"Червь на осеннем ветру" - читать интересную книгу автора (Николов Любомир)

7

…стук каблуков по плитам, которыми был вымощен пол, эхом отдавался под сводами вестибюля. Он бежал, бежал навстречу толпе странно одетых людей. Все они безудержным потоком устремлялись… (куда? кажется, к перронам вокзала Виктория). Где он оказался после нового полета по туннелям в пространстве, Грэм не знал. Как и прежний, полет сопровождался множеством галлюцинаций. А теперь в голове тупо пульсировала некая неопределенная, но неотвязная мысль, заставлявшая его спешить, со злостью расталкивая локтями встречных. Дамы в длинных до пят платьях и кокетливых шляпках провожали его возмущенным щебетом, джентльмены в цилиндрах и котелках угрожающе махали вслед тросточками. Он ни на кого не обращал внимания. Он бежал.

Грэм попытался остановить чужое ему тело. Не удалось. Тогда возник страх. Он впервые попал во власть сил, которым не мог хоть как-то противостоять. Что ему оставалось? Просто ждать, как ждет ездок, когда бешено понесут кони. Ведь кончится же этот сумасшедший бег сквозь толпу! Двери огромного старинного здания были уже близко.

Его сорочка промокла от пота, едкая влага впитывалась в подкладку нелепого серого редингота, чудом держался на голове серый цилиндр. Блуждающим, тоже как бы не своим, непослушным взором он выхватывал из многолюдья то спешащего пассажира с крутобоким кожаным чемоданом, то мрачных носильщиков, согнувшихся под тяжестью багажа; его внимание привлекали закопченные стеклянные своды высоко вверху, маленькие угловые магазинчики, зеркальные витрины, за которыми люди в старинной одежде пили чай и жевали бутерброды…

Толпа стала чуть реже. Невероятным усилием воли Грэму удалось перевести взгляд. Рядом несся огромный датский дог. Морда, черное тело животного кого-то ему напоминали. Скорее подсознательно, чем разумом, он понял, что это Дебора.

По широким, стертым множеством ног ступеням они сбежали на просторную, забитую людьми привокзальную площадь. На брусчатке ждали десятки пароконных экипажей. У Грэма они могли вызвать только смех, но тот, в чьем теле он оказался, был убежден, что лучшего средства передвижения не существует. В несколько прыжков он поравнялся с одним из них (как это называется? кэб?)… и бросился на сиденье. Дог, высунув язык, растянулся у него в ногах.

Свесившись с козел, кучер лениво осведомился:

– Вам куда, сэр?

Не успев перевести как следует дух, Грэм уже выкрикивал знакомый адрес (а ведь мог бы поклясться, что никогда прежде слыхом о нем не слыхивал). И добавил:

– Заработаешь гинею, если поторопишься! Длинный кнут со свистом опустился на крупы лошадей, кэб рванул с места и с оглушительным грохотом помчался по тряской мостовой. Хотя Грэм и привык к космическим скоростям, ему казалось, что экипаж движется необычайно быстро. За стеклом дверцы мелькали старинные трех-четырехэтажные здания каменной и кирпичной кладки, на перекрестках дежурили полисмены в смешных яйцевидных шлемах.

Все здесь приводило его в замешательство. Странными, прежде невиданными были костюмы, фасады, средства транспорта. И все же, он, несомненно, на Земле. Вероятно, на Земле какой-то иной эпохи, но особого значения этому придавать не следовало. Если неведомые силы перестанут гонять его туда-сюда в пространстве, а ограничатся лишь сменой эпох – это шанс вернуться рано или поздно в свой, хорошо знакомый мир.

Ну-ка, что за мысли мучают его новое воплощение? Мыслей не было. А имя? Как его зовут? А, вот оно: Джон… Джон Уилберри.

В изнеможении откинувшись на спинку жесткого сиденья, Джон Уилберри трясся вместе с кэбом. Отчаяние и гнев, злость и бессилие, надежда и страх – все смешалось у него в душе. Ни подумать, ни даже шевельнуться Джон не мог. Его парализовывало чувство обреченности.

Коляску швырнуло на каком-то ухабе, повесившего голову путника мотнуло в сторону, в глаза Грэму бросилось его собственное отражение в стекле левой дверцы. Прежний его облик проступал все же в Джоне Уилберри. Русый и широкоплечий, с крупным подбородком на волевом лице, с голубыми глазами, казавшимися сейчас совершенно погасшими, Уилберри был значительно ниже Грэма – около метра восьмидесяти пяти, но этого, наверное, требовала эпоха. Даже в таком виде он выглядел гигантом среди обитателей исторического… да, Лондона.

Грэм чувствовал, что его мысли вязнут в терзавших Уилберри страстях, словно в зловонной трясине. Подобных эмоций сам он никогда не испытывал. Гнев, злость, отчаяние – это и ему знакомо, но совершенно иначе! Неужели людская цивилизация прошла через такую низость, прежде чем вступить в чистое будущее?

Он не заметил, сколько времени продолжалась поездка, по каким улицам катился кэб. Все сливалось в неразличимую мозаику людей и зданий, по которым скользил сквозь пыльное стекло кэба равнодушный взгляд Джона Уилберри. Быстрее, еще быстрее… Они въехали в квартал, где дома были пониже и не лепились друг к другу непрерывной чередой, а привольно располагались в тенистых садах за каменными оградами с ажурными решетками. Наконец экипаж резко остановился. В верхнем углу окошка появилось бородатое лицо кучера. Его губы шевелились, но затуманенный мозг Джона не воспринимал звуков. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять: они на месте.

Уилберри медленно отворил дверцу, выбрался на мостовую. Не глядя, вытащил несколько монет, протянул вознице. Щелкнул кнут, перестук колес затих в отдалении, а он все не двигался, не сводил глаз с улицы. Здешние особняки ему знакомы до мелочей. Да и как иначе: здесь долгие годы день за днем текла его жизнь. А вон тот дом в конце улицы…

Это ведь его дом. Дом Джона Уилберри.

Туда он и направился – механически, как заводная кукла, лишенная собственной воли. Мелькали в голове обрывки мыслей. Вокзал… Ожидание поезда… Джулия… Она уверяла, будто приедет ее матушка… настаивала, чтобы Джон ее непременно встретил… усадил в кэб и сказал, куда везти… нет, нет, больше ни о чем беспокоиться не надо… У тебя же утреннее заседание парламента, милый! Ни в коем случае не следует его пропускать… Конечно, конечно, ничего такого уж важного, но твоя репутация…

Он остановился у решетки, заранее зная, что его ждет. Так и есть, ворота заперты. Последние остатки воспитания заставили его оглядеться. На улице ни души. Подпрыгнув, он ухватился за прутья ограды и подтянулся. Вот что значат регулярные занятия боксом, верховой ездой и греблей – хорошо тренированное тело не подвело. Спустя мгновенье Джон спрыгнул на аллею. Песок захрустел так, что показалось: переполошится вся округа. Нет, вокруг по-прежнему спокойно. Теперь прочь с дорожки, на траву, в тень деревьев – и бегом к дому.

До парадного входа рукой подать. Джон Уилберри бросился вперед, снова пересек полоску предательского песка, взлетел по ступеням и, задыхаясь, остановился перед высокой дверью. И здесь заперто! Шаря по карманам дрожащими руками, он чертыхался, натыкаясь на всякие мелочи… Вот и ключ!

В замочную скважину он вошел до половины. Изнутри был вставлен другой.

Джон отпрянул, обернулся, спиной привалился к двери, бессмысленно взирая на серое, затянутое облаками небо. Что ж, и этого он ожидал. Ожидал ведь, черт побери! Но так до конца и не верилось… вопреки множеству унизительных мелких подробностей, которые копились день за днем, месяц за месяцем.

Джоном овладело чувство, за всю прежнюю жизнь испытанное лишь раз: когда на ринге, в товарищеском матче, сэр Грэй нанес ему подлый удар ниже пояса. Гнев оглушил и ослепил Уилберри, он и сам не помнил, как прошел вдоль фасада, завернул за один угол, потом за другой… Пальцы вцепились в водосточную трубу, теперь подтянуться… Затрещала, цепляясь за какую-то скобу, дорогая ткань его брюк. Выше, еще выше, не обращая внимания на то, что с ног до головы перемазан штукатуркой… Вот и карниз. Он выпрямился на этой ненадежной опоре, бог весть как сумел нагнуться, чтобы высадить плечом раму.

Разом вернулся слух, пробужденный звоном сотен осколков, хрустом ломающегося дерева. Джон Уилберри спрыгнул с подоконника, шагнул в комнату, освобождаясь от спеленавших его штор. Он чувствовал себя каменной статуей Командора… нет, скорее, заряженным яростью облаком. В висках бешено пульсировала кровь.

Ему навстречу приподнималась с широкой кровати Джулия в сползшей с плеча кружевной сорочке. Полуодетый старик Хендон обернулся к нему от туалетного столика и сыпал словами, которые почти не доходили до оцепеневшего Джона.

– Уилберри! Дорогой Уилберри! Напрасно вы дурно подумали о нас, старина! Отчего вы не позвонили в дверь? Я же просто зашел проконсультировать миссис Уилберри по поводу одного наследства…

Не умолкая, Хендон сгреб в охапку остатки своей одежды и с удивительным для его возраста проворством шмыгнул в дверь. Последние его слова долетели уже из коридора:

– …У прислуги, понимаете ли, свободный день, так что не думайте…

Джон с изумлением обнаружил подле себя Джулию. Она лихорадочно гладила его волосы, лицо жены вспухло, будто она долгие часы плакала.

– Я давно все знал, дорогая, – медленно выговорил он и, волоча ноги, направился к двери.

Миновал коридор, спустился по лестнице. Откуда-то сверху его звала Джулия, но догнать не пыталась. Никто из слуг ему на глаза не попался: вероятно, им действительно предоставили один из тех неожиданных выходных, на которые жена была столь щедра. Дверь, ведущая в сад, осталась широко распахнутой. Песок аллеи хранил следы Хендона. Спустившись по ступеням, Уилберри пошел по этим следам. Спешить теперь уже ни к чему, и пусть песок скрипит сколько угодно… Открытой оказалась и железная дверь в решетчатой ограде. Что ж, и это не сюрприз – у проклятого старика был от нее свой ключ.

Хендон… О, всемогущий боже, Хендон! И Джулия, нежная, прекрасная Джулия, неутомимо клявшаяся ему в вечной любви все шесть лет их брака. А ведь он знал, догадывался еще четыре месяца тому назад. Неотвязно думал об этом – и корил, ненавидел самого себя за чудовищные мысли. Мучительно стыдясь, выискивал мелкие улики. И находил. Табачный пепел там, где еще утром убиралась безупречная Сарра… седые волоски на пеньюаре Джулии… забытый ершик для чистки трубки (сам он курил только сигары)… незнакомые украшения в шкатулке с драгоценностями жены, кстати, подобранные совершенно безвкусно ("Ах, Джон, я и сама не знаю, как мне пришло в голову купить это; затмение какое-то, право"). И многое, многое другое…

Что же теперь делать? Уехать в Индию? Найти подходящее место в колониальной администрации не так уж трудно. Его знакомств в парламенте хватит, чтобы обзавестись необходимыми рекомендациями. Что же до карьеры… К дьяволу карьеру! После всего, что случилось, выслушивать и самому произносить глупейшие, самодовольные речи? Вот уж бессмыслица! И чуть ли не каждый день любоваться наглой физиономией Хендона…

В себя он пришел за столом мрачного кабака где-то на берегу Темзы, со стаканом бренди в руке и давно погасшей, размякшей сигарой в зубах. Через подслеповатое окошко под самым потолком сочился скудный свет, но и он вяз в дыму множества трубок. Сгрудясь вокруг грязных дубовых стволов, матросы и докеры пили эль, бренди, джин. Чувствовалась близость порта. От компании к компании бродили неопрятно одетые женщины, с торчащими из-под шляпок свалявшимися космами, а то и вовсе простоволосые.

Что-то теплое и влажное коснулось его безвольно свесившейся ладони. Опустив глаза, Уилберри обнаружил дога. Огромное животное, пристроившись у него в ногах, смотрело грустно и сочувственно. Длинный шершавый язык подрагивал в такт учащенному дыханию. Протянув руку, Джон погладил массивную бугристую голову. Пес тихонько заскулил, словно понимая, как тошно хозяину.

Около стола кто-то остановился. Уилберри перевел взгляд – это была одна из неотличимых друг от друга здешних девиц. Он безотчетно нащупал бумажник, достал банкноту и сунул в руку незваной гостье. Похоже, в первый момент это ее смутило, однако она быстро пришла в себя и тут же попыталась усесться к нему на колени. Резким движением Уилберри толкнул ее на свободный табурет.

– Как тебя зовут?

– Мэри, милорд, – она криво усмехнулась. – Почти все мы здесь называем себя этим именем.

Девица потянулась к его груди, и он инстинктивно отпрянул. Оказалось, она хотела всего лишь стряхнуть с его лацкана следы штукатурки.

Кажется это или действительно ее лицо выдает какие-то остатки благонравия и доброты? А, все равно! Ему-то какое дело?

– Мэри…

– Слушаю, милорд? – ее руки прекратили хлопотать над одеждой странного клиента.

– Скажи… Что, по-твоему, может толкнуть женщину – любую – на… измену мужу?

Она подняла голову, серьезно и чуть устало глянула ему прямо в глаза.

– Вам, милорд, мои слова, небось, не придутся по вкусу… да только всегда виноват мужчина. Раз она на это пошла… что ж, значит, не больно-то вы мужчина либо в любви, либо в работе, либо в отношении денег.

Рука сама взлетела, чтобы отвесить ей пощечину, но на полпути замерла. В чем вина этой девушки? Она просто искренна.

– Убирайся! – глухо велел он.

Мэри встала и печально покачала головой.

– Не стоит так переживать, милорд. Поверьте моему слову… все мы одинаковы…

Спустя мгновенье ее неясный силуэт растворился в пластами висевшем здесь дыме. А через некоторое время и Уилберри, бросив на стол несколько монет, поднялся, так и не допив свой стакан. Голова кружилась, но алкоголь был здесь ни при чем.

Дог покорно последовал за хозяином. На улице стоял туман, моросил мелкий дождь, но Уилберри этого вовсе не заметил. Близился вечер. Он бесцельно брел по серым мостовым, мимо домов, мимо магазинов. Хмурые полисмены провожали его исполненными подозрений взглядами.

Итак, три кита: любовь, работа, деньги…

Что верно, то верно – в деньгах он всегда был стеснен. Крошечный счет в Королевском банке и куча долгов… Впрочем, разве не так же жили сотни других аристократов? Долги давным-давно превратились в меру общественного престижа. Умело обращаясь с кредиторами, можно было волочить хвост долгов всю жизнь и оставить их… кому-нибудь в наследство. Что же до Уилберри, он никогда не сорил чужими деньгами.

Работа… Эта уличная девчонка не подозревала, сколь близка она оказалась к истине. Джулия с живым интересом относилась к его парламентской карьере… Долгие годы ему ничего не удавалось добиться… Фамильярное внимание, которое вот уже несколько месяцев Хендон оказывал своему молодому коллеге… "Я познакомлю вас с Дизраэли, мой друг. Говорите с ним о балканском вопросе, он это любит…" Хендон никогда ему не нравился, нередко даже вызывал отвращение. До чего несносны эти вульгарные манеры, плоские шутки, презрение к любым идеалам. Уилберри отлично знал, что даром Хендон ни для кого палец о палец не ударит. Свидетельством тому – его разоренные должники. Но – боже, боже! – кто ставит себя в общий ряд? К нашей особе проявляют интерес? Что ж, так оно и должно быть. Признают нашу одаренность? Естественно такое мы принимаем за чистую монету, даже имея дело с подобным Хендону старым негодяем…

И вот… В парламенте уже который месяц шли разговоры об "этом талантливом юноше, молодом Уилберри". Сам Дизраэли не раз и не два заявлял, что верит в его блестящую карьеру… А он по-павлиньи распускал перья, не сомневаясь в заслуженности похвал… и лишь в самых потайных уголках души оседали заметы: место Хендона на парламентской скамье часто пустует… в такие дни Джулия отпускает прислугу… ему же выискивает досадные поручения, вроде сегодняшнего – встретить на вокзале Виктория ее мать. Та якобы сообщила в письме о приезде. Он не просил показать ему это письмо, но проверил в почтовой конторе… "Нет, сэр, миссис Джулии Уилберри мы ничего не доставляли"…

Задумавшись, он не замечал, куда бредет, и только звон колокольчика над дверью полутемной лавки вернул его к действительности. Хозяин – горбатый старик в заношенном до блеска сюртуке – угодливо склонился над прилавком, поправляя очки в железной оправе. Он возник из задней комнаты, где, похоже, ужинал – об этом свидетельствовали крошки, прилипшие к рукавам.

– Чего изволите, сэр?

Уилберри рассеяно скользнул взглядом по полкам. Как странно, он забрел в оружейный магазин. Резкий белый свет ацетиленовой лампы поблескивал на длинных стальных стволах.

Молчание клиента не смутило торговца смертью. Он протянул руку к рядком выставленным ружьям.

– Могу предложить прекрасные винчестеры. Самозарядные, дальнобойные, с великолепной прицельностью… Или вот… Специально для охоты на оленя. Взгляните на приклад, это настоящее чудо – такую инкрустацию серебром теперь не часто встретишь… Может быть, господин собирается в Африку, на сафари? Тогда ему пригодится крупнокалиберная винтовка, с ней не страшно оказаться один на один со слоном… Нет, нет, все это не то, сэр. Вот ружье для знатоков – красотой оно не блещет, зато качество… Настоящие охотники и слышать не хотят ни о чем другом…

Не говоря ни слова, Уилберри махнул в сторону полки сбоку. Брови лавочника удивленно полезли вверх, но он тут же овладел собой и старательно изобразил понимание. Достав указанный револьвер, горбун осторожно положил его на прилавок. Это было совсем миниатюрное оружие – короткое дуло едва выдавалось над барабаном.

– Оружие для леди и джентльменов, сэр, – не умолкал старик. – Конечно, до точности "Смит энд Вессона" ему далеко, но с пятидесяти футов из него любого грабителя уложишь… Если почаще упражняться, он не уступит лучшим системам… Я, кажется, не сказал: эта марка называется "бульдог"… Кусается так, что не поздоровится, хе-хе-хе… Почище вашего четвероногого друга, сэр…

– Зарядите, – сухо прервал его болтовню Уилберри.

– Конечно, конечно, – угодливо склонился в поклоне торговец. – Еще что-нибудь, сэр? Не желаете ли коробку патронов про запас?

Уилберри молча покачал головой, наблюдая, как костлявые пальцы старика ловко загоняют в гнезда барабана пять смертоносных цилиндриков со свинцовыми головками. Зачем ему целая коробка? И пяти более чем достаточно…

Заплатив, он сунул револьвер в карман и вышел под неумолчное бормотание лавочника. Туман стал еще гуще. Молочные шары уличных фонарей словно парили в нем, каменные сфинксы на парапете набережной виделись как сгустки тьмы.

Он спустился к воде по скользкой каменной лестнице. Гранитные монолиты как испариной были покрыты влагой. Из непроглядной дали долетел рев судовой сирены. Темза плескалась у самых ног, в каком-нибудь шаге.

Уилберри знобко вздрогнул. Рука опустилась в карман, нащупала согретый теплом его тела револьвер. С пятидесяти футов – наповал… Ну, на такое расстояние ему стрелять не придется…

Как поступить? Выложить Хендону прямо в лицо, что он грязное животное, и всадить все пять пуль ему в брюхо? Или…

Он достал револьвер и приставил короткий ствол к виску. Как там сказал торговец? Кусается так, что не поздоровится, сэр… Что ж, это, наверное, вроде укуса ядовитой змеи… А потом… Потом, по словам Шекспира, "уснуть и видеть сны, быть может"…

На него обрушилось тяжелое тело дога, вышибло из руки револьвер. Уилберри упал, приподнялся на локте…

Это был уже не Уилберри. Он снова превращался в Грэма Троола.

– Дебора… – нежно прошептал он. – Кошка ты этакая… Что, тоже угодила в плен, вроде меня?

Дог заметался, скуля и широко разевая пасть в бесплодном усилии, – он был лишен дара слова…

– Ничего, Дебора, не тревожься, – сказал Грэм. – Здесь, может, и Земля, но нет на ней места. Погоди, мы еще станем прежними.

Он встал, всмотрелся в окружающую ночь и напряг волю. Канул куда-то Джон Уилберри. Грэм Троол, космонавт из завтрашнего дня этого проклятого мира стоял на берегу Темзы. И мир – сначала сопротивляясь, а потом все более и более покорно – ему подчинился. Росло тело Грэма, с треском лопалась на нем чужая одежда. Заляпанный штукатуркой и грязью редингот исчез, а вместо него возникли привычные синие брюки и красный свитер. У ног крутилась Дебора, возбужденная предстоящим бегством.

А теперь – воспоминания. Не свои – он знал уже, что неведомые "игроки" отняли у него прошлое. Он призовет на помощь воспоминания Джона Уилберри.

В последний момент на него накатил страх. Личность Джона Уилберри с небывалой силой подавила его собственную, и в этом таилась некая опасность. Но иного выхода не было, и Грэм сцену за сценой стал воскрешать память чужого ему, несчастного человека, которому жизнь нанесла жестокий удар. Заколебалась вселенная, но это его не пугало – он уже догадывался, что вынужден бродить по искусственным мирам, что это все фальшь, мыльные пузыри, лишь на миг вспыхивающие радужным блеском перед тем, как…