Глава XI
БЕССОННАЯ НОЧЬ ПОЛЯ ДЖОНСА

— «Бог помогает тому, кто сам себе помогает». Метко сказано. Жизнь давно меня этому научила. Но впервые вижу, чтобы об этом говорилось. Что это за памфлет? «Бедный Ричард». Вот как!

Войдя в комнату Израиля, капитан Поль направился к столу и, увидев раскрытую книгу, взял ее в руки, после чего взгляд его немедленно упал на строку, отмеченную ранее нашим искателем приключений.

— Удивительный старичок этот Бедный Ричард, — ответил Израиль, услышав слова капитана.

— Как будто, как будто, — откликнулся Поль Джонс, пробегая глазами страницу. — Гм… А Бедный Ричард пишет то же, что доктор Франклин говорит.

— Он ведь все это и написал.

— Неужто? Очень хорошо. Так-так. Узнаю нашего мудреца в каждом слове. Куплю-ка я себе эту книжку и буду носить ее вместо амулета. Ну, а теперь поговорим о том, как нам разместиться. Я не собираюсь лишать тебя твоей постели, любезный. Располагайся на кровати, а я подремлю вот в этом кресле. Что может быть приятнее сна на салинге!

— А почему бы нам не лечь вместе? — спросил Израиль. — Кровать-то широкая. Или вы брезгуете спать рядом с такими, как я, капитан?

— Когда я в первый раз плавал матросом и мы шли из Уайтхейвена в Норвегию, — ответил Поль невозмутимо, — я делил койку с чистокровным негром. На каждую койку нам выдавалось по белому шерстяному одеялу. И каждый раз, когда я ложился, оказывалось, что в белую шерсть въелось еще несколько его черных волос. К концу плаванья одеяло стало сивым, как голова старика. И значит, я не ложусь потому, что не хочу, а не из брезгливости, мой милый. Ну-ка, укладывайся побыстрей. А лампа пусть горит, я за ней присмотрю. Ложись, ложись.

Подчинившись этой просьбе, более похожей на приказ, Израиль тем не менее еще долго не мог сомкнуть глаз, потому что напротив него в кресле сидел, не раздеваясь, этот непонятный смуглый человек, в котором пылал неуемный дух яростной предприимчивости. Израиля томил такой неясный страх, словно он, отходя ко сну, не только не загасил огня в очаге, но наоборот, подбросил в него охапку сухих сосновых сучьев, стреляющих во все стороны угольками.

Однако природная деликатность в конце концов побудила его хотя бы притвориться спящим; и Поль Джонс тотчас отложил «Бедного Ричарда», встал с кресла, снял сапоги и начал быстро, но бесшумно расхаживать в одних чулках по обширной комнате, погрузившись в чисто индейскую задумчивость. Израиль украдкой поглядывал на него из-под одеяла, пораженный новой переменой в его внешности теперь, когда Поль думал, что за ним никто не наблюдает. Сурово нахмуренный лоб выражал бешеную решимость преследовать заветную цель до самых острий вражеских штыков и грозных жерл вражеских пушек. Правая рука в кружевной манжете упиралась в бок, словно стискивая рукоятку кортика. Он шел через комнату, как на штурм крепости. Дом был погружен в полуночную тишину, и только из-за стены доносился невнятный шум оживленного спора. Затем, проходя мимо большого зеркала над камином, Поль вдруг заметил свое отражение. Он остановился и принялся мрачно его разглядывать — и к варварской гордости, написанной на его лице, примешалась доля тщеславного самодовольства. Однако возобладала первая. Через несколько секунд Поль со странной улыбкой поднял правую руку, закатал рукав и застыл в этой позе, не спуская глаз со своего отражения. С кровати Израиль не мог рассмотреть ту сторону руки, которая была повернута к зеркалу, однако ее отражение было ему видно, и он с изумлением обнаружил в этой резной золоченой раме, что по всей руке Поля с внутренней стороны до самого закатанного рукава тянутся странные, таинственные узоры татуировки. Они нисколько не походили на прихотливые якоря, сердца и канаты, которые иногда любят выкалывать моряки. Такую татуировку можно видеть только на коже настоящих дикарей — темно-синюю, удивительно четкую, необыкновенно сложную, кабалистическую. Израиль вспомнил, что во время одного из первых его плаваний ему довелось увидеть нечто подобное на руке новозеландского воина, с которым он встретился, когда тот возвращался с поля боя в родную деревню. И он пришел к заключению, что Поль Джонс в юности тоже плавал по Южным морям и, очевидно, решил испробовать на себе искусство какого-то языческого художника.

Опустив наконец расшитый рукав кафтана, Поль с иронией посмотрел на пальцы своей татуированной руки, вновь полуприкрытые кружевной манжетой и унизанные парижскими кольцами. После этого он опять принялся расхаживать по комнате, но его походка изменилась — он словно подкрадывался к засаде, а на его холодном белом лбу, который благодаря широкополой шляпе и в тропиках сохранил свой природный цвет и теперь венчал это смуглое лицо подобно снегам, венчающим Анды, лежал отблеск еще не изведанных глубин этой страстной натуры и скрытых сил, обещавших исполнение еще не рожденных дерзких замыслов.

Вот так в глухие часы полуночи в самом сердце столицы современной цивилизации расхаживал дикарь в франтоватом кафтане, словно пророческий призрак, предвосхищающий разгул тех трагических сцен Французской революции, которые низвели изысканную утонченность Парижа до уровня кровожадной жестокости Борнео, и доказывающий, что дорогие пряжки и кольца на руках не менее колец в носу и татуировки могут служить символом первобытной дикости, неизменно дремлющей в человеческой груди, идет ли речь о цивилизованных или нецивилизованных народах.

Израиль так и не уснул в эту ночь. Поль, весь во власти своего вечного беспокойства, продолжал метаться по комнате до зари. С наступлением же утра он хорошенько умылся, не жалея воды, и вновь обрел свежесть и беззаботность ястреба, отправляющегося на утреннюю охоту. Он переговорил наедине с доктором Франклином и вышел из дома легкой небрежной походкой щеголя, поигрывая тростью с золотым набалдашником, обнимая за талию всех встречных хорошеньких служанок и награждая их поцелуем, звучным, как салют фрегата. Варвары всегда распутники.