою внешность. Редко смотрелась в зеркало. А зачем? Чтобы лишний раз убедиться, что некрасива? Не стоило. И только по большим праздникам, когда на Аринку надевали новое платье и она, притихшая, смиренно стояла у зеркала и терпеливо ждала, когда Варя расправит все оборочки и складочки на её новом платье, только тут она замечала, что в красивом платье она становилась красивее. Но эта радость длилась недолго. В обнове она чувствовала себя стеснённой. Держалась скованно, словно аршин проглотила. Ни тебе сесть на траву, ни тебе влезть на дерево, ни тебе пролезть в дырку частокола — чистое наказание. Не будешь и рад такой одёжине. С каким трепетом и радостью надевала она платье, а с ещё большей радостью снимала. Словно путы сбрасывала.

Но когда появилась Нонна в своих красивых, безукоризненно чистых нарядах, Аринка поняла, что быть красивой — это большая радость. Красотой любуются, на красоту смотрят с восхищением, ею гордятся. Красоту любят. И вот Аринка задумалась. А тут ещё Ниса подлила масла в огонь: в подражание Нонне подстригла коротко волосы и сделала чёлку. И просто удивительно, как причёска может изменить человека. Ниса стала на себя не похожей, она просто похорошела и, к великой Аринкиной досаде, даже чем-то стала смахивать на Нонну. А чем Аринка хуже Нисы? Она тоже хочет быть красивой и будет! Правда, Елизавета Петровна частенько укоряла Аринку: «Все дети как дети, и в кого ты такая страхолюда».

Симон, задетый за живое, обычно защищал дочку: «И с чего ты взяла, что она страхолюда? Девка как девка, подрастёт — выправится. Лебедёнка тоже называют гадким утёнком, а вырастает красавицей птицей».

«То, что бывает у лебедей, не бывает у людей!» — категорично парировала Елизавета Петровна.

А вдруг и бывает. Вот возьмёт Аринка да и похорошеет, да так, что все ахнут, в том числе и мамка. Что она тогда скажет? Только бы поскорее возвращалась Нонна. Она поможет Аринке в этом. Но подруга не приезжала. Аринка каждый день бегала в школу, подолгу стояла на горке и все глаза проглядела, но Нонна на крыльце не появлялась.

Однажды Аринка повстречала тётю Настю. Та горестно сообщила:

— Нетути, нетути нашей Ноннушки, чавой-то с ними тама, неведомо, и Марьсандровна молчит. Я уж кумекаю, не в Питер ли укатили?

Аринка всё ещё не теряла надежды и решила встретить подругу в другом виде, более благообразном.

В субботу, вымывшись в бане, старшие сёстры Лида и Варя усаживались в чистой комнате и начинали расчёсывать свои длинные волосы. Аринка тоже решила привести в порядок свою голову, хватит ей ходить с «вороньим гнездом».

Прихватив железную гребёнку, осколок старенького зеркальца, она полезла на чердак, подальше от посторонних глаз, чтоб никто не мешал в столь тяжёлом и ответственном занятии. На чердаке, в маленькой комнатке с большим окном, Аринка примостилась у подоконника и стала внимательно разглядывать своё отображение в зеркале. Боже мой, что это было за лицо! Обожжённое солнцем! Бело-розовые лишаи, как заплаты, пестрели на смуглой коже. После бани, мыла, горячей воды и мочалки они ещё больше вспухли и порозовели. А на прямом и толстом, как огурец, носу сгрудилось столько веснушек, что они, не выдержав тесноты, сползли на щёки, в панике разбежались по всему лицу, узкому, словно сдавленному в дверях. Верхняя губа топорщилась и крышей нависала над нижней. Аринка поняла, почему Ивашка звал её крысой. Совершенно упав духом, она с горечью отложила зеркало. «Ну и пусть», — обречённо подумала она, но вспомнила: как-то взрослые не раз говорили, что у неё красивые глаза. Схватив опять осколок зеркала, она с затаённой надеждой стала рассматривать свои глаза. Но ничего красивого в них не нашла. Глаза как глаза, немного выпуклые, влажные, отороченные короткими, но очень густыми ресницами, отчего и казались более тёмными и отдавали синевой. Над ними бесцветные брови, солнцем выжженные. Аринка с завистью вспомнила Ноннины брови — тоненькие ниточки, точно нарисованные. Растерянность, граничащая с отчаянием, охватила её. Нет, никогда ей не быть красивой! А может быть, ей изменить причёску? Ведь Аниська похорошела от чёлки. Пыхтя и кривясь от боли, она старательно расчёсывала свои патлы. Ту часть волос, которой она закрыла лицо, схватила в кулак и стала кромсать ножницами. После долгой и упорной борьбы усталая рука Аринки опустилась на колени и в ней безжизненно повисла густая прядь отрезанных волос. Глянув на себя в зеркало, Аринка тут же отпрянула от него. Что это? Заветная чёлка, на которую так уповала она, не легла покорно, не распушилась веером над бровями, а вздыбилась, как петушиный хвост в минуты драки. Совершенно озадаченная, Аринка села на пол. Здесь было над чем подумать. После долгого размышления она пришла к заключению, что волосы ещё не привыкли лежать на лбу, надо их приучить. Послюнив их как следует, она завязала голову кушаком. Теперь осталось последнее: как быть с носом? Аринке казалось, что красивой можно быть только курносой. А что делать с её прямым носом? И тут её осенило. Обрадованная, она кубарем скатилась с лестницы, на скорую руку выпила на кухне кружку парного молока, оставленного для неё, и, никем не замеченная, проскользнула в угловую комнату и быстренько улеглась, тихо, без суеты и обычного сопения. Забравшись полностью под одеяло, с яростью набросилась на свой нос. Она его давила, мяла и всё заглаживала ладонью кверху. Бедный нос не мог вынести такой пытки, он вздулся и покраснел. Тогда Аринка, желая полностью его исправить, подвязала платок на голову, а концы платка укрепила не под подбородком, а под носом, этим самым он оказался подтянутым кверху. Нос страдальчески сморщился и готов был кричать караул! Аринка, крепко умаявшись, уткнулась в подушку и тут же заснула.

Проснувшись утром, Аринка почувствовала, что у неё страшно болит нос. Она сдёрнула платок, стремглав бросилась к зеркалу. Увидев своё отражение, Аринка не узнала себя. На месте носа было что-то непонятное: сине-красное, распухшее, с глубокой складкой в том месте, где кончалась мякоть кончика носа и начинался хрящ. Когда-то продолговатые ноздри, смотревшие вниз, теперь округлились и зияли тёмными впадинами, как две норы. «Что-то не то, не получилось», — с тоской подумала Аринка и побежала к умывальнику исправлять свои грехи. Мочалка с мылом дополнила недостающие краски в её лице. Взмокшая чёлка слиплась и свирепо топорщилась во все стороны. Как Аринка ни пыталась её утихомирить, но та не сдавалась и воинственно задиралась кверху.

Семья в полном составе сидела за столом и завтракала. Симон, как всегда, что-то рассказывал смешное и удивительное. Елизавета Петровна дотошно расспрашивала его:

— Ну и что же ты? Ты-то что сказал?

Вдруг Симон умолк на полуслове, его рука с дымящейся картофелиной повисла в воздухе, а рот приоткрылся и застыл. Его лицо выражало недоумение, граничащее со страхом. Перехватив его взгляд, Елизавета Петровна тут же обернулась. К столу приближалась Аринка. Она тихо, с виноватой улыбкой, как гостья, которая просила прощения за опоздание, остановилась возле стола. Взгляды, устремлённые на неё, приковали её к месту. Елизавета Петровна, молитвенно приложив руки к груди, зашептала:

— Господи, Иисусе Христе, с нами крестная сила! Что с нею? Люди, что с нею?

Все воззрились на Аринку, никто не мог ничего сказать, никто ничего не понимал. Что с нею произошло? Упала? Расшиблась? Кто-то ударил так, что нос набок своротил? А это платье, подпоясанное верёвочкой и задранное выше колен? А эта причёска с выстриженной чёлкой? Что это?

Первым пришёл в себя Ивашка. Он сорвался со стула, подскочил к сестре, ткнулся в её лицо, словно обнюхал, и торжественно произнёс:

— Ха, вот это харя! Я понимаю! Кто тебе её так уделал? Небось сама?

Варя растерянно хлопала ресничками, готовая вот-вот расплакаться. И только Лида, всегда спокойная, невозмутимая, не проявляла никакого волнения. Она сразу поняла, откуда дует ветер.

— Очередной фортель, не более, — насмешливо сказала она. — Видите, питерской фее подражает, и чёлку отчекрыжила, и платье по моде. А вот что с лицом она натворила, надо её спросить.

И тут все увидели, что в сущности Аринка жива и здорова, и что её вид — это не более как дело её рук, и что волноваться нет причин.

На смену испугу пришло весёлое настроение, смеялись все, только Симон сидел насупившись, не разделяя общего веселья. Аринка страдальчески скривила лицо, зашмыгала носом и, вдребезги сконфуженная, выскочила из комнаты. Симон вытер всей пятернёю рот, пригладил усы, не то с укором, не то с сожалением проговорил, ни к кому не обращаясь:

— А мне думается, тут не смеяться, а плакать в пору. Девчонка в забросе растёт. Никому нет до неё дела. Три взрослых бабы, неужель не видите, какое у неё лицо? Солнцем всё обожжено, обветрилось. Небось свои мордочки колд-кремом мажете, горячей сывороткой моете. Не так? А ноги? Все заскорузли, в цыпках, пятки в расколинах, из них кровь течёт. Кто досмотрелся, чтоб ноги мыла, когда спать ложится, да смазали хоть чем-нибудь? Ой, люди, люди. Только о себе забота. — Не на шутку рассерженный Симон резко вышел из-за стола. Ивашка побежал следом. Елизавета Петровна, чувствуя всю справедливость мужниных слов, тут же распорядилась:

— Правду отец говорит, без вниманья девка растёт. Варвара, смажь лицо ей маслом. Ноги заставляй мыть каждый день и свиным жиром мажь. А чёлку эту — кошачий хвост — чтоб я не видела. Чтоб ей пусто было!

Варя долго и тщательно обихаживала Аринку. Смазанное лицо блестело как начищенный самовар. Нос, побывший в беспамятстве столько времени, понемногу приходил в себя, принимая свою форму и цвет. Волосы, расчёсанные на пробор, заплелись в тугие толстые косички, они торчали за ушами, как рожки у годовалого бычка. Варя приговаривала с укором:

— Напугала ты нас всех, Аринка, до смерти напугала. И зачем тебе было себя уродовать? А чёлка у тебя лежать не будет, потому что волосы вихром у тебя растут спереди. Вот ты какая глупая.

И Варя как ни пытала Аринку, что она учинила со своим носом, та ничего не сказала. Теперь ей самой было стыдно за свои художества.

Повеселев, Аринка помчалась к отцу. Надо же было показать себя в новом виде. Симон, метнув, на неё быстрый придирчивый взгляд, остался доволен. Мимоходом, как бы вскользь, сказал:

— Люди, как птицы, каждый должен свою песнь петь, и своим голосом, а коль петух начнёт соловью подражать, то получится смехота, ни соловья, ни петуха. Чуешь, про кого намёк даю? Вот то-то. Что в Питере модно, то в деревне негодно, говорят люди. Ты сама по себе, а другая сама по себе. И в каждой есть своё что-то хорошее. Нельзя быть всем на одно лицо.

Аринка вслушивалась в слова отца и диву давалась, как это он всё понял и рассудил, точно она стеклянная была перед ним и он видел её насквозь. И, как бы продолжая развивать свою мысль, Симон коснулся самого главного и больного для Аринки вопроса, именно того, о чём она только мечтала, но никому никогда бы не сказала, даже отцу. А он взял все её мысли, да и высыпал, точно горох из мешка.

— Оно, конечно, быть красивой хорошо. Кто красив да умён — два угодья в нём. А коль красив, да дурак, то не надо и за так! Но дело не всегда в красоте, то есть в лице красивом. У человека должна быть другая, человеческая красота — это его душа. Вот к этой-то красоте каждый тянется, и каждому человеку она нужна, эта душевная красота. Она никогда не старится, не то что лицо. Точно.

Аринка насторожилась. Какой живительный бальзам он капнул на её огорчённое и разочарованное сердце. Значит, ещё не всё потеряно.

— А у меня какая душа? Красивая или нет? — с замиранием спросила она.

— У тебя-то? Конечно, красивая, — без тени сомнения ответил Симон.

— А что значит красивая? Её же не видно, она где-то там.

— Вот в этом-то и секрет, что красота не показная, а настоящая на деле видна. Коль человеку плохо, помоги ему. Коль человек просит, дай ему. Коль зовёт — отзовись, коль стучит — впусти. Никогда не скупись на сердечную ласку, не жалей времени на доброе дело. И тогда каждый скажет про тебя: «Она большой и красивой души человек!»

Аринка задумалась. Ей отхотелось быть похожей на Нонну.

Чего там, пусть Нонна будет сама по себе, а Аринка будет сама по себе.