"Ныне и присно" - читать интересную книгу автора (Мартынов Константин)Глава 2Тимшу разбудил свет — яркий, плотски-розовый, вызывающий желание поплотнее зажмурить и без того сомкнутые веки… Утро? День? Он прислушался — рядом сопит еще кто-то. Сонно, изредка негромко всхрапывая. Днем? Во время промысла?! Открывать глаза почему-то боязно… Шабанов притих, как застигнутый врасплох зверек: пусть думают, что еще не проснулся. Подхлестнутые накатившей тревогой чувства невероятно обостряются. Запахи… Непонятные, странные, застарелые… успевшие намертво впитаться в окружающий мир… Воздух душный, неподвижный… забывший о дожде и ветре… Нет, это не Порьегубские тони… Не лопарская тупа и даже не промысловая изба… Куда его занесло? И как? Страх шершавой лапой скребнул по сердцу. Неведомое затаилось, готовое броситься на беззащитно лежащего… «Страх разуму не советчик!» — колыхнулось в памяти наставление погибшего на Груманте отца… Но глаза открывать еще рано… успеется открыть. Ложе под спиной… мягкое, услужливо прогнувшееся… пальцы касаются тонкого гладкого полотна… Господское полотно, богатое… Монастырь? Где-то неподалеку размеренно капает вода… шлепки капель о камень… Каменный рукомойник? Не бывает таких! Что еще? Коли посапывания спящего соседа не считать, ни единого звука… таки осмотреться? Тимша еле заметно — тонкой щелочкой, — приоткрыл веки. Высоко над головой беленый каменный потолок… заправленное в полотняный чехол одеяло на груди… спинка железной кровати, крашеная в бледно-салатный цвет стена позади нее… Точно — монастырь. Где еще такой келье быть? Монахи не равки — не съедят! Осмелевший Тимша распахнул глаза во всю ширь, повернул голову к свету. Что за окно здесь?! Огромное — в полстены! — с собранными по бокам узорчатыми занавесями! За окном — верхушки деревьев, синее безоблачное небо над ними… Это ж сколько поверхов должно быть в домине, чтобы деревья едва окна сягали? Подойти бы, выглянуть! Тимша заворочался, одеяло сползло к ногам, на теле обнаружилось непривычного вида белье. К руке от висевшей на железной стойке бутылки тянулась прозрачная трубка. Зачем переодели? Когда? Во сне? И что за дрянь в руку воткнули?! Сопение за спиной прервалось, донесся сладкий зевок. — Очухался, парень? Эт-т хорошо. Давно пора. Желание немедленно сорвать с руки непонятную трубку отодвинулось в глубь сознания. Шабанов повернулся — на соседней кровати, опираясь на локоть, лежит пузатый мужик с поросшей сизой щетиной одутловатой физиономией. На обрамленной коротким венчиком черных волос лысине весело играет солнечный зайчик. В распахнутом вороте нижней рубахи густо кучерявится черная поросль. — Ты лежи, лежи! — озабоченно посоветовал мужик начавшему вставать Тимофею. — Не ворочайся — капельницу из руки выдерешь. И вообще, с сотрясением мозга вставать запрещено! Если отлить надо, я тебе «утку» подам. Тимша не понял и половины сказанного, однако пошедшая кругом голова заставила откинуться на подушку. — Не надо мне утки, без жирного тошно! — простонал он сквозь стиснутые зубы. Мужик хихикнул и удовлетворенно отметил: — Ну, раз шутишь, значит поправляешься. «Какие там шутки!» — хотелось возразить Тимше, но дыхания хватило только на мучивший вопрос: — Где я? — В областной, в нейрохирургии, — с готовностью поделился мужик. Если бы еше понимать… «Чего тут понимать?» — сказал кто-то внутри Тимшиной головы. — «Больница это, народ лечат…» Голос, теряя силу, опустился до шепота и стих. «Бесы!!! Заволокли незнамо куда, а теперь изгаляются!» Тимофей вздрогнул, перекрестился… «А как изгаляться надоест, так, небось, и сожрут, окаянные!» На лбу выступила липкая испарина, внизу живота похолодело. В горле комом застрял испуганный всхлип. Рука привычно скользнула на грудь, нащупала нательный крест… в пальцы сунулся не привычный, кипарисовый, пахший ладаном, а легонького белесого металла с полустершимся от времени изображением Христа… Освященный ли? У кого спросишь? «Монастырь же, — попробовал успокоить разгулявшееся воображение Тимша. — Откуда бесам взяться? Ничо… Терпеть надо, там видно будет…» Скрипнула дверь — на пороге появилась толстая насупленная бабка в белом платке. В одной руке швабра, во второй — ведро. Застиранный синий халат аж до колен открывает толстые ноги в скрученных и собранных в «гармошку» чулках. «Тьфу, позорище! Так заголяться и девкам-то соромно!» — мысленно сплюнул Шабанов. — Ожил? — ахнула бабка и, бросив плеснувшее мыльной водой ведро, проворно шмыгнула обратно за дверь. — Сейчас, сейчас! Я сестру позову! — донеслось оттуда. Сестру? Зачем нужна бабкина сестра? Или она в монастыре вместо лекаря? Бабка—знахарка? В монастыре? Чудеса! Тимша приготовился увидеть старую каргу с крючковатым носом и волосатой бородавкой на верхней губе… оттого пухленькая девчоночка с железным подносиком в руках, обряженная в коротенький белый халатик с нашитым на карманчик красным лоскутным крестиком повергла в крайнюю степень смущения. — Чего надо? — растерянно спросил Тимша, натягивая до горла одеяло. Глаза, против воли, не могли оторваться от неприкрытых халатиком коленок… аппетитных таких, в небывало тоненьких почти прозрачных чулочках… А выше, сквозь туго обтянувшую девчушку белизну, соблазнительно розовело ничем — не считать же узких полосок на груди и бедрах! — не прикрытое тело! И такое в монастыре?! Некстати проснулось мужское естество, одеяло шевельнулось… Тимшины щеки окатило жаркой волной. «Стыдоба-то какая!» Он заелозил ногами, стараясь повернуться на бок. Девчушка понимающе хихикнула и тут же напустила на себя строгий вид. — Тебе чего не лежится? Думаешь, первый день работаю, на голых мужиков не насмотрелась? В голове вновь непрошено заворочался кто-то посторонний. Тимша закусил губу, чтобы не заскулить от страха и непонятности. «Медсестра это. Лекарства дает, уколы делает. И нечего пялиться — для нее ты еще один, по телефону с подругами болтать мешающий.» Что такое телефон Тимша переспрашивать не стал — кого? Залезшего в голову беса? Он машинально потрогал висок. Пальцы наткнулись на толстую повязку. — Да, да, — по-своему истолковала жест медсестра, мозги тебе встряхнули качественно. Теперь месяц отлеживаться будешь. Радуйся, что жив остался. Железный подносик, тихо звякнув, умостился на прикроватной тумбочке, в руках девчушки появилась стеклянная труба с жидкостью. Торец трубки украшала стальная игла. Девица обошла кровать, оказавшись за спиной Тимши. Он даже не успел повернуться, как уверенная рука сдвинула одеяло, и в Тимшин зад вонзилось что-то острое. — Ой! — пискнул Шабанов, стараясь прикрыться — показалось, в мясо вливается огненный поток. — Руку убери, неженка! — цыкнула девица. Точно, знахарка богомерзкая! Придется грехи замаливать. Батюшка, небось, опять даров для храма потребует… А что делать? Тимофей горестно вздохнул, но руку убрал. Вскоре опустевшая трубка вернулась на поднос. Девчушка ободряюще потрепала Тимшу по плечу: — Ничего, не переживай — не ты один уколов боишься. Тимша вымученно улыбнулся — о недавнем возбуждении не вспоминалось. На кого польстился? Не девка — кату ученик, диавол в юбке! Скорее бы уходила, что ли… Противу ожиданий, девица уйти не спешила, пристально всматриваясь в Тимшину физиономию. — Чего зыришь-то? — не выдержал он. Перекрестить чертовку? Как бы хуже не стало — еще чудищем обернется. — Смотрю, можно ли к тебе посетителя пустить, — сообщила эта самая «медсестра». — Думаю, можно… ненадолго. Она таки вышла, оставив Тимофея в обществе соседа по келье и занявшейся уборкой бабки. Головокружение отступило, дав возможность задуматься о побеге. И не о нем одном — слишком много накопилось необъясненного… Тимша сосредоточился, надеясь придать мыслям хотя бы признаки стройности… Домина каменный… бабы полуголые… бесовский голос в голове… Не иначе Сатана искушает. Душу христианскую зацапать хочет! Тимша почувствовал, что покрывается холодным потом, и еще раз перекрестился. «Хрен ему, врагу рода человеческого! Никола-угодник за поморами особо следит, не даст пропасть-то!» Еще бы вспомнить, как сюда занесло… Тимша суетливо, как спешащая на свидание деваха в нарядах, принялся рыться в обрывках воспоминаний: уходящий в покрут отец… мать в слезах… не то… Не то! Бьющая в борт шняки волна, злой окрик Суржина… Туман сплошной, ничего связного… провалы в памяти, словно шиши[12] побывали, самое главное вынесли. «Голос! Ведь был же голос бесовский! Что-то растолковать пробовал! Вдруг, да не все врет, нечисть поганая?» Тимша напряженно прислушался — настороженный, готовый отпрянуть в любую секунду… Нет, молчит зараза. Напряжение даром не прошло — незваная дремота навалилась, как домовой на нерадивую хозяйку. Тимша громко зевнул. «И хорошо, может сон вещий…» Он по-прежнему чувствовал мягкое ложе и слабую ноющую боль от воткнутой в руку иголки, но, в то же время, шел по темного камня дорожке. Отгороженные низеньким железным заборчиком под мелким осенним дождем мокли рябины. Впереди угрюмой громадой высилось темно-серое здание с изъеденной ветрами и временем вывеской над входом — зубчатое колесо и буквы поперек — «ПТУ». Ниже, на сверкающей новизной табличке надпись помельче — «Лицей». Сознание двоится — одна часть твердит, что таких громад никто не строит, другая кривится в узнавающем смешке. Для второй — непрошеной и чуждой, — здание привычно и пахнет нудой, как въедливая бабка на завалинке покосившейся от старости избы. Не ад, не бесы — странный мир. С громадами обшарпанных домов, рычащими безлошадными повозками и пустоглазыми прохожими на широченных застеленных камнем улицах… — Здорово, Серега! Я тебе яблок принес. И бананов! Тимша открыл глаза. Полусон-полуявь еще не распалась на составляющие, и знакомая конопатая физиономия вошедшего в палату вызвала прилив радости. Наполнившая голову смесь понемногу расслаивалась, бесовское наваждение таяло — неохотно, как утрений лед под холодным осенним солнцем. Источенные льдинки-воспоминания тихо шуршали, цепляясь друг за друга ломкими узорчатыми краями… Одна из льдинок несла на себе отпечаток памяти о госте. — Венька? — прохрипел Тимша и закашлялся. Парень расцвел ответной улыбкой — значит, с именем бесы не соврали… — Как дела? — на всякий случай спросил Шабанов. — Да какие там дела! — отмахнулся гость, выкладывая на тумбочку принесенную снедь. — Живу помаленьку, в хабзе про твои подвиги рассказываю! — Какие такие подвиги? Что такое «хабза», Тимша переспрашивать не стал — словцо тут же слилось с понемногу тускнеющей памятью о каменном доме-«лицее», зато подвигов за собой он уж точно припомнить не мог. — Ну как же?! — удивился Венька. — Воробью зубы вышиб? Вышиб. И шестерок его поуродовал! Сидят теперь, гады, суда ждут! На улице спокойно стало. Первокурсники тебя на руках носить готовы — Воробей с них каждый день капусту стриг! Перед внутренним взором промелькнули оскаленные хари… Кулак сжался, явственно ощутив горлышко разбитой бутылки… Было. Точно — было такое… Или не было?! В голове что-то перещелкнуло — словно трухлявый сук переломился. Чужие воспоминания сьежились, скользнули в темноту. Исчезла непонятная раздвоенность, на освободившееся место вернулся тоскливый страх, тяжелой волосатой лапой домового огладил тело. Хотелось проснуться. Хоть в монастыре, хоть на промысловой тоне, лишь бы в привычном и понятном мире! Шабанов собрался с духом, кистевым жестом приказал гостю наклониться поближе. Венька с готовностью присел на край кровати. — Слушай, парень, ты кто? — шепотом спросил Тимша. — И куда меня занесло? — У-у, как все запущено… — хохотнул Венька, но, уловив сердитый блеск в Тимшиных глазах, вмиг посерьезнел. — Ты при врачах такого не брякни! — склонившись к самому уху, прошептал Леушин. — В «психушку» упекут! Вся жизнь коту под хвост! — Не тяни! — так же тихо прошипел Шабанов, покосившись на заинтересованно слушавшего чужой разговор мужика. — И про меня тоже говори — кто, да чего… — Запоминай! — жарко дохнул Венька. — Зовут тебя Сергеем, отчество — Игоревич, фамилия — Шабанов. Живешь в Мурманске, учишься в четырнадцатой хабзе… лицее, то есть. Понял? Снова нетерпеливый кивок. — Ну, вот… — гость на миг задумался. — А про меня друг я твой, Леушин Венька, раньше в одной школе учились, теперь — в лицее, в одной группе… Венька растерянно замолк. Пальцы его нашарили тимшино предплечье, встряхнули, словно желая разбудить… На веснушчатом лице попеременно сменяли друг друга тревога и надежда. — Продолжай! — злым шепотом поторопил Шабанов. — Что еще? А-а! Лет тебе семнадцать, а год на дворе две тыщи девятый. — К-какой?! — не выдержал и в голос переспросил Тимша. Сосед по палате завозился, даже наклонился вперед, стараясь не упустить ни слова. — Две тысячи девятый! — настойчиво повторил Леушин. Тимша откинулся на подушку и всхлипнул. Сосед по палате придвинулся поближе, небритая физиономия аж пыхала жадным любопытством. Леушин злобно зыркнул в ответ — мужик сделал вид, что не понял взгляда. — Я так скажу, Серега! — почти беззвучно прошептал Венька, склонившись к тимшиному уху. — Бежать тебе отсюда надо! Чем быстрее, тем лучше. — Сам знаю, — огрызнулся Шабанов. — А как? — Я придумаю! — радостно загорелся Венька. — Мало ли… Договорить ему не дали — дверь отворилась, возникшая в проеме медсестра провозгласила: — Конец посещению. К Шабанову мать пришла. — Ну, ты выздоравливай, — делано-бодреньким голосом зачастил Леушин, поднимаясь и пятясь к выходу. — Врачи у нас хорошие, и не таких на ноги поднимали! Уже протискиваясь мимо медсестры, он заговорщицки подмигнул: — И не беспокойся ни о чем! Тимша зябко поежился — что творится, а? Что творится?.. Из-за приоткрытой двери послышались чьи-то шаги. Усталая чуть шаркающая походка… — Здравствуйте, Светлана Борисовна! — приторно-вежливо поздоровался Венька, бочком протискиваясь в коридор. Что еще за Светлана Борисовна? Впрочем, бог с ней. Что там сказала срамница в белом халате? Мать пришла? Мама! Тимша рванулся навстречу, едва не свернув капельницу. — Ты куда?! — заполошенно гаркнул сосед. Тимша замер, рука до боли, до посиневших ногтей стиснула хромированную спинку кровати. — Это я, Сереженька! — ласково сказала худощавая женщина в блекло-коричневом платье. Раздувшийся белый пакет оттягивал натруженную руку… Чем-то вошедшая напоминала Агафью — походкой? Фигурой? Разрезом глаз? Так сразу и не понять… да и надо ли понимать? Из Тимши словно выдернули поддерживавший стержень — он обмяк, медленно сполз обратно в постель. Да… конечно… это к непонятному Сергею, приятелю конопатого Веньки… С чего он решил, будто на пороге появится мама… и заберет домой, подальше от непонятного и неприятного мира? Глупо. Мог бы и сообразить. В горле застрял горький ком. Тимша обиженно ушел вглубь себя, заперся, отгородился от сумевшей цапануть за живое реальности… и потому не удивился, что почуявший волю бес рванулся наружу, радостно воскликнув: — Здравствуй, мама! «Так-то лучше…» Тимша расслабился — отсюда, из глубины, странный мир казался ненастоящим, словно морозный лес на оконном стекле: подыши — жарко, в полную силу — и проглянет залитая солнцем улица, смешливые молодки в цветастых полушалках, яркие блики на речной волне… Только подыши… — Сачем стой, русска сопака?! Ходи, сол носи! Сергей сжался, ожидая удара, но финн ограничился злобным рыком — калечить носильщика раньше времени Весайнен не велел. Мимо, сгибаясь под тяжестью мешка с солью, прошел Заборщиков. Искоса брошеный на Сергея взгляд говорил красноречивее любых слов. «Проспал набег, немочь бледная!» — читалось в жгущем ненавистью взгляде. — «Не себя, не промысловиков даже — весь берег Терский не уберег! Кто теперь стариков упредит, чтоб из погоста уходили? Кто баб с детишками от немчуры уведет?!» Как плетью хлестнул помор. «Отвали, козел! — взвыл Сергей. — Причем здесь я-то?!» Мысленно взвыл — что толку объясняться с пнями средневековыми? Решат, что под дурика косить затеял, вот и весь хрен. И вообще, что поморы не поверят — полдела. Чухонцам-то на фиг дурик сдался? Снести ему башку! Как Чунину. Шабанов нервно передернул плечами. Ноги, тем временем, неверной походкой несли к складу — за солью. Соли было много — не один десяток бочек трески насолить… Почерневший от свалившейся беды Заборщиков кинул на серегины плечи тяжеленный мешок. Молча… Сергей пошатнулся, но устоял. Уже на выходе его повело, заставив опереться на косяк… Устоял и здесь. Теперь утоптанной тропой к причалу, по скрипучим сходням на коч… Судя по отделке, в Ковде строеный… «Это еще откуда? Хренов предок наружу прет? Давай, гад! Вылезай, не мешкай! Пора назад шкурами меняться!» Чужие мысли елозили в глубине сознания, на поверхность не спешили. «Ясен пень — кому охота корячиться? Шею под меч совать? Меня, падла, подставил, а сам свалил!» Сергей мешал ругань с мольбой — ничего не помогало. Чужие мысли по-прежнему бултыхались на грани сознания. Возвращаться в свое тело предок не спешил. Оставалось только слушать — авось, что-то полезное всплывет… «Разорили Ковду, поганые… а ныне Умбу зорить идут. Большой отряд у Пекки Весайнена — сотен семь привел… больше чем к монастырю Кандалакшскому по весне — немалую добычу взять полагает. Эх, Митрофана-атамана на него нету! Старики сказывали — плакали от него каянцы кровавыми слезьми, пока не вздумал атаман бросить промысел неправедный и в монахи податься…» Из совсем уж подсознательных глубин вылезают похожие на обрывки исторических фильмов воспоминания — как предок в детстве с друзьями в дружинников Торжковских играл, восьмиречье[13] каянское деревянным мечом усмирял… Доусмирялся, мать его! Поделился счастьем! Живи, Сергей, да радуйся! Рот наполнился желчной горечью. Шабанов сплюнул. «Сколь той жизни-то осталось? Пока мешки на берегу. Зачем каянцам дохлый пленник? Морока одна…» Из груди вырвался стон. Надзиратель презрительно скривился. Меч выдвинулся из ножен — на ладонь всего, и снова об устье звякнул. Напоминает, в чьих руках серегина судьба… «А может это выход? Может смерть в прошлом домой вернет? Разозлить, и… дома?» На миг показалось, что кошмарный мир просто привиделся, он в больнице, в палату входит… Мама? — Мама! Сергей рванулся навстречу… Хотел рвануться — тяжеленный мешок с солью придавил к земле, заставил упасть на колени. — Встафай, пес! — прорычал охранник. Сергей поднял взгляд — ну и гнусь! Клочковатая борода на полморды, сизый шишковатый нос, глаза, как у неандертальца — под надбровными дугами утонули, из глубины багровыми угольками светят… такому железякой по чужой шее шарахнуть — как после блошиного укуса почухаться. Только дай повод… С коча на берег Букин спускается, лопарь порьегубский. Глядит мимо… Словно и нет на свете Шабанова… Увязший в глубине сознания Тимша крепко зажмурился, отчаянно мечтая, чтоб ничего этого не было — ни отряда Весайнена, ни горящих от соли ссаженных плеч, ни осудивших на вечный позор взглядов… «Эх, поменяться бы с кем жизнями, все сначала начать!» — снова мелькнула горячечная мысль… Мир вздрогнул и поплыл в медленном танце… звуки таяли — и шум прибоя, и шепелявые вопли немчуры, и тяжелая поступь грузивших суда поморов… вскоре не осталось ничего лишь Тимша и вселенская пустота… — Сережа! Что с тобой, сына? Может, сестричку позвать? Дрожащий от невыплаканных слез голос вернул к жизни. Незнакомый, но все равно родной — русский! Тимша всхлипнул, выпростал лицо из-под одеяла… Снова келья… нет, палата. Больничная палата. И любопытный мужик на соседней койке. И женщина, зовущая сыном… Вот оно значит как. Выпросил! Вымолил! Ни усталости проклятой, в сон бросившей, ни каянской немчуры на порьегубском промысле! Сергей? Пусть будет Сергей — это ж новая жизнь! Где никто не плюнет в лицо, где не горят русские погосты, где все по-другому! Главное — не подавать виду, что вокруг незнакомое, странное и непонятное. Тимша несмело коснулся женской ладони… материнской ладони. — Я в порядке, мама! Не надо медсестры. Дни текли неотличимые один от другого — таблетки, уколы, сон. Маленькие радости — исчезновение капельницы и, чуть позже, намотанных на голову бинтов, возможность встать и подойти к окну — втихаря, пока спит не в меру бдительный и заботливый сосед по имени Георгий Петрович… дни текли, пока в палату не вошла незнакомая сестра — солидная тетка лет сорока, с закрашенной рыжим сединой и наметившимся третьим подбородком. — Ты почему до сих пор здесь? — над правым глазом вопросительно выгнулась бровь. — Тебя ж еще вчера выписали! — Жду, когда одежку принесут, — не задумываясь ответил Шабанов. Сестра без особого любопытства покосилась на шрам, баггровеющий посреди пробритого в густой Тимшиной шевелюре пятачка. Брови строго нахмурились. — Ждать и на выходе можно, а у нас люди в коридоре лежат! Давай-ка, собирай манатки и топай отсюда! — Кху-кху! — многозначительно кашлянул Георгий Петрович. Глазенки заговорщицки указали на выход… Женщина раздраженно огрызнулась: — Чего? Уколы после пересменки. — С ним вроде бы психиатр поговорить хотел… — услужливо напомнил неугомонный сопалатник. — Значит расхотел. Иначе бы в компьютере запись была! — отрезала медсестра. Сутки дежурства заканчивались, и морочить себе голову она не собиралась. — а вас-то это каким боком греет? Георгий Петрович немного смешался. — Я что, я помочь… подсказать… Тимша люто зыркнул на соседа. Георгий Петрович подавился недомямленной фразой, торопливо натянул пузырящиеся на коленях штаны и юркнул в коридор. — Так я собираюсь? — на всякий случай уточнил Шабанов. — Давно пора! — сообщила медсестра и, надменно задрав подбородок, выплыла из палаты. Светлана Борисовна на сей раз работала в день, одежду принес Леушин. Тимша с трудом втиснулся в узкие, как у заезжей торговой немчуры порты… нет, не порты — «джинсы»! Зато «кроссовки», оказались до смеха похожими на знакомые по прежней жизни лопарские каньги.[14] — Неужто толковых сапог не нашлось? — хмыкнул Тимша, притопнув хлябнувшей обуткой. — Не нравится — иди босиком! — моментально отозвался Леушин. — Или здесь оставайся, мозговеда ждать. Ждать Тимша не собирался. Еще как не собирался — Веньке пришлось изрядно напрягаться, чтобы не отстать от длинноногого приятеля. По крайней мере в троллейбус он влез стирая со лба пот и шумно отдуваясь. — Еще больным прикидывался! — попенял Венька. — Носишься, как лось по тайге! — Сгинь! — посоветовал Шабанов. — Я бы и сгинул, да тебя жалко — пропадешь без меня! — не полез в карман за словом Леушин. Тимша отмолчался. Троллейбус неспешно полз по городу. Глядя на лихо проносящиеся мимо разномастные самобеглые телеги, Тимша давил испуганные охи — как не сталкиваются? Брали бы пример с их возницы — едет себе степенно, не торопясь… Может, даже чересчур не торопясь? Тимше почудилось, что больничное начальство вот-вот опомнится и отрядит за ними погоню. — Нас ловить не будут? — поделился он страхами с Венькой. — Может, вылезем и задворками, задворками… Леушин насмешливо фыркнул. — Кому это надо? Твое место уже другим занято… и головы докторские тоже. Хорошо, если в поликлинику вызовут. «С глаз долой — из… головы вон? А еще, лекари! Нойд лопарский, и тот о излеченном не раз справится!» Тимша недоверчиво качнул головой, но спорить не стал — отвлекся на проплывающие за окном каменные домищи. Странные чувства вызывало увиденое — ему бы пугаться, шарахаться, разинув рот и широко растопырив глаза, ан нет обступивший улицу город казался до боли знакомым, как укрытый за береговыми скалами умбский погост… родным казался, узнаваемым. Сейчас из-за деревьев вынырнет каменная фигура с указующе вытянутой вперед рукой… На высоком постаменте золотые буквы — «Ленин»… Троллейбус миновал памятник, цепочку магазинов с кричащими вывесками и выкатился на открытое место с парком по правую руки и многоэтажной громадой — по левую. — Остановка — площадь «Пять углов», — прогундосил скрытый динамик. — Выходим! — пихнулся локтем Венька. — Надо ко мне заскочить. Лязгнули закрываясь двери, троллейбус укатил дальше, оставив Тимшу в многолюдье спешащей куда-то толпы. Шабанов огляделся — люди равнодушно текут мимо. Тьма народу! Столько за всю жизнь не видел! И странные какие-то… Глаза пустые, никто не здоровается, не извиняется, ежели пихнет… словно не по городу идут — сквозь лес густой продираются. Несущийся по тротуару поток выплеснул на Шабанова ярко накрашенную тетку на излете тех лет, что отделяют бабу от старухи. Смесь запахов пота и приторно-сладких духов окутала Тимшу душным до першения в горле облаком. — Нашел место варежку раззявить, чукча немытая! — Вызверилась тетка. Брылястое лицо исказилось раздраженной гримасой, окончательно превратив женщину в старую каргу. Тимша оторопело посторонился. — У-у, наркоши! — бубнила карга удаляясь, — Наширяются и лазиют по городу! Житья от них не стало! Шабанов обиженно посмотрел вслед — за что так-то? Ни человека не зная, ни дел его? — Пошли! — дернул за рукав Леушин. — Неча внимание привлекать. — Куда идти-то? — буркнул приходя в себя Тимша. — Во-он туда! — беспечно махнул рукой Леушин. — Я за ДК Кирова живу, забыл что ли? — Я много чего забыл… — Ага, — виновато согласился Венька. — это верно… Позади остались по-осеннему мрачный, забросанный опавшей листвой дворик, полутемный подъезд с исчирканными похабелью стенками… щелкнул отпираясь замок, Венька гостеприимно толкнул дверь: — Заходи! Не боись, предки на работе, сеструха в институте. Тимша почувствовал, как спадает, не отпускавшее с утра напряжение. И тут же, словно дождавшись подходящего момента, громко заурчало в животе. — Жрать охота? — Венька хихикнул. — Значит, и впрям выздоровел. Не переживай — сейчас, в холодильнике чего-нито нашарим — мамка с утра готовила. Нашарились котлеты и отварная вермишель, вскоре на газовой плите заскворчала сковорода. Ели молча. Леушин то и дело порывался что-то спросить, но откладывал, встречая суровую Тимшину сосредоточенность. Осмелел Венька, когда настала очередь чая. — Ну, теперь рассказывай толком, кого это я из больницы к себе домой привез? — внезапно посерьезнев потребовал Леушин. — От Сереги-то у тебя одна рожа — а что за человек под ней и откуда столько про поморов знает, что-то не догоняю! «И правда — выбраться помог, одежку принес… надо ответ держать…» Тимша вздохнул и принялся рассказывать — о погосте умбском, о провалах в памяти, мать к нойду пославших… и, скрепя сердце, о немчуре каянской, о набеге проспанном, молитве неведомо кем услышанной… В любимой венькиной кружке забыто остывал дегтярно-черный настой. Глаза Леушина по-совиному округлились. Венька то кивал, то порывался вскочить, броситься за ему одному ведомыми подтверждениями… но оставался на месте, не желая прерывать затянувшуюся исповедь. Наконец Шабанов замолк, рука помора задумчиво шевельнула чашку. Фарфор отозвался печальным звоном. — Кру-у-то! — зачарованно выдохнул Леушин. Несколько секунд тянулась пауза, потом Леушин встрепенулся: — Стой! Мысля появилась — проверить надо! Венька сорвался с места, юркнул в дальнюю комнату, донесся лихорадочный шелест книжных страниц. — Нашел! — Леушин вернулся на кухню, победно размахивая тоненькой книжицей. Книжка оказалась затрепанным учебником по истории родного края — по крайней мере так значилось на обложке. — «…в 1589 году шведы разорили…..Ковду, Порью губу, Умбу…» — В каком году? — недоуменно переспросил Шабанов. Семь тысяч девяносто восьмой на дворе!.. Был… — А я про что?! — обрадовано затараторил Венька. — Ты на дату внимания не обращай — потом объясню![15] Дело в другом. Ты что-нибудь о наследственной памяти слышал? Тимофей хотел отрицательно мотнуть головой, но Венька не нуждался в ответе: — Впрочем, что это я? Значит так — что человек запомнил, чему научился, передается потомкам в виде спящей памяти. Понимаешь? — Понять-то можно… — буркнул Шабанов, — поверить… — Поверишь, куда денешься! В общем, все, что спит, имеет тенденцию просыпаться… оно и проснулось. — И кто же я по-твоему? Морок этого самого Сереги? Тимша сердито отпихнул чашку. По цветастой клеенке растеклась золотисто-коричневая лужица. Леушин невольно вздрогнул, однако язык работал независимо от чувства самосохранения: — Смотря, чья память доминирует. Твой случай самый паршивый — практически ты… как там тебя зовут? Тимофей? И получается, что ты, Тима, Серегу со света сжил… и тело его занял. Последние слова Леушин бросил жестко. Как выстрелил. На миг Тимше стало не по себе. — Я что, просил? — неловко попытался оправдаться он, и память безжалостно ответила: «Да, просил. Молил!» «И вымолил…» — Жив твой Серега… — признался Тимша. — Я его, когда в первый раз услышал, за беса принял… Леушин остро взглянул в глаза Шабанова, словно хотел отыскать в них затаившегося друга… пауза тянулась… тянулась… Тимша поежился. — Ну… может быть, — уклончиво согласился Леушин. Разговор сам собой заглох, воцарилась гнетущая тишина. Каждый, похоже, думал о своем. О чем думал Леушин, Тимша мог догадаться. Мог, но не хотел — хватало других проблем. — Сколько, говоришь, лет прошло? — переспросил он. — Больше четырехсот… Четыреста лет… от ровесников не то что живых — могил не осталось! Боль, кровь, сгоревшие монастыри, обезлюдевшие погосты — короткая строчка в тоненькой всеми забытой книжице… четыреста лет! Бездна! Сердце ударило кузнечным молотом. Раз, другой, третий… Все громче и громче. До боли, до крика. В такт ударам закачались стены, кухонный пол расколола извилистая трещина. — Эт-то еще что? — пролепетал вмиг побелевший Венька… Ответа Шабанов не нашел. Да и некогда было искать. Края разлома стремительно раздвинулись, из заполнившей пролом пустоты дохнуло могильным холодом. Тимша вскочил, отчаянно взмахнул руками, почувствовав, как сухим песком осыпаются под ногами мгновение назад прочнейшие доски… Он сумел извернуться в падении, ногти скрежетнули по мелькающей перед лицом стене… всего-лишь скрежетнули. Стены раздались, ушли в непроглядную тьму, высоко над головой стремительно уменьшался изломанный световой росчерк. Вскоре исчез и он. Его несло в черноте. Кружило, бросало из стороны в сторону. Он задыхался, хрипел, рвал стянувшую горло рубаху… Грохот сердца заглушал все прочие звуки. Да и звучало ли что нибуль, кроме него? Далеко не сразу Тимофей осознал, что полет сквозь Ничто окончен. Чернота впереди протаяла сизой кисеей сумерек, мутной пленкой отделивших Тимшу от окружающего мира. И наступила тишина. «Куда ныне-то занесло?» — смятенно подумал, он. Ответ прятался за пленкой сумерек. Тимша напрягся, навалился всем телом… Горящие ладони, боль в натруженной пояснице, клокочущий в легких воздух… Горизонт чуть раздвинулся — ровно настолько, чтобы увидеть влажные доски бортовой обшивки… Размеренный плеск, скрип трущегося о уключину весла… «Никак теловладелец прибыл? — язвительный Серегин голос прозвучал отчетливо, как никогда ранее. — Полюбоваться заявился, или меня на веслах сменить?» Сумерки откатывались — на расстоянии вытянутой руки мерно сгибалась и разгибалась обнаженная мужская спина. Поперек спины вздувались длинные багрово-фиолетовые рубцы. — Заборщиков?! — узнавающе ахнул Тимша. «Не жалеют плетей чухонцы,[16] — прокомментировал Сергей, — домой торопятся.» Круг света раздвинулся еще на пару шагов, стал виден кормщик — бородатый квадратнолицый каянец в промасленной кожаной лопати. Широкая ладонь уверенно лежала на румпеле. Тяжелая, как могильное надгробие. «В полон уводят…» — тоскливо заныло тимшино сердце. «Всяко не на дискотеку пригласили!» — брызнул ядом Сергей. Сарказм бурлил, готовой перехлестнуть через край брагой, грозил выплеснуться на захватчиков, разрушить и без того хрупкую грань, отделявшую пленников от смерти… «Ты это… потише, а?» — промямлил Тимша. «В штаны наложил? — зло громыхнул Сергей. — Жить хочется? Тогда на хрен приперся? Здесь на жизнь не подают!» Мир на мгновение обрел запредельную четкость, небо расплескалось небывалой синевой, ослепительно полыхнул закат, пронзительно закричали сопровождавшие иолу чайки… Коротко свистнув, обрушился кнут. Граненый кончик раскаленным прутом врезался в спину. Тимша рванулся, выгибаясь в тщетной попытке уйти от второго удара… впившаяся в живот цепь снова швырнула на банку. — Оп-пять спишь? — по-змеиному прошипел надсмотрщик. Тимша сжался в комок, отступил вглубь. Спасительная темнота мягко окутала тело, защищая от боли. «Не понравилось? — «удивился» Сергей. — Мне тоже кое-что не по вкусу… Набег проспал ты, а благодарить почему—то меня норовят!» Слова брызнули в лицо, кислотой прожгли кожу. Тимша отпрянул. Тьма сгустилась еще больше, режущий душу голос начал глохнуть, кутаясь в туман столетий. «Стой! — яростно взревел Сергей. — Куда?! Верни мое тело, гад!» «Я же не нарочно!» — с надрывом выкрикнул Тимша. Сергей помолчал, затем издалека, словно вспышка ярости исчерпала силы, донеслось уталое: «Не нарочно… А то я не знаю, как ты у бога вторую жизнь клянчил…» Голос затихал, терялся в густеющей темноте. Соединявшая с шестнадцатым столетием нить истончилась и лопнула. Остались клубящаяся тьма и головокружительное ощущение полета… Пролом брезгливо отхаркнул Тимшу обратно на залитую электрическим светом Венькину кухню. Медленно, С неприятным хрустом встали на место доски пола. Через мгновение ничто не напоминало о пережитом кошмаре. Забытая на краю стола чашка покачнулась и упала, куропачьей стаей брызнули осколки, ручеек давно остывшего чая побежал к тимшиным ногам. Тимша неловко пошевелился и застонал — спину пронзило острой болью. Венька осторожно, словно боясь вспугнуть, обошел вокруг Шабанова. — Ну ни хрена себе! — пробормотал он, оказавшись позади. — Это как… чем? Кто?! — Кнутом, — разлепил спекшиеся губы Тимша, — немчура клятая… Физиономия Веньки отразила смешанный с ужасом восторг. — Ты уходил… домой? — жадно выдохнул он. — Что видел? С кем говорил? — Яхт каянский видел, — с горечью сообщил Тимша. — И Сергея на веслах… в моем теле. — Оба-на! Я о таком и не думал! — Леушин сел на край стола, глаза сияли азартом, как у почуявшего мышь кота. — Знаешь, Тимофей, что это означает?! Не тривиальную память родовую, нет! Родовую машину времени! Обмен разумов! Ух-х… Шекли отдыхает! Исследовать бы тебя, узнать, как такое удалось… Опять заумь. Шекли какое-то.. — Хватит языком—то молоть! — буркнул Тимша. — Лучше бы тряпицу чистую принес, спину протереть загнить может… — Ой! Забыл! Ну-ка, рубаху задери! Тимша послушался. Венька подозрительно замолк, потом осторожно коснулся Тимшиной спины кончиками пальцев… — Тряпицу? Оно конечно… — Странно протянул Венька, но в комнату сходил и бинт в аптечке отыскал. — А зачем она тебе нужна? Дурацкий вопрос. Видно, задохлик никогда кнута не пробовал! Тимша закусил губу, повел плечами, заставляя рану вскрыться — иначе грязь не вычистишь… боль не пришла. Он недоуменно воззрился на Леушина — Венька стоял, зажав под мышкой настольное бритвенное зеркало. — И я о том… — заметил Леушин. — Пошли, в ванной второе зеркало есть. Сам глянешь. Тимша пошел и глянул — от шрама осталась узкая бледная полоска, и что-то говорило ему, к утру исчезнет и она… Видимо, объем свалившейся на Тимшину голову информации превысил критическую величину — медведем навалилась усталость, неудержимо потянуло в сон. — Пойду-ка я… — протянул Шабанов зевая, — мать сегодня во вторую смену, скоро домой вернется… Тимша не заметил, как полыхнули надеждой глаза Веньки. — Светлане Борисовне — наше почтение! — с притворным раболепием пропел тот — ну не любила Веньку Серегина мать, что уж тут поделаешь? — Ладно, передам, — рассеянно ответил Шабанов. Тимшин силуэт давно скрылся за поворотом улицы, а Леушин по-прежнему стоял, прижавшись носом к оконному стеклу. — Не-е, не навсегда… вернется Серый, куда денется! — убежденно сказал он много позже. — Не забыть бы утречком за обормотом средневековым зайти — ему-то хабза по барабану, а Серегу потом отчислят. Дни тянулись, как обоз из далекой Московии — до муторности неспешно. Сентябрь перевалил за середину, усыпая город ворохами опавшей листвы, а Тимша все никак не мог не то что вжиться в новый для себя мир — поверить в его реальность… непонятную и, во многом, неприятную. Как переполненные самобеглые повозки, на коих с Венькой в «хабзу» добирались… Троллейбус вильнул, обходя нагло раскоряченный у обочины шикарный автомобиль. Пассажиров мотнуло, послышались раздраженные окрики придавленных, идущий вдоль окна поручень больно врезался в Тимшину грудь. — Какого хрена?! — возмущенно гаркнули за спиной. — Не дрова везешь! Ни прощенья попросить за вогнанный в ребра локоть, ни хотя бы пошутить насчет шального извозчика… Тимша повернулся, прикрыв ноющий от удара бок. — Тебе че, места мало? — тут же недобро поинтересовался хозяин острого локтя. — В такси ездий! Ровно кобеля цепного потревожил. И не отповедаешь — последнее дело от старших отругиваться. — Шел бы ты, дядя… — посоветовал стоявший пообочь Леушин. — Задолбал уже своей простотой! «Кто за язык тянул? Теперь без драки точно не обойтись!» Тимша смерил взглядом мужика — раза в полтора здоровее нахально выпятившего тщедушную грудь Веньки. — Ну, щенок… — угрожающе просипел мужик, буровя Леушина выкаченными буркалами. — Я ж тебя сейчас!.. — Что «ты ж его»? — неласково спросил Тимша, встряв меж Венькой и мужиком. — Как это у вас… отвали, понял? Почуяв назревавшую грозу, доселе монолитная — палец не просунешь! — толпа отпрянула. Задняя площадка мгновенно обезлюдела. Мужик, сообразив что оказался один против двух несомненых «отморозков», творожисто побледнел. — Хулиганье! Милиции на вас нет! — взвизгнул он. Венька почувствовал себя в безопасности. — Бу-у! — дурашливо крикнул он и показал мужику «козу». Детина ввинтился в толпу. Оказавшаяся на его пути бабка окинула всех троих неприязненным взглядом. Ярко накрашенные морщинистые губы брезгливо поджались. — Вечно с тобой во что-нибудь да влипнешь! — попенял Шабанову Венька. — Вежливей надо быть, молодой человек! Тимша задохнулся от возмущения и сердито уставился в окно — в следующий раз пусть этот мелкий нахал сам выпутывается. Троллейбус катился с перевала, за окном голубело озеро. На дальнем берегу угрюмо серел покатый скальный взлобок. Там, в окружении зенитных орудий, высилась гигантская каменная фигура воина — защитника Заполярья, как объяснил все тот же Венька… — Кстати, знаешь, почему Алеша лицом к заливу стоит? словно почуяв, что о нем вспомнили, заговорщицким шепотом спросил Леушин. Остренький подбородок указал на монумент. «Чего тут не понять? Каянь в той стороне, откуда еще немчуру ждать?» — мысленно огрызнулся Тимша, вслух же односложно буркнул. — Ну? — На бардак местный смотреть не хочет! — хихикнул Венька. Вдоль дороги, один за одним сверкали красками рекламные щиты — на ближайшем загорелая грудастая девица бесстыдно выставляла на показ прозрачное кружевное белье. Тимша мысленно сплюнул и отвернулся. Хабза, или, если угодно, «профессиональный лицей», не поражала ни новизной, ни красотой. В узких крашеных блеклосиней краской коридорах отчетливо пахло пивом и, благодаря студенткам торгового отделения, дешевой косметикой. За болотного цвета железными дверями скрывались тесные кабинеты с рядами обшарпанных парт и учебными плакатами на стенах. — Итак, кто мне толком объяснит, чем отличается инжекторная система впрыска от привычной карбюраторной? — преподаватель автодела Степан Сергеевич Барский, он же «эСэС», он же «мастак», обвел класс суровым взглядом. — К примеру, ты, Шабанов. Поделись знаниями с аудиторией! Тимша медленно встал и непонимающе уставился на мастера — Серегина память просыпаться отказывалась. — Каюк! — горестно прошептал Леушин. — Сейчас эСэС его живьем слопает! — Ну что же ты, Сергей? — ядовито продолжил Барский. Уличные подвиги остатков разума лишили? Да что они, сговорились? Не на ком больше злость сорвать?! Тимша молча бросил в кожаную торбу лежащую на парте тетрадь и, не обращая внимания на вопль Барского: «Шабанов! Немедленно вернись!», вышел из кабинета. Гулко хлопнула дверь. — Зря вы так, Степан Сергеевич! — не выдержал Леушин. Эти бандюки весь район в страхе держали! — Мне плевать, кто там кого и за что держит! — взорвался мастер. — Я любителей поножовщины учить не собираюсь! Так и директору сказал! — А вы что молчите? — Венька повернулся к сокурсникам. — Или Воробью никогда не попадались?! Сокурсники виновато отводили глаза — ссориться с мастаком никому не хотелось — себе дороже выйдет… Так, да? Три года вместе, а оказалось чужие! На глаза навернулись злые слезы… «Хрен с ними! Переживем!» Сумка с учебниками легко вспорхнула на плечо. — Ну и молчите, жополизы! Прощевай… эСэС! Увернувшись от карающей длани мастера, Леушин выскользнул за дверь. В конце коридора маячила спина Шабанова. — Серега! Подожди, я с тобой! Венька побежал, оставив далеко позади выскочившего следом Барского. Скамейка в парке еще не просохла после брызнувшего из пробегавшей мимо тучки дождя — сидеть сыро, а стоять глупо. Друзья взгромоздились на спинку, беззастенчиво попирая кроссовками сиденье. Отвратительно теплое пиво тщилось успокоить разгулявшиеся нервы. — Хватит давиться, — посочувствовал Венька. — Лучше бичу отдай — видишь, мается. Неопрятный, склизкий, как размоченное мыло, мужичонка топтался неподалеку, делая вид, будто темного стекла бутылка ему вовсе не интересна… но опухшие глазенки злобно высматривали возможных конкурентов. Тимша невольно передернулся. — Так ведь не обязательно из рук в руки, — заметил Тимшины переживания Венька. — Ты бутылку на землю поставь и отойди — до пяти сосчитать не успеешь, как она исчезнет. Заодно с бичом. Во где фокус — Копперфильд нервно курит в сторонке! Кто такой Копперфильд Тимша переспрашивать не стал по прозвищу ясно, что немчура. — Почто за мной поперся? — вместо этого буркнул он. Неладно учебу-то бросать, ежели ума на нее хватает. — Так ведь что-то бросать все равно надо! — легкомысленно пожал плечами Венька. — Либо учебу, либо друга… Тимша почувствовал, как в носу подозрительно защипало. — Серега тебе друг, а меня Тимофеем зовут, — таки напомнил он. — Главное, что Шабанов… — рассеянно отмахнулся Венька. — Погоди, погоди… опять важная мысля наклевывается… Леушин погрузился в прострацию. Тимша решил не мешать. Ожидание затягивалось. — Пожалуй, я тебя и звать буду Шабановым, — сообщил Венька результат размышлений. — Во избежание путаницы. А то развелось вас — черт ногу сломит! — Балабол! — беззлобно ругнулся Тимша. — Лучше скажи, что делать будем? Зима на носу, семью чем кормить? — У тебя ж мать работает! — не понял вопроса Венька. — Вот-вот! Мать горбатиться будет, а здоровый парень на печи лежать? Может у вас так и принято, а я к другому приучен. Венька озадаченно почесал в затылке. — Ну, не знаю… в гаражах поспрошать — ремонтникам помощники всегда нужны… тока платят они паршиво… или на авторынок, запчасти продавать — полторы сотни в день и обед за счет хозяина. Больше трех штук в месяц получается. — Барышничать? — с сомнением протянул Тимша. — А «три штуки» это много? — Мы больше за квартиру платим, — честно признался Леушин. — Маловато, конечно… Давай, что другое придумаем… Ягоды собирать? Норвеги за бруснику денег не жалеют! — На море живем! — твердо заявил Тимша. — Рыбу здесь спокон веку ловили. — Раньше рыбу ловили, а нынче рыбаков! — хмыкнул Венька. — Есть такая срань — квота на прибрежное рыболовство право на лов, то есть — так ее в начале года всю выкупили. — Постой, — оторопело перебил Тимша. — Кому за право лова платить? Морскому царю?! — Не морскому — московскому! — хихикнул Венька. — Ну нет! — решительно заявил Тимша. — Наловлю, пусть свою десятину берет, а до тех пор ко мне не лезь! — Как скажешь, — покладисто согласился Леушин. — Но потом не говори, что не предупреждали! — Скажу, что надо лодку шить и снасти покупать, — отрезал Тимша. — Прямо сейчас и займемся… у тебя деньги на «книжке» еще остались? Мотоцикл сиротливо жался к стене гаража, понемногу зарастая пылью и паутиной — в центре, на расчерченном мелом плазе, янтарным скелетом горбились рамки шпангоутов. За добротно сколоченным верстаком, по колени в пахнущих смолой стружках, вжикал рубанком Тимша. У порога, с выражением вселенской скорби на конопатом лице, теребил обрывок пенькового каната Леушин. — Слышь, Тимофей! — воззвал он страдальчески. — Давай монтажной пены купим! На кой нам пакля? Век новых технологий на дворе, а мы, как в твоей родном шестнадцатом! — Тереби, тереби, — хмуро ответствовал Тимша. — Шняка, она живая, а ты к ней с химией! Леушин горестно продолжил трудиться, попутно изобретая соответствующие нынешнему веку усовершенствования. Тимша насмешливо косился на приятеля — чем бы дитя не тешилось… Плавные движения рубанка помогали успокоиться, привести мысли в порядок… Лодку шить — дело нехитрое… если не впервой. До сих пор Тимше лишь смотреть приходилось, да на подхвате у отца шустрить — «подай то, подай се»! Хорошо хоть бревна на доски распускать не надо — готовые продают, а то бы намучился… дня три еще займет… Мысли перекинулись на снаряжение — шнур для яруса куплен — поводки-форшни заготовить и в море, за треской… под парусом… Тень улыбки тронула плотно сжатые губы — шитый из подушечного тика парус радовал глаз по—цыплячьи желтым цветом. Светлана Борисовна два дня без отдыха швейной машинкой стрекотала, хоть и недовольна была затеей, как никто другой. — Без диплома нынче и в дворники не возьмут, — бурчала она, вдевая в иголку ярко-красную — для нарядности — нить. — Хватит блажить, в лицей иди, последний год ведь! — Ну не могу я сейчас учиться! — пряча глаза отнекивался Тимша. — Голова словно ватой набита, что знал, позабыл. Машинка стрекотала и стрекотала, заполняя возникшую в разговоре паузу. — Может, с врачами поговорить? «Ага, поговоришь с ними… Прав Леушин — засадят в «дурку» до конца жизни!» — Говорил я… — соврал Тимша. — Обещали, со временем восстановится… И снова долгая пауза. Опустела шпулька, на ее место со щелчком встала другая. — Заходила я в лицей, — со вздохом призналась Светлана Борисовна. — Обещали отпуск академический дать — по болезни… ну нельзя жить без образования! Нельзя! — Нельзя, — печально соглашался Тимша, а перед глазами, рассыпая вокруг отраженное солнце, вздымались волны. Пузато выгибался наполненный ветром парус, билась в шняке не желавшая умирать рыба… — Че, мужики, никак пароход строите? — пьяновато-развязный голос пинком вышиб овладевшие Тимшей мечты. — Круто! Тимша неспешно отложил рубанок. Хмуро сощуренные глаза поднялись на гостя. У распахнутых гаражных ворот стоял мужик лет тридцати с небольшим. Неприятный мужик: серые клетчатые штаны сползли с вислого брюха. Темно-зеленая рубаха не по-осеннему расстегнута, кучерявится черным волосом грудь. На сально блестящих вывороченных губах играет паскудная усмешка… Венька как-то незаметно сместился вглубь гаража — поближе к лежащим у стены брусьям. Тимша насторожился, но спешить с выводами не стал. — Строим, — мирно согласился он. — Как не строить? Помор без лодки — не помор. Не то что девки — козы засмеют! Мужик гыгыкнул, по-хозяйски вошел в гараж. Мосластая ручища пошатала собранный на плазе набор… Тимша болезненно дернул щекой. — Не надо трогать, — попросил он. — покосится, потом не лодка — корыто выйдет! — А ты делай крепче! — хмыкнул мужик, ручища снова легла на будущую шняку. — Чего на соплях лепить? Тимша не выдержал — ноги в один прыжок вынесли из-за верстака, заставили вклиниться между громилой и набором. — Отойди, дядя, добром прошу! — жестко повторил он. — Нехорошо чужой труд поганить! — Что-о? Ты меня учить вздумал? — удивился пьяный жлоб. Заросшая шерстью грудь вызывающе выпятилась. — Да я тебя сам научу! Вежливости! Дожидаться предсказуемого продолжения Тимша не стал кулак стер усмешку с физиономии громилы… Детина пошатнулся, но устоял. На физиономии незваного гостя поочередно сменились оторопь, злоба и дикая радость. — Ну все, — удовлетворенно объявил он, сгребая в горсть ворот Тимшиной рубахи. — Ты сам напросился! Громадный кулак медленно, предвкушающе оттянулся аж за плечо… Сухой деревянный треск прозвучал как нельзя более кстати. Глаза детины съехались к переносице, он громко икнул. Обмякшее тело стекло к Тимшиным ногам. Позади громилы обнаружился Венька с обломком любовно обструганного Тимшей бруса. — Все бы тебе добро на говно переводить! — попенял ему Тимша, скрывая, что душу окатило горячей волной дружеской приязни. — Неужто чего другого ухватить не мог? — Я и не подумал — схватил что под руку попалось, — виновато признался Леушин. — Думать полезно, — наставительно заметил Тимша. — От насморка помогает! — Это как? — широко распахнул глаза Венька. — Коли дум в голове много — соплям места не достает. Шутки шутками, а рабочий настрой ухарь приблудный сбил начисто. Тимша сердито сбросил фартук, на пару с Венькой вытащил не спешившего приходить в сознание гостенька за ворота. Дверь гаража захлопнулась. — Пошли, пивка тяпнем, раз такое дело! — жизнерадостно предложил Леушин. Физономия Веньки лучилась довольством избавление от пеньковых мучений затмило даже увенчанный дракой визит. Тимша подумал и согласился. Вытащенный из гаража ухарь повернулся на бок и, подложив кулак по щеку, оглушительно захрапел. — Бабьим летом, пиво пить на природе хорошо — по домам сидеть и за зиму надоест. Венька крутанул пробку двухлитрового пластикового баллона, подхватил языком брызнувшую пену. — Ты ж вроде не пил? — с сомнением протянул Шабанов. — С кем поведешься… — хихикнул Венька и с треском оторвал от вяленого ерша изрядный кус. — На, погрызи! Хороший ершик! Неопытный взгляд вряд ли отличит морского ерша от камбалы, но северянину достаточно увидеть лишенную ржавых пятен спину, чтобы сглотнуть слюну, как наяву ощутив во рту нежный тающий вкус нехитрой закуски. — Ране такую мелкоту по отливу руками собирали! — проворчал Тимша, — а ныне четыре тыщи за пуд в магазине ломят! Дороже золота ершик! Ровно и не на Мурмане живете! — Угадили залив вусмерть, — безропотно согласился Венька, — а нефтяной терминал построят — о рыбе совсем забудем! Тимша вспомнил, как на днях подходил к берегу — черную липкую гадость хоть лопатой греби. — Зачем? — с тоской спросил он. — Рыночные отношения… — пожал плечами Венька — нефть это деньги… О-очень большие деньги! А экология — это расходы. Плевать нефтяным боссам на нашу экологию — у них семьи за «бугром» живут… Судовладельцы тоже хороши — за откачку льял[17] порту платить надо — не проще ли ночью за борт откатать? Вот и живем, как на помойке. — Куда ж посадник смотрит? — грозно спросил Шабанов. — Это мэр что-ли? Да что он может? Казна-то пустая! Ему нефть — как манна небесная. А насчет льял — поди докажи! Тимша выругался — грубо, за такую брань на промысле и по губам дать могли. А как не выругаться? Ну не получалось отдыха, хоть тресни! — Пошли на Семеновское — что-то окунуться захотелось, предложил он Леушину. — Не май месяц — в озеро лезть! — возразил Венька, но послушно поплелся следом за Шабановым. У озера, как ни странно, было по-летнему многолюдно, однаконаметанный Венькин глаз мгновенно отыскал укрытую за кустами свободную полянку. — Ты окунись, если уж приперло, а я лучше на солнышке погреюсь, — страдальчески кряхтя Венька опустился на покато выступавший из земли валун. — Что-то спина болит, видно продуло, пока твою пеньку трепал… Тимша понимающе хмыкнул, принялся было раздеваться… на краю полянки возникла парочка девчушек лет одиннадцати от роду. — Отдыхаете, мальчики? — вкрадчиво мурлыкнула одна из них — тощенькая, в цветастом шелковом платьице, с распущенными по плечам золотисто-соломенными волосиками. Тимша густо покраснел, потянул обратно спущенные до колен штаны. — Вам чего, деточки? — лениво спросил Венька. — Можем помочь расслабиться, — не обижаясь на обращение, — пояснила вторая — брюнеточка в клешеных брючках и коротенькой оголявшей пупок маечке. — По двести рублей с носа, если без извращений… — Не понял… — Тимша недоуменно нахмурил лоб. Блондиночка хихикнула и, вместо ответа, задрала подол, бесстыже выставив на обозрение безволосый еще лобок — трусиков она не носила. — Чего тут не понять, мальчики? — ласково пропела она. — Нам на сникерсы не хватает! В мозгу Тимши щелкнула, срываясь со стопора, невидимая пружина. Он побелел, став похожим на мертвеца. — Ах ты ж мокрощелка! — взревел Шабанов и, одним рывком выдернув из шлевок ремень, хлестанул соплячку по тощим ягодицам. Девчонка взвыла. «Помогите, насилуют!» — вторя ей, заголосила подруга. Впрочем, стоило добротному кожаному ремню дотянуться до ее задницы, как вопль начисто утратил членораздельность. — Я вам покажу, «насилуют»! — прохрипел Шабанов. — закаетесь перед мужиками юбчонками трясти! Малолетние шлюшки бросились наутек, но ремень таки успел достать каждую еще по разу. — Пошли отсюда, — хмуро предложил посерьезневший Леушин. — Если и впрямь ментов притащат, не отмоемся. Автобус, рыча стареньким дизелем, увозил все дальше и дальше от Семеновского озера, а Тимша никак не мог успокоиться. — Что за девки растут, а? Последний стыд потеряли! — кипел он. — Куда матери смотрят? Венька покосился на окружающих, взбешеного Тимшу старательно не замечали — зачем создавать себе лишние проблемы? Почему-то стало стыдно, будто и он из тех, ревниво оберегающих собственный покой… — Куда смотрят? В тот же телеящик, что и доченьки! — не выдержал Леушин. — Ты программу передач хоть раз просматривал? «Путаны», «Красотка» и «Секс в большом городе». Красивая жизнь, дорогие шмотки, вкусная жрачка — всего-то и надо, что ноги пошире раздвинуть! Сейчас еще и специальный молодежный сериал запустили, я рекламный ролик видел — та же самая фигня, только вид сбоку. Говорят, скоро трах в младших классах преподавать будут. С наглядными пособиями. Тимофей выругался. Венька остро глянул и добавил, криво усмехнувшись: — Просматривал я как-то семейный альбом — отцовская фотография попалась: молодой, длинноволосый, смешные круглые очечки на носу… всей одежды — драные штаны и рубаха, узлом на пузе стянутая… но не это главное — главное надпись поперек: «Остановите мир — я хочу сойти!» Ему не удалось, а ты разок сумел… обратно не хочется? Обратно? Тимша задохнулся от сдавившей сердце боли… Обратно! Словно дождавшись часа, глаза застлала багровая пелена, утопив в своих глубинах и автобус, и город за мутными от пыли стеклами, и самого Тимшу… «Слушай, говнюк, тебе что здесь, цирк-шапито?! — мысли хрипели надсаженными легкими. — Повадился, мать твою, в гости шлендрать!» Мгла растаяла. Совсем. Мир обрушился на Тимшу грохотом крови в ушах, болью в исполосованной кнутом спине, стертыми до мяса ладонями в лоскутных обмотках… и злобным каянским рыком. — Пошел, пошел! — кнут шелкнул вплотную к голове, свинцовый наконечник дернул волосы. Тимша уперся, чувствуя, как пружинит под ногами вдавленная в болотную жижу гать. Бурлацкая лямка стиснула грудь. Шаг… еще шаг… сердце бьется где-то у горла… Разве так бывает? «Бывает. Еще как бывает, — моментально отозвался Сергей. — Третьи сутки без перерыва! А ты думал здесь медом намазано?» Тимша не думал ничего. Грудь наискось перерезана кожаным ремнем, позади давит осклизлые бревна гати нагруженный добычей яхт. Надрывно скрежещет окованный бронзой киль, из-под бревен брызжет гнилая вода, болото пузырится, исходит смрадом… Наверное, где-то рядом шагают другие, но кажется, что он один, и не яхт тащится позади — лодья с полными трюмами. — Пыстро ходи — Oulujoki оттыхать путешь! — «обрадовал» надзиравший за пленниками финн. «Это он о чем?» — подозрительно спросил из глуби сознания Сергей. По окрепшему голосу чувствовалось — даже малая передышка пошла на пользу. — Про Овлуй-реку, — на выдохах ответил Тимша. — Брешет, гад!.. Слышал я… Пекка на… Колокол-реке живет… «И оно мне надо?! — взревел Сергей. Тимше показалось, что его схватили за грудки, встряхнули, как грязный половик. — Почему я?! Чем хуже других оказался? Почему?!! Твоя вина тебе и лямку тащить!» Кнут ожег спину — видно каянец устал драть глотку. Тело выгнулось, бурлацкая лямка врезалась едва не до кости. Рядом вскрикнул кто-то из поморов. Тимша не выдержал, крикнул: — Простите, люди, грехи мои! Нет ответа… «Господи! Мой это крест — за набег проспанный! Мой, ничей больше! За что поморов наказываешь? За что Сергею мучиться?! Отпусти потомка, Господи!» Нет ответа… Шаг… еще шаг… Кровь набатом гремит в висках. Алая дымка застит мир… сгущается до багровости… знакомой багровости. «Нет, Господи! Не меня — его!» «Видно не судьба…» — тихо, словно из дальнего далека, прошептал Сергей. Автобус тряхнуло на выбоине, Тимша покрепче вцепился в поручень. За окном подпирает откос высокая стена, по стене яркие угловатые рисунки… «граффити» — всплыло в голове чужое знание. У плеча, стараясь заглянуть в лицо, пыхтит Венька… Хочет понять, кто стоит рядом с ним. — Не отпустили Серегу, парень, придется тебе и дальше меня терпеть… Венька запустил пятерню в рыжие вихры — причесался. На конопатой физиономии хитрющая усмешка. — Ничего, переживу как-нибудь… Нам выходить, кстати. Широкая гранитная лестница спускаеться в чашу старого города. Тимша остановился. Сотней метров правее поскрипывает «чертово колесо». Отсюда, с верхней террасы, город как на ладони — от приткнувшейся у подножия лестницы консерватории до замыкавшего улицу вокзала… а дальше, за лесом крановых стрел и мачтами кораблей — залив, и поселок Дровяное на том берегу, и горбатые сопки до самого горизонта… Ветер, разбойничьи свистнув, взъерошил волосы и умчался дальше. Ветер Арктики, пахнущий морем и снегом. Высоко в небе тянулись длинные перья облаков — предвестников циклона. Конец сентября, до зимы — не больше месяца. Со шнякой не успевали. Тимша понял это увидев поутру хрусткие льдинки на лужах. Еще немного, и треска уйдет в Атлантику, чтобы вернуться через год — к началу июня. И все же работа не прекращалась. Даже сейчас, упрямо закусив губу, он конопатил оставленные «на разбухание» обшивки щели. Потом конопатка зашьется тоненькими рейками, зальется горячей смолой — даром что ли Венька у костра порхается? Чумазый, как черт у адской сковородки, Леушин смотрел на вверенное ему ведро. На лице явственно читалась неприязнь — смола дымила, брызгалась и регулярно пыталась загореться. Ну почему ему всегда достается самая муторная работа? Вон, Серегин предок постукивает себе кияночкой по деревянной лопатке, и никакой грязи. А от него уже не то что девки, столбы придорожные морщатся! — Готово! — крикнул Венька, потыкав палкой в хлюпающее пузырями варево. — Неси, раз готово, — отозвался Шабанов. В ход пошли в достатке заготовленные лопаточки. Венька старательно заглаживал быстро густеющую смолу, когда до слуха донеслось немного удивленное: — Кажись… Закончили. Тимофей неторопливо прошелся вдоль шняки. Ладонь похозяйски охлопала еще теплые борта… в следующую минуту Венька пораженно разинул рот — помор встал на колени, прижался лбом к форштевню и что-то забормотал. Слов Венька расслышать не сумел. Как ни старался. Вскоре Тимша поднялся, в глазах его подозрительно блестела влага. Леушин сделал вид, что не заметил. Шабанов расставил вдоль лодки дождавшиеся своего часа рамки-кильблоки, повернулся к Веньке. — Берись за корму — на киль ставить будем! Леушин ждал неимоверной тяжести, но лодка перевернулась легко. «Килограмм семьдесят, не больше!» — прикинул он. — Осталось нос запалубить да банки на место вставить, — довольно заметил Тимша. Венька подошел к форштевню — необрезанный комель шишковатой болванкой торчал над лодкой. — Зачем эту дуру оставил? — спросил он. — Увидишь, — загадочно усмехнулся Шабанов. Домой Венька возвращался один — с наказом передать Светлане Борисовне, что ночевать Сергей будет в гараже, а вернувшись поутру, ахнул — вместо безобразного комля над лодкой возвышалась яростно оскаленная рысья голова. — Ух ты-ы! — Венька осторожно дотронулся до вершковых клыков и повернулся к спокойно шлифовавшему лопасть весла Тимше. — Это на всех шняках такое? — В давние-то времена, старики сказывали, на всех, — кивнул не отрываясь от работы Шабанов. — А в мои уж и не встренуть было. Попы запрещали — бесовщина, мол… Весло отлетело к стене. Тимша поднялся, вышел из гаража. Пылающий взор вонзился в безмятежно синее небо. — На севере живем, северным богам и вера! — люто выкрикнул Тимша. Гневный взгляд перенесся на Леушина, по пути едва не спалив соседние гаражи. — Я-то здесь причем? — спросил Венька, на всякий случай отступив от шального приятеля. — Не надо со мной воевать! Ярость понемногу рассеялась, уступив место до жути знакомой Серегиной усмешке: — Понимаешь, Венька, вспомнил я, кто разок Сергею вернуться помог — Каврай, бог лопарский! Теперь думаю — надо бы и мне древним богам покланяться… раз помогли, глядишь и второй не откажут. Для Веньки разговоры о вере не значили ничего — атеистическое воспитание сделало свое дело. На конопатой физиономии расцвела ехидная ухмылка. — Да хоть горшкам молись! Главное — без человеческих жертв, иначе поймут неправильно! Тимша оценивающе посмотрел на Веньку и согласился: — Да, жертва из тебя никудышная выйдет… лучше уж вином окропить. — Белым? — спросил Венька, прикидывая сколь достанется лодке, а сколь — им самим. — Красным, — отрезал Тимша. — Как кровь. Испытывали шняку на следующий день, уговорив соседа по гаражу довезти ее до залива на прицепе. Бутылок о борт не разбивали, однако вина шняке досталось куда больше, чем рассчитывал Венька. Услышав же тимшино «выпившим на борту не место!», Леушин и вовсе приуныл. И снова Тимша стоял на коленях, прижавшись лбом к крутогнутому форштевню, а Венька маялся, желая подслушать, о чем молит богов пришедший из напрочь забытого прошлого помор… маялся, но подойти ближе не решался. — Хватит круги наматывать, — наконец окликнул Шабанов, — помогай в воду столкнуть! Днище скрипнуло по песку, набежавшая прибойная волна приняла шняку на спину, вмиг откатив на пару метров от берега. — Хватай, уплывет! — заполошенно охнул Венька, Но Шабанов довольно усмехнулся: — Хорошо пошла! Радостно! Не обращая внимания на льющую в голенища воду, Тимша ухватился за привальный брус, лихо закинул себя в шняку. — А я? — воззвал метавшийся по урезу воды Леушин. — А не спи! — расхохотался Тимша. — Один уйду! Венька вздохнул и торопливо разделся до трусов. Тимша ждал, удерживая лодку упертым в песчаное дно веслом. Не умевшему толком грести Леушину досталось сидеть у румпеля. Строгий наказ не дергать туда-сюда украл половину удовольствия. Впрочем, подруливать не требовалось — шняка неслась через залив вспугнутой нерпой — не рыская, легко всходя на волну и скользя по десятку метров за один гребок. Оказавшись за пределами фарватера, Тимша уложил весла вдоль бортов и вставил мачту в прорубленный в передней банке степс.[18] Сшитый Светланой Борисовной парус горделиво выпятил пузо, шняка встрепенулась, скакнула вперед норовистой кобылкой. Тимша закрепил брасы, сел к румпелю, потеснив оттуда Леушина. — Кру-уто! — выдохнул сияющий Леушин. Рука его опустилась за борт, словно пытаясь погладить волну. — Не урчит, соляры не жрет, а как несется! Песня! Тимша согласно улыбнулся — под рукой дышал румпель, сердитыми шмелями гудели натянутые брасы, поскрипывала в степсе мачта… Шняка жила… И не было больше ни прошлого, ни будущего — синее небо и солнечный парус… Тимша закрыл глаза — сейчас завозится дремлющий Суржин, напомнят о своем существовании братья Федосеевы, и он расскажет дурацкий сон о мире, где по улицам гуляют полуголые девицы, ездят вонючие телеги, а в избах стоят ящики со стеклянными окошками, за коими суетятся потешные человечки, рассказывая, как чистить зубы, чтоб стали тверже, и чем стирать подштанники, чтоб заду мягче… То-то Федосеевы нахохочутся! Тимша даже открыл рот, чтобы окликнуть Суржинских покрученников, но тут окликнули его самого: — Шабанов! Ты не спи, не спи — в берег воткнемся! Венькиным голосом окликнули. Не сбылось. Тимша печально вздохнул, вернулся в опостылевшый двадцать первый век. Скатываясь с Белокаменских сопок, дул шелоник.[19] Тимша ослабил брасы и, со строгим наказом держать крепко, передал Веньке. Развернуть шняку под ветер — дело нехитрое… Если брасы в надежных руках. — У меня веревка из рук вырвалась, кожу содрала! — Венька обиженно показывал пострадавшие ладони, парус хлопал вывешенной на просушку простыней, шняка уныло качалась на волнах. Тимша горестно вздохнул и опустил рей. Разворачиваться пришлось на веслах. На берегу встречала толпа зевак — от сопливых дошколят до вполне солидных усатых и пузатых мужиков. Доселе их занимала ловившаяся с пирса мелкая тресочка, зато теперь для каждого стало важнее задать вопрос — где, как, да почем купил? Непривычный к подобной настырности Тимша даже растерялся, зато Венька своего шанса не упустил: — Перед вами, господа, настоящая поморская шняка! Сделана по чертежам шестнадцатого века с использованием традиционых материалов! «И ведь не врет! — усмехнулся про себя Тимша. — Сосновые доски — они во все времена сосновые.» Среди зевак началось непонятное волнение, затем вперед протолкались два господина, на завсегдатаев старого пирса не похожие категорически. До неброскости скромно одетый бородач — сунулся к наполовину вытащенной из воды шняке и принялся, с лихорадочным блеском в глазах, ощупывать борта, заглядывать внутрь, даже попытался развернуть собранный Тимшей парус… — Кха-гм! — предостерегающе кашлянул Шабанов. Бородач поймал строгий тимшин взгляд, отступил… недалеко — до венчавшей форштевень рысьей головы… и уж отсюда его не могли отогнать ни строгие взгляды, ни многозначительное покашливание. Минут через пять бородач таки сумел оторваться от поглаживания прижатых к покатому рысьему черепу ушек. Мгновенно отвердевшее лицо повернулось к спутнику. Полилась чужеземная речь — как показалось Тимше, норвежская. Чаще всего повторялось слово «snekkar»,[20] а поскольку каждый раз оно сопровождалось похлопыванием по борту, Тимша сообразил, о чем идет речь. — Ну шняка, — буркнул он, не дожидаясь перевода. — Моя, не чья-нибудь. Норвеги, конечно, не каянцы, с ними поморы издавна торговали, однако чужую лодку этак по-хозяйски лапать не каждому земляку дозволено. Сопровождавший норвежца чернявый господин в безукоризненном темно-сером костюме, идеально выбритый и пахнущий дорогим одеколоном, аккуратно, чтоб не запачкать модельные туфли, подошел ближе. — Че хочешь за корыто, пацан? — спесиво процедил он. Хуже вопроса лощеный задать не мог. Тимша взъерошился, как изготовившийся к бою пес. — Не продается! Лощеный презрительно оттопырил губу. — Не кочевряжся, пацан! Говори цену! — Не продается! — с закипающей яростью в голосе повторил Тимша. Леушин решил, что настала пора вмешаться. — Ты откуда такой деловой взялся, а? — задиристо поинтересовался он у незваного «покупателя». — Думаешь, шмотье от Версаччи напялил — городу хозяином стал? Топай-ка отсель по-хорошему! В толпе пришедших поглазеть на шняку рыбаков раздались одобрительные возгласы — ловить треску ходили не только и не столько ради удовольствия — чтобы порадовать жареной рыбкой месяцами не видевшую зарплаты семью. Вперед, тем временем, протиснулся ражий детина в накинутом на рубаху потрепанном ватнике и старых штанах, заправленных в кирзовые сапоги. На пудовом кулаке красовалось наколотое синей тушью солнце над сопками. Меж веером расходящихся лучей красовалось гордое «СЕВЕР». — Ты че, фрайер, парням хамишь? — хмуро спросил он. — В рог давно не получал? Надушенный манекен прикинул шансы и понял, что выказывать гонор становится чревато… — Так я ведь ничего такого… — жалко улыбнулся он. Напускная спесь облетела, как фальшивая позолота с дешевых китайских часов. — Сказал босс гидом при госте ходить… переводить… я хожу и перевожу. Детина посмотрел на ласкавшего борт шняки норвежца и ядовито заметил: — Хреновый из тебя переводчик — ни в жисть не поверю, что он лодку корытом обозвал. Норвежец наконец—то понял, что происходит нечто, в его планы не входящее и, выдернув из кармана мобильник, споро набрал номер. Десяток скороговоркой брошенных в трубку фраз, и телефон протянут Шабанову. Тимша осторожно поднес к уху незнакомый аппарат. — Добрый день! — бархатистый голос далекого собеседника звучал мягко… и по-лисьи вкрадчиво. — Добрый… — настороженно отозвался Тимша. — Позвольте сразу перейти к делу — господину Ингварсону понравилась… принадлежащая Вам лодка, и он хотел бы ее приобрести. Если Вы не против, это можно обсудить в любое удобное для Вас время… Продать шняку, с которой почти сроднился? Тимша уже приготовился послать к лешему и этого, но тут под руку нахально впихнулся Леушин. — Ну? — жадно спросил он. — Чего хотят? — Тоже продать просит, — растерянно ответил Тимша. Правда, вежливо… обсудить предлагает… — Ну, если вежливо… — задумался было Венька, но, через несколько секунд конопатую физиономию украсила плутовская улыбка, — если вежливо, тогда мы завтра позвоним — сегодня нам подумать нужно. Тщательно. Тимша добросовестно продиктовал в трубку венькины слова. — Прекрасно! — обрадовались на том конце. — Мы к тому времени столик в ресторане закажем. Вы какую кухню предпочитаете? Заглавную букву в слове «Вы» услышал бы и глухой. Тимше даже стало немного неудобно. — Полагаюсь на ваш вкус, — таки вспомнилась подходящая к случаю фраза из смотренного накануне телефильма. — Чудненько! Уверяю — не пожалеете! А сейчас передайте трубочку переводчику — я предупрежу, чтобы он дал Вам визитку с моим телефоном. До свидания! — До свидания, — попрощался Тимша и вернул трубку. Переводчик с готовностью выхватил телефон, прижал к уху… от былого лоска остались жалкие ошметки. Мелко подрагивающая рука протянула Тимше визитку. Глянцевый картон пятнали несмываемые отпечатки потных пальцев. Понявшие, что развлечение кончилось, рыбаки потянулись к забытым удочкам — близился полный прилив и, вместе с ним, конец хорошего клева. Тимша поискал взглядом обещавшего вернуться за ними соседа по гаражу. Сосед задерживался, и нетерпеливый Леушин тут же вызвался тормознуть попутный грузовик. — Топай, — скаредно вздохнув, согласился Шабанов. — Иначе еще какой-нито придурок заявится. Следом за Венькой к дороге отправился господин Ингварсон. Переводчик не удержался и бросил на Тимшу ненавидящий взгляд. Тимша оскалился в ответ — не хуже украшавшей форштевень рыси. — Да что мы теряем? — горячился Венька, едва не расплескивая чай из зажатой в кулаке кружки. — Треску непойманную? Так ее поймать еще надо. А у нас ни яруса, ни права его ставить! Первый же погранец башку открутит и лодку отберет! Да плюс к тому сезон лова считай что кончился — ты это лучше меня знаешь! Тимша сидел насупившись. Челюсти сосредоточенно перемалывали найденное Венькой черствое овсяное печенье. — Стоп! — затянувшийся моголог прервался, озаренный новой идеей Венька пытливо глянул на Шабанова. — Сколь по-твоему шняка стоит? Тимша задумчиво почесал в затылке: — В мои времена — десять рублев, а сколь нынче… — Хм-м… десятка, конечно не солидно… так ведь и цены раньше другие были! Расскажи-ка, что у вас было почем? — Ну… — начал вспоминать Шабанов, — за пуд семги семь копеек просили… — Не-е… — протянул Венька, прикинув соответствие на калькуляторе, — другое вспомни. — Братья Федосеевы в Коле дом купили — семнадцать рублей отдали… — Сто-оп! Дом-то, по тем временам хороший? Тимша кивнул. — Во! Дом-дом-дом… Тысяч на пятьдесят в баксах потянет… а лодка… да еще под старину сделанная… Леушин снова погрузился в рассчеты. — Нет, столько нам не дадут… но десять—пятнадцать наверняка выторгуем… Живем, Тимша! — Если десять тысяч пополам, то сколько в рублях? — Светлане Борисовне за год не заработать! Годовой заработок?! О чем еще думать? За год-то сколь шняк построить можно! Жить—поживать… кабы не державшее за глотку прошлое. По коже пробежал морозец — разве об этом молил? Каянская плеть ласковей, грызущего сердце чувства вины — закрой глаза, а перед внутренним взором — поморы в цепях, потомок, чужой крест несущий… Верни назад, Господи! Нет, не слышит Господь… Видно, здесь придется грехи искупать… — Так что с лодкой делать будем? — потеребил задумавшегося друга Леушин. — Со шнякой, — поправил Шабанов и решительно отрезал, — Продавать. Где-то над сопками раскатисто прогремел хохот Каврая. — Ух ты! — ахнул Венька. — Неужто гроза в сентябре? Тимша не ответил. |
||
|