"Утраченная невинность" - читать интересную книгу автора (Миллер Карен)

Глава восемнадцатая

Это не был голос друга. В нем звучали коварство, глубокая неприязнь и долго скрываемое честолюбие.

Внезапно Морг понял, что ему грозит опасность.

Ему показалось, что сейчас он сойдет с ума — настолько велико и неудержимо было желание вырваться из разлагающейся плоти. Испытывая и ярость, и изумление, он заметил, что его принялось глодать какое-то незнакомое, разъедающее чувство… Страх.

Страх?

Когда же в последний раз он испытывал его? И испытывал ли когда-либо? Он не мог вспомнить. Нет, нет. Это невозможно. Морг, высшее существо этого мира, испуган?

Никогда.

Или… никогда не испытывал чувства страха прежде. Но сейчас он был беззащитен, заперт в клетке и находился во власти человека, от которого так и разило желанием убить. Убить Дурма. То есть убить его, Морга, потому что он находился в теле Дурма. А он рассчитывал перебраться в такое тело, как у Джарралта. Через день-два, когда Дурм очнется от одуряющего действия лекарств, и он сможет перейти к активным действиям.

И вот это тело рядом с ним, и у него свои планы, и неожиданно оказывается, что времени не осталось совсем…

Послышался деревянный стук — посетитель переставил стул поближе к постели. Скрипнули пружины, зашелестел шелк. К разгоряченному телу прикоснулись холодные пальцы.

— Ты мне никогда не нравился, Дурм, — сообщил Джарралт. Он говорил неторопливо и спокойно, но в голосе сквозила ледяная ненависть. — И я тебе никогда не нравился. Но мы продолжали глупую игру и ради Борна делали вид, что отношения у нас терпимые. Обманывали людей и создавали видимость нерушимого мира. Ты всегда думал, что я себя люблю больше нашего королевства, и был неправ. Если б это было так, я давным-давно бросил бы вызов Борну в борьбе за власть.

Сделав над собой невероятное усилие, Морг заставил себя успокоиться. И испытал еще одно незнакомое чувство — стыд, стыд за то, что он, пусть и ненадолго, пришел в полное смятение. И во всем виновато это гниющее тело. Оно загрязняет чистоту мысли, замутняет сознание волнениями, желаниями и страстями.

Ему не терпелось избавиться от него.

Джарралт негромко смеялся.

— Обрати внимание, что я разговариваю с тобой в прошедшем времени, старик. Жалкий калека. Беспомощный побежденный. Твое служение в качестве Главного мага завершено. Скоро я займу твое место, но ненадолго. И года не пройдет, как я найду способ низвергнуть гордый Дом Торвигов или разобрать его по кирпичику. И тогда Конройд станет королем. Хотя должен был им стать двадцать пять лет назад. Что ты думаешь обо всем этом, Дурм?

Загнанный в крохотный застенок, Дурм тоже боролся. Морг даже почувствовал к нему мимолетную симпатию. А сам сконцентрировал волю, обернулся остатками своей силы, как плотным покрывалом, и представил себя огненным копьем, которое должно пронзить вязкие сопротивляющиеся покровы, накинутые на него снадобьями Никса. Огонь питал сам себя, питал те силы, которые он еще не израсходовал в битве за жизнь в искалеченном теле Дурма.

— Я мог бы уничтожить тебя здесь и сейчас, — продолжал издеваться Джарралт. — Но стоит ли? Хотя тело твое настолько изранено, что это было бы милосердным поступком по отношению к тебе. А вот ты никогда не страдал милосердием. Ты уничтожил бы Гара, если б смог. Борн слепо любил тебя и не знал, каков ты есть. Он не заметил в твоих глазах того, что заметил я еще в тот день, когда стало ясно, что сын короля неспособный к магии калека.

Морг почувствовал, что дух его трепещет. Он услышал скрип постели — Джарралт склонился над ней. Теплое, свежее дыхание овеяло дряблую кожу на лице старика. Джарралт положил свои сильные прохладные ладони на его щеки. Морг слышал его зловещий шепот.

— Тень опускается на тебя, Дурм. Ты чувствуешь ее? Это тень Дома Джарралтов, и она низведет тебя в бесконечную тьму…

Руки, сжимавшие лицо Дурма, напряглись. Подушечки пальцев, горячие, как угли, сильно надавили на веки, едва не прожигая их. Морг ощутил, что душа его вздрогнула, почувствовал мощное тяготение силы к силе, подобного к подобному, услышал гимн похоти, жадности и неутолимой жажде. Откуда-то издалека донесся пронзительный, исполненный страдания вопль Дурма.

— Посмотри на меня, ты, пропитанный зельями труп! — прошипел Джарралт. — Посмотри и убедись, что я победил!

Пальцы Джарралта подняли веки Дурма и обнажили глаза, в которых читалась безграничная тоска. Морг увидел ослепительный свет, восславил его, воспрянул, ощутил вспышку силы и воли, необходимую для прорыва той преграды, которая отделяла его от внешнего мира. Липкие оковы гибнущей плоти, наконец, упали, и он освободился от искалеченного тела Дурма, от этой ужасной тюрьмы, освободился, чтобы излить себя в новое пристанище — совершенное, жизнеспособное, сильное и ненасытное тело.

Джарралт открыл рот, чтобы закричать, и Морг излился в него. Он протек по артериям и венам, впитался в кожу и сухожилия, проник в мышцы и кости, и уже через мгновение в теле не осталось ни единой клетки, которая не принадлежала бы ему. Покинутое тело Дурма осталось лежать на постели — искалеченное, безмолвное, умирающее, неспособное поведать кому бы то ни было о замыслах Морга.

Морг брезгливо отошел от него, как человек, который случайно наступил на кучу отбросов, и с некоторым трудом, чтобы размяться и привыкнуть к новому телу, прошелся по палате. Тело было хоть куда — мужчина в полном расцвете сил, стройный, гибкий, невероятно привлекательный. Наконец-то он получил плоть, не уступающую его душе! Загнанный в дальние уголки сознания, Джарралт пронзительно кричал, метался и рыдал.

Распростертый в постели Дурм дышал медленно и тяжело, с трудом, словно нехотя, втягивая воздух в легкие.

Морг улыбнулся.

— Жирный дурак. Как жаль, что ты не видишь моего триумфа. — Эти слова были произнесены глубоким, выразительным голосом Джарралта, и Морг приятно изумился. Он привык к хриплому карканью Дурма. Протянув руку, он коснулся щеки старика холеным пальцем и приготовился прекратить его никчемную жизнь.

Дверь в палату отворилась, раздалось предупредительное покашливание, и вошел Никс.

— Простите, но настало время процедур. Если пожелаете, можете зайти завтра.

Морг отвел руку.

— Конечно, Никс. Его состояние — тоже государственное дело, и я должен им интересоваться.

— Да, господин. Надеюсь, вы довольны посещением?

Морг наклонился, заботливо поправил и взбил подушки на постели Дурма, повернулся и ласково улыбнулся лекарю.

— Доволен ли я? — спросил он своим новым, таким красивым и музыкальным голосом. — Дорогой мой Никс, ты даже представить себе не можешь, как я доволен.

Мэтт чувствовал себя отвратительно и не стал дожидаться, пока ему на смену приедет Ганфель. Собрав пожитки, он улучил момент, когда на дворе никого не было, и покинул конюшню. Он снял комнату в городе, в гостинице Вери. Ему хотелось побыть одному, чтобы понять весь смысл случившегося и решить, что же делать дальше.

Эшер уволил его. А Дафна стояла рядом и позволила ему сделать это. Она даже пальцем не пошевелила, чтобы удержать его…

Боль, причиненная ссорой с друзьями, была непереносимой. Видит Джервал, он избрал наихудший стиль поведения. Глупец. Надо было выждать. Поговорить с Дафной где-нибудь в другом месте. А самому хорошенько все обдумать. Она скаковая лошадь, а не племенная кобыла. Он сам когда-то сказал это Эшеру, но забыл собственные мудрые слова и, словно сопливый мальчишка, самонадеянно вознамерился укротить Дафну. Ведь давно знал, что она влюблена в Эшера. Видел своими глазами, что она только что поднялась из его постели после ночи любви, раскрасневшаяся от страсти и неспособная к трезвым суждениям.

И ты еще спрашиваешь, почему она иногда сомневалась в твоей мудрости?

Что ж, молоко убежало, и кувшин разбился на мелкие кусочки. Она ясно высказала свое решение.

Уходи, Мэтт. Ты мне больше не нужен.

Положим, Дафне, может быть, и не нужен, но для дела необходим. И пропади пропадом распоряжение Эшера. Он не может похоронить себя в Глубоких лощинах, это слишком далеко. Беда в том, что и в Доране нельзя оставаться. Надо идти в другое место, безопасное и не очень удаленное, откуда можно наблюдать за Дафной и ее Невинным магом, не боясь быть замеченным.

Чувствуя себя предателем, он покопался в своем мешке и извлек осколок кристалла. Он никогда еще не пользовался этим предметом. Даже не думал, что придется его доставать. И не говорил Дафне о нем.

Вейра ответила почти сразу. Сначала она удивилась, затем встревожилась.

Маттиас? Это ты?

— Да, Вейра, это я. — Он сам удивился, но на глаза вдруг навернулись слезы.

Она почувствовала это, и ее голос смягчился:

Что случилось, дитя?

Торопясь и сбиваясь от волнения, он рассказал ей все.

Мне следовало предугадать это. Я знала, что она любит его, а в последнее время она стала… хитрить. Увлеклась чувством и почти забыла о Пророчестве. Ты не можешь снова с ней поговорить? Попробовать восстановить взаимоотношения?

— Нет. Она закусила удила. Теперь она слушает только Эшера. Если останусь, если буду настаивать на разговоре, то, боюсь, она зайдет еще дальше, и мы окончательно разругаемся, а я ей еще понадоблюсь.

Как и мне, дитя, и всему нашему Кругу. Поэтому приходи ко мне, и мы вместе будем ждать, когда колесо Пророчества снова придет в движение. Джервал еще не оставил нас.

Облегчение было настолько полным, что он едва не разрыдался. Он не один. У него есть куда идти. И у него есть долг.

— Хорошо, Вейра, — ответил он на призыв. — Я соберусь и выйду на рассвете.

Ярким весенним днем под цветущими вишнями королевского сада Гар бегает за своей смеющейся сестренкой меж цветочных клумб и розовых кустов, петляет вокруг декоративных камней и молодых деревьев. Он догоняет, но старается немного отставать. У нее пухлые ножки, босые детские ступни беззаботно топчут траву, и она визжит от удовольствия. В солнечном свете ее волосы сияют золотом и наводят на мысль о короне, которую ей предстоит носить.

— Догони меня, Гар! Догони, догони!

Он и не собирается, но она не знает об этом. Он делает вид, что не поспевает и задыхается.

— Ты слишком быстро бегаешь, Фейн!

Где-то рядом стоят родители, хотя он их и не видит. Он знает, что они переживают за него. Боятся, что не любит он сестру — ведь она с рождения владеет магией, которой Гар лишен. Беспокоиться не о чем, но Гар не хочет говорить им об этом. Они думают, что он не знает, почему их улыбки тревожны и грустны.

Они его родители, король и королева Лура, и все же они ошибаются. Он понимает.

Вдруг сестренка спотыкается. Детские ноги подворачиваются, и она шлепается на газон. Трава пачкает ее розовое платьице, ее нежную, как лепесток цветка, кожу. Наступает мгновение потрясенной тишины, а потом она принимается вопить.

Он быстро подбегает, хватает ее в охапку. У него сильные руки, ему уже девять лет. Он бережно прижимает ее к своему новому зеленому с бронзовыми пуговицами камзолу. Камзол — подарок от мамы. За что? Просто так.

Просто за то, что он не такой… любимый. И не должен ни чувствовать, ни догадываться об этом.

Фейн хнычет на его груди от страха и злости. Ее розовые пальчики сжимаются в маленькие крепкие кулачки, и она колотит ими воздух. Она очень храбрая, его сестричка. В мире все будет так, как она захочет, а не иначе. Ей всего два годика, но уже все вокруг это знают.

— Все хорошо, Фейни, пожалуйста, не плачь, — упрашивает он ее и щекочет, чтобы она засмеялась. — Я здесь. Я с тобой. Не надо плакать.

Она икает. Судорожно вздыхает. Откидывает головку, смотрит в его лицо и улыбается… улыбается… улыбается…

— Фейн, — прошептал Гар и открыл глаза. Лицо его было мокрым от слез.

За широкими бархатными портьерами сияло яркое утреннее солнце. Новый день, обремененный старыми проблемами.

Дурм опять впал в тяжелое, бессознательное состояние.

Когда накануне вечером Никс рассказывал ему об этом, то был вне себя от отчаяния. Он ничего не понимал. Все утро Главный маг чувствовал себя прекрасно. В полдень, пусть и неохотно, согласился поспать и принял лекарства. Даже краткий визит Джарралта не разбудил его. Все, казалось, идет как надо… Но, заснув, он не проснулся.

И, вероятнее всего, уже не проснется. Пришло время признать неизбежное: Главный маг Лура не выздоровеет.

Конечно, Никс винил себя, но винить было некого. Люди умирают, хотим мы этого или нет.

Завернувшись в одеяла, как в кокон, Гар уставился в светло-зеленый потолок. Если уж проглотил одну горькую пилюлю, то глотай и следующую. Ты должен их глотать, потому что такова доля королей. Они не имеют права отворачиваться от горьких истин.

Его игра в Заклинателя Погоды закончена.

Через несколько дней — а может, часов — Дурм умрет, и рухнут все планы Гара. Конройд потребует, чтобы его назначили Главным магом, благовидных предлогов для отказа не найдется, и правда о несостоятельности Гара как Заклинателя сразу же выйдет наружу. Скрывать ее долее будет невозможно.

Он затеял игру, но не выиграл.

Долг требовал, чтобы он отправился к Джарралту этим же утром, признал, что магия покинула его, и предложил свою корону. Поступить иначе — значит нарушить священную клятву и поставить Эшера под угрозу разоблачения.

А об этом не может быть и речи.

Сделать Конройда королем. При одной мысли об этом сжималось горло, перехватывало дыхание и прошибал пот. Все его существо яростно сопротивлялось решению сделать Джарралта королем.

Застонав, он разметал одеяла и соскочил с постели. Он сходил в уборную, облегчился — при этом вспомнил Индиго Глоспоттла и слабо улыбнулся — и соскреб бритвой щетину со щек и подбородка, заплел волосы в тугую косу и надел чистое платье. В животе урчало, но даже думать о еде он не мог. Усевшись в кресло, Гар принялся размышлять.

А что сделал бы отец, оказавшись в такой ситуации?

Ответ пришел сразу. Стал бы бороться.

Борн вступил бы в борьбу. Он так и сделал, когда стало ясно, что его сын не владеет магией. Закон о королевских детях был предельно ясен: наследник престола должен быть один. Но уже тогда Борн понимал то, что теперь понял Гар: подчинение закону означает переход короны к Дому Джарралтов и прекращение династии Торвигов. А это значило передачу королевской власти человеку, который и наполовину не верил в то, что олки такие же люди, как и доранцы. Конройд считал их, скорее, довольно смышленым скотом. Но они были и оставались людьми. Обращаться с ними как со скотом — значит, развязать гражданскую войну.

Поэтому Борн обошел закон. Он боролся с обоими советами. Тайным и Общим, до тех пор, пока они не стали смотреть на проблему его глазами и не разрешили родить второго ребенка.

Итак. Если бы Борн снова столкнулся с вероятностью, что Конройд станет королем, то сделал бы что угодно, сделал бы все возможное, чтобы не допустить этого. Он не дал бы честолюбцу достичь власти. Но что бы он сделал? Что? Что сделать сыну Борна, чтобы не отдать корону Конройду?

Внезапно во тьме ярко сверкнула сумасшедшая идея.

А может… рискнуть и пойти на раскол?

Грызя ногти, Гар направил мысль по этому новому, неизведанному руслу. Он всегда допускал, что такой признанный, выдающийся маг, как Конройд, может претендовать на трон. И что расширение круга претендентов на трон неминуемо приведет к катастрофе. Его отец считал именно так. А он слепо верил мнению отца. Принимал его решения, не задавая вопросов.

Но у Конройда два сына. Если отдать ему корону, то Конройду придется выбирать, кто будет ее наследником. Избрать одного — значит, обидеть другого. Получается, что рано или поздно, но раскол неминуем.

Есть ли другие претенденты на титул Заклинателя Погоды? Кроме Конройда? Есть ли в королевстве доранец из другой фамилии, достойный носить корону? Кто способен, подобно Борну, проявлять уважение к олкам и тем самым сохранять мир между двумя народами?

Гар не мог ответить на эти вопросы. Только Дурм располагал всеми сведениями о каждом доранце, живущем в Луре, о сильных и слабых сторонах каждого — и как человека, и как мага. Именно из их числа он должен был назначить своего преемника. Такова была его обязанность — знать.

Очень жаль, что он не посчитал нужным записать свое мнение на будущее, чтобы кто-то другой смог прочесть его заметки и использовать знание, дабы не допустить ошибки.

Если бы он мог найти кого-нибудь другого, не Конройда… И убедиться, что он — или она — подходят для правления Луром. Вот тогда-то он отодвинул бы Конройда в сторону. Он передал бы этому доранцу корону и представил тайному советнику Конройду Джарралту короля (или королеву), которого тот не смог бы сместить.

— Кажется, я нашел, отец, — произнес он в пустоту помещения. — Решение, которое ответит на все вопросы и, возможно, докажет, что я все-таки твой сын.

Значит, он сегодня должен повидаться со своим Главным магом. И заставить Никса сделать что угодно, только бы можно было поговорить с Дурмом. А говорить придется достаточно долго — умирающий маг должен объяснить, где найти этого соперника Конройда, этого пока еще не коронованного короля Лура. И откладывать посещение нельзя. Если замешкаться, то Дурм может умереть, так и не дав ему совета. А это означало бы катастрофу.

Охваченный внезапным энтузиазмом, но не забывая и о прочих делах, Гар бросился искать Правителя олков.

Эшер был в своих апартаментах. Его рвало.

— Не понимаю, зачем ты так себя изматываешь, — произнес Гар укоризненно, наблюдая, как Эшер вытирает полотенцем пот с бледного лица. — Ты бывал в Палате Правосудия тысячи раз. И вопрос Глоспоттла — это не тот случай, когда решается, жить или умереть. Это всего лишь моча, да помилует меня Барла. Слушания по такому вопросу никогда не привлекали столько внимания.

Эшер выпрямился и сердито посмотрел на него.

— Значит, я еще и виноват?

Гар успокаивающе поднял ладонь.

— Нет. Ты сделал все, что мог. Глоспоттл просто упрямый осел, а гильдия, как всегда, жадничает. Но в подобных тупиковых случаях и устраиваются слушания в Палате Правосудия.

Эшер, менявший в это время мокрую зеленую рубашку на голубую, фыркнул.

— Жаль, что ты не предупредил меня заранее. Я бы плюнул на все и уехал в Рестхарвен.

— Как ты думаешь, я согласился бы?

Бросив на него злой взгляд, Эшер промолчал.

Гар не хотел сразу посвящать Эшера в свои планы. Он боялся, что из его замысла может ничего не выйти.

— Послушай, у меня появилась одна мысль. Насчет того, как выбраться из передряги, в которой мы оказались, и при этом избежать разоблачения.

— Вот как? Что за мысль?

— Я тебе позже все расскажу… Если сработает. А если нет, не хочу выглядеть дураком.

Эшер скривил губы.

— Поздновато для подобных опасений, я думаю.

Никто никогда не разговаривал с Гаром так, как Эшер. Как будто он был таким же, как Гар. Как с равным. И не упускал случая не только уколоть шуткой, но и зло посмеяться. И благодаря этому самая невыносимая беда становилась переносимой.

Гар откашлялся.

— Вчера вечером я получил записку от Джарралта. Они с Холзом, как члены Тайного Совета, требуют провести срочное заседание.

Эшер уже натянул сапоги и теперь обрабатывал их щеткой, стараясь довести до блеска.

— Заседание Тайного Совета? Меня не приглашали.

Гар криво улыбнулся.

— Именно. Вот поэтому до сих пор и не ответил Джарралту. Я не знаю, что они хотят обсудить, но догадываюсь. Постараюсь оттягивать дату заседания как можно дольше. Не стану обращать на них внимания.

— Вообще никогда не обращай на них внимания! — запальчиво выкрикнул Эшер. — Кто в этой стране король? А?

— Ну, это сложный вопрос. Разве не так? — Гар позволил себе короткую горькую улыбку, потом сменил тему. — Мне жаль, что сегодня я не смогу присутствовать в Палате Правосудия. Прости, что не помог тебе приготовиться.

— Не говори ерунды, — ответил Эшер, облачаясь в яркий златотканый наряд. — У тебя заботы поважнее этой, а помощников у меня достаточно. Кроме того, Дафна не позволила бы мне даже переступить порог Палаты Правосудия, если б я не перечитал кучу папок с документами и не переварил всю юриспруденцию, какая ни есть на свете.

Гар заметил, как потеплели глаза Эшера при упоминании имени его помощницы, и не упустил случая со своей стороны подначить друга.

— Слушай, когда ты наконец займешься этой женщиной? Объявишь ей о своих намерениях? Затащишь в постель? Ведь даже слепому ясно, что ты от нее без ума.

Эшер вспыхнул.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — пробормотал он и снял с вешалки свой лучший темно-синий бархатный плащ. — Мне пора идти. Старикашка Дарран настаивает, чтобы я ехал всю дорогу до Палаты Правосудия в карете. Облезлая глупая ворона.

— Это была моя идея, — признался Гар и захохотал, увидев выражение лица Эшера. На мгновение — всего на мгновение — боль в его груди немного ослабла. — Сегодня исторический день, Эшер. В Палате Правосудия в качестве блюстителя закона будет заседать олк. Хотелось бы мне отпраздновать этот день так, как ты его заслуживаешь.

— Ха! — воскликнул Эшер, закатывая глаза. — Я страшно рад, что у нас нет такой возможности. И так хлопот хватает.

Гар покачал головой. Он подбирал слова, чтобы не показаться сентиментальным, но выразить свои чувства.

— Я стольким тебе обязан. Не думаю, что смогу назвать еще одного человека, который сделал столько, сколько ты. Подвергся бы такому риску, какому подверг себя ты по моей просьбе. Хочу, чтобы ты знал — я ценю это. Придет день, и я отплачу тебе не только словами благодарности, но и делом.

Он протянул руку. Эшер смотрел на нее со смешанным чувством волнения и радости. Неотесанный мужлан, рыбак из Рестхарвена, его друг. Бестактный и резкий, нетерпимый к столь многим людям и столь многим человеческим качествам. Но с сердцем большим и сильным, как его любимый океан, и с несгибаемой, нерушимой волей, подобной Стене Благочестивой Барлы.

— Пошел ты со своими благодарностями, — сказал Эшер и, к изумлению Гара, отбросив протянутую руку, крепко обнял его. Выпустив друга из объятий, Эшер произнес: — Хватит меня задерживать. Хочешь, чтобы в книжках по истории написали, как я опоздал на свое первое заседание в этой несчастной Палате Правосудия?

Гар отступил на шаг.

— Конечно, нет. Иди. Удачи тебе. Дашь мне подробный отчет за кружкой холодного эля перед ужином.

Направляясь к двери, Эшер на ходу осклабился и бросил через плечо:

— С одним условием — платишь ты.

— Договорились. Только сделай одолжение — не забудь об этом уговоре. И еще, Эшер…

Тот обернулся.

— Что?

— Сегодня ночью — заклинание погоды. Не забыл?

Приподнятое настроение разом покинуло его. Помрачнев, он кивнул:

— Думаешь, такое можно забыть? И вышел.

Тяжело вздохнув, Гар отстал немного, собираясь с мыслями и стараясь выбросить все лишнее из головы. Потом повернулся и направился в свои апартаменты, чтобы подготовиться к встрече с Дурмом.

В пышном наряде, предназначенном для заседаний в Палате Правосудия, Эшер выглядел столь величественно, что Дафне стоило больших усилий не вцепиться в него обеими руками на виду у всех обитателей Башни и не закричать так, чтобы слышал каждый: «Он мой, он мой, весь мой!»

Но позволить себе она могла лишь один ответный колкий взгляд и улыбку, когда увидела, как вспыхнуло его лицо.

— Дай-ка я взгляну, дай-ка взгляну, — пропел Дарран, поспешив навстречу Эшеру у подножия винтовой лестницы в холле Башни. — Хоть ты и Правитель олков и Податель законов, но и шагу отсюда не сделаешь, если собираешься опозорить его величество.

К удивлению Дафны, Эшер вынес болтовню старика со спокойным достоинством. Он позволил ему поправить воротник, одернуть плащ, заново приколоть брошь, украшенную бриллиантом. Проявив поразительную выдержку, со снисходительной улыбкой посмотрел на Даррана сверху вниз и с подчеркнутой вежливостью поинтересовался:

— Теперь хорошо?

Дарран хмыкнул. Сделав шаг назад, он сложил худые руки на груди, обтянутой костюмом из черного шелка.

— Ты одет кричаще, как хлыщ, не имеющий вкуса, но, думаю, сойдет.

Горничные, посыльные и стряпчие, находившиеся в подчинении у Даррана, разразились бурными аплодисментами. Уиллер только натянуто улыбнулся и помахал рукой, что могло быть понято как угодно. Ничтожный, отвратительный слизняк. Дафна хлопала с таким энтузиазмом, что ладони заболели.

— Ну, ладно, ладно, — снисходительно ворчал Эшер. — У вас что, работы нет? Заняться нечем? — Ему хотелось казаться строгим, но сам он стал пунцовым от смущения и удовольствия. Если ему и показалось подозрительным отсутствие парней из конюшен, то виду он не подал. Насчет Мэтта они с ним не заговаривали.

В какой-то короткий и очень неприятный момент Дафна вдруг поняла, что в глубине души чувствует вину перед Мэттом. Если бы она только не вышла из себя… Если б Мэтт смог сохранить спокойствие… Если бы Эшер уехал на прогулку, а не вернулся так неожиданно и не застал их во время ссоры…

Она еще ничего не сообщила Вейре. Не могла заставить себя признаться, что ей не хватило благоразумия.

Я Наследница. Мне лучше знать.

Но дело сделано, и поздно что-то исправлять. Она прекрасно знала, что Мэтт не поехал в Глубокие лощины. Его рекомендательные письма так и остались у Даррана. Она выждет еще денек и потом разыщет его. И восстановит дружеские отношения. Убедит Мэтта остаться в городе, пока она подготовит Эшера к его возвращению в Башню. Не может же Эшер на самом деле думать, что Мэтт влюблен в нее? Это же нелепо. Он сам в этом убедится, когда немного остынет.

И Пророчество продолжит воплощаться в жизнь и свершится в назначенные сроки.

Когда собравшиеся разошлись, на ходу обсуждая событие и внешность Эшера, Дарран сказал:

— Карета ждет снаружи. Мы с Уиллером встретим тебя в Палате.

Эшер удивленно посмотрел на него.

— Вы мне там не нужны.

— И тем не менее, — улыбнулся Дарран. — Мы будем там.

— Прекрасно, — согласился Эшер. — Только не думай, что я потом стану выслушивать твои замечания. — Он повернулся к Дафне и протянул ей руку. — Идем?

Она не ожидала приглашения.

— С тобой?

— Нам необходимо обговорить последние детали. — Говорил он сухо и вежливо, но в глазах сверкали озорные огоньки. Ее бросило в жар, голова закружилась.

Не обращая внимания на завистливый взгляд Уиллера и понимающую ухмылку Даррана, Дафна устало вздохнула, стараясь показать, как надоели ей деловые разговоры. Оттолкнув руку Эшера, она скучным голосом произнесла:

— Ну, что же. Раз ты настаиваешь. — И, опережая Эшера, зашагала к выходу из холла.

Он последовал за ней, с трудом сдерживая улыбку.

Карета покатилась по подъездной дорожке; Эшер плотно задернул шторки, крепко обнял Дафну и зажал ее рот поцелуем. Она позволила ему повторить эту вольность дважды, потом оттолкнула, выпрямилась и отдернула шторки. Карета как раз миновала главные дворцовые ворота и свернула на длинную улицу, ведущую к центру города.

— Дафна! — запротестовал Эшер.

— Для забав еще будет время, — ответила она сурово. — А теперь выгляни в окошко.

— Пропади я пропадом! — воскликнул Эшер, едва взглянув на то, что делалось на улице. — Что происходит?

Казалось, в городе не осталось ни одного олка, будь то мужчина, женщина или ребенок, не вышедшего на улицы, чтобы посмотреть на едущего в карете Эшера. Они кричали, махали руками, девушки бросали цветы. Наклонившись через Эшера, Дафна опустила стекло, и восторженные крики толпы хлынули в карету.

— Эшер! Эшер! Эшер!

— Не сиди, как истукан, — толкнула его в бок смеющаяся Дафна. — Помаши им рукой. Это твой народ, они тобой гордятся. Впервые после прихода доранцев один из нас достиг вершины власти.

— Разве я говорил, что хочу забраться на какую-то вершину? — спросил Эшер, хмурясь. — Клянусь Барлой, нет!

Она наблюдала за ним, а он смотрел в окно и слушал приветственные крики, которые становились все громче. Дафна знала, что все идет правильно, чувствовала это сердцем. Это знание, это чувство не покидало ее с того дня, когда она — целую вечность назад — поняла, что наконец нашла его. Кровь и магия Джервала, которые текли в жилах его Наследницы, подтверждали это. Олки на улице почти вплотную обступали их карету, кричали, смеялись и звали Эшера по имени, восторгались и радовались тому, что он стал их Правителем. Насколько же велико будет их ликование, когда они узнают, что он — их Невинный маг?!

И вдруг она поняла, что теперь ей нет дела до того, как встретит народ своего спасителя. Ее больше не тревожило, что сны и видения почти перестали посещать ее. Неодолимое стремление знать и видеть исчезло. Ей было достаточно того, что он здесь, рядом с ней, и едет в королевской карете в Палату Правосудия, чтобы сесть в кресло блюстителя закона и вершить суд. Достаточно знать, что она внесла свой вклад в его дело, в его жизнь и жизнь всех этих людей.

И пусть мир стоит на пороге перемен, ей вполне хватает того, что он — ее муж, а она — его жена.

Если бы Мэтт присутствовал здесь, то был бы недоволен. Он бы хмурился. Он бы напомнил, что Пророчество не ограничивается простым сообщением о приходе Невинного мага. Находиться с ним рядом опасно. Эшер рожден, чтобы встретиться лицом к лицу с чудовищной тьмой. Пророчество не сообщает, кто или что является носителем этой смертоносной тьмы, когда, где и как произойдет встреча. Мэтт сказал бы, что ей следует задуматься об этом.

Но она устала думать. Она думала годами, думала всю жизнь, и что ей это дало? Бессонные ночи и кошмарные видения. Убогую, маленькую квартирку над книжной лавкой и холодную пустую постель.

Эшер, дитя Пророчества, был с ней. Очень скоро он поведает ей свои последние тайны, потому что любит ее. Доверяет ей. Так и должно быть. Пророчество свершится, и они выполнят его предначертание.

Взяв Дафну за руку, Эшер вывел ее из задумчивости.

— Пеллен говорил мне, что шуму будет много, а я не верил. Теперь должен ему, мерзавцу, пиво. — Он рассмеялся. — Посмотри, даже доранцы здесь! Пришли посмотреть на меня! Интересно, что сказал бы отец, будь он здесь?

Она с нежностью поднесла его пальцы к своим губам.

— Он сказал бы, что гордится тобой, — прошептала она. — Как горжусь я.

Карета катилась дальше.