"Ныне и присно" - читать интересную книгу автора (Мартынов Константин)Глава 1— Свеи! Свеи идут![1] Крик надсадно продирается сквозь пережатое испугом горло, бьется в до боли стиснутые зубы… Тщетно — наружу вырывается лишь хриплое дыхание. Совсем рядом, в стоящей на мысу промысловой избе, спят поморы. Разбудить! Растолкать, коли голос пропал! Уходить надо! Погост[2] поднимать! Тимша вскакивает — вот она, изба, десяток шагов, не боле… сейчас, сейчас… Что с ногами?! Ровно в киселе увяз! Ну же! Ну!!! С реки течет густой непроглядный туман, изба тает, растворяется в сизой мгле… Растворяется. Как соль в горячей воде — темными языками плывут утерявшие извечную прочность бревна, тесовая крыша вихрится бесплотными клочьями дыма… Что же это? Почему?! Там же люди! Ни крикнуть, ни добежать… Господи! Помоги! Не слышит Господь… не хочет слышать жалкую мольбу проспавшего набег юнца… Тонкое щупальце тумана липким языком коснулось ступней, замерло на миг… и, змеей метнулось вверх. Тугие кольца обвили тело, потянулись к лицу… в ноздри плеснуло запахом болотной гнили. Тимша застыл увязшим в смоле мурашом… еще мгновение и… все? — Ты че, Серега? Че орешь-то?! Глюки замучили? В плечо, заставив пошатнуться, болюче ткнулся костлявый кулак. Туман поредел, обернувшись полупрозрачной дымкой. рядом возникла скуластая конопатая физиономия с прилипшей к губе сигаретой. Русая с рыжинкой челка сползла на круглящиеся в недоумении карие глаза. «Венька Леушин, сокурсник… — вяло трепыхнулось узнавание. — Про какие-то глюки несет… Глюки? Изба, туман кислотный, чужие паруса над водой — глюки? И впрямь. Ха! Всего-навсего…» Улыбка не успела коснуться губ, а облегчение уже сменилось нахлынувшей злостью. «Да, глюки! Который раз, между прочим. Лезут и лезут… Сначала казалось — просто сны дурацкие, а теперь посередь дня сподобился. И что? К психиатру? Хрена с два!» Сизая дымка откатывалась дальше и дальше, пряталась в переулки, ныряла в решетки водостоков… Все, нет ее. Сергей перевел дух. Скопившаяся на автобусной остановке толпа белела пятнами лиц, дружно повернутых к источнику вопля. Широко распахнутые, алчущие зрелища глазенапы, раззявленные рты… Как клювы у голодных птенцов… Ага, сейчас прилетит птичка-мама, напихает в клювики жирных червяков, и все будут довольны… Сергей представил жующих шевелящуюся закуску людишек… с губ сорвался нервный смешок. — Точно, глюки, — утвердился в диагнозе Леушин. Острый взгляд пытливо уперся в лицо приятеля. — Ты че, Шабанов, на колеса подсел? Сергей поморщился. — Отвали! Тоже мне, нашел нарика. Не выспался, вот ерунда всякая и блазнится… — Ага, еще скажи, бессоница замучила, — недоверчиво протянул Леушин. — А что ж Светку какую-то звал? Это которая? С менеджерского? Вот же прилип… В рыло что ли сунуть? Хотя не стоит друг все-таки… лучше отбрехнуться. — Не твое собачье дело! Вообще не с нашей хабзы телка. Вчера на дискотеке снял. Из дому почаще выходи, глядишь, и тебе чего обломится. Венька, знакомый с женскими прелестями лишь по эротическим фильмам, завистливо вздохнул. Шабанов, снисходительно ухмыльнувшись, хлопнул друга по спине. — Фигня все это! Пошли лучше пива тяпнем, а то хмыри с остановки вконец достали. Нагретая полуденным солнцем скамейка щедро делилась теплом. Простая, надежная и очень вещественная… Такая не растворится. После третьей бутылки пенистого «кольского» дурацкий кошмар ушел из памяти… или не ушел — просто затаился в глубине? Пусть, главное — чтоб не высовывался. Сергей чуть напрягся. По улице прокатился утробный рокот. — Благородная отрыжка бывает только после пива, — наставительно заметил он сосавшему «пепси» Веньке. — А от химии твоей один бздеж. Леушин фыркнул, обрызгав шедшего мимо очкастого типуса. Типус хотел возмутиться… но вспомнил прошедший по местному телеканалу сюжет: семнадцатилетние отморозки насмерть забили подвыпившего мужика. Бейсбольными битами. У сидящих на скамейке бит вроде бы не заметно… однако облик — растоптанные кроссовки, линялые джинсы, мятые рубахи и наглые физиономии… нет, от таких нужно держаться подальше! Желание возмущаться угасло, не успев разгореться в полную силу. Типус выцвел, как старая фотография, съежился и торопливо шмыгнул прочь. — Глиста! — лениво бросил ему вслед Шабанов. Типус сделал вид, что не расслышал. — Во, кстати! — возбужденно поделился ассоциацией Венька. — Давай по треску съездим! Пацаны говорили, на Мишуках по килограмму хвосты ловятся! — Почему «кстати»? — все так же лениво поинтересовался Сергей — маятник качнулся, на смену кошмару пришло близкое к нирване состояние. — Ну как же! — затараторил Венька, — глисты — черви наживка — рыбалка — треска! — Морского червя надо… Шабанов зевнул. — На отливе копнем! — Венька похоже завелся всерьез. — Ты и копнешь, — подытожил Сергей. — Я лодку клеить буду — носовой баллон травит… Остатки пива теплой волной плеснули в рот. Сергей поднялся. — Ну, давай, вечером жду! Ладони столкнулись в ритуальном хлопке. Расставание не затянулось. — Часам к семи буду! — крикнул вслед Венька. Сергей не оборачиваясь кивнул. От дома Шабанова отделяли три квартала — можно и на автобусе проехаться, — он же пошел пешком. «Пачка сигарет как-никак», — заметила не ко времени проснувшаяся скаредность. Что проснулась она не ко времени, стало ясно, едва Шабанов свернул за угол: дорогу преградили трое подвыпивших верзил. «Попал! Это ж Воробей с шестерками!» Желудок, предчувствуя неприятности, моментально заныл. Сергей окинул взглядом противников… Растянутые свитера мешковато болтаются, широченные штаны-«трубы» щеголяют накладными карманами, на башке Воробья красуется надетая задом наперед бейсболка… то ли «хип-хоп», то ли «гоп-стоп»… Впрочем, Сергей хорошо знал, где истина. — Гля, что это за рыло на нашей улице? — делано удивился Воробей. — Здесь, паря, за проход платить надо. Шабанов стрельнул глазами по сторонам — никого из знакомых. Прохожие, естественно, старательно отворачиваются… Уроды! — Откуда у бабушки денежки? — попробовал отшутиться он. — Бывает, — участливо покивал главарь. В следующий миг короткий, без замаха, удар сбил Шабанова с ног. — За что? — непроизвольно воскликнул Сергей. Прозвучало жалко и глупо. Один из прихлебателей наклонился, пошарил по серегиным карманам. На свет появилась оставшаяся после покупки пива мелочь. — И это все? Не соврал, значит… Воробей презрительно цвиркнул сквозь зубы. Плевок жирно шмякнулся рядом с Сергеем. — Вали, чмо! Пруха тебе — по жаре кулаками размахивать лень. Сергей поднялся — неторопливо, пытаясь сохранить остатки достоинства. — М-мухой! Вслед затопотали, заулюлюкали. Сергей не побежал. И к спасительно распахнувшему двери автобусу дошел почти без спешки. Автобус, же как нарочно, стоял и стоял — ждал ковылявшую вдоль поребрика бабку… Наконец со змеиным шипом закрылась дверь, колеса сделали первый оборот… и Сергей позволил себе выпустить запертый в горящих легких воздух. — А что я мог? — бурчал он под нос часом позже. Смоченная бензином тряпочка яростно терла по оранжевой резине лодочного борта. — Пасть смертью храбрых за три рубля и право топать где хочу? Да пошло оно, это право… Мысли текли насквозь верные, жаль облегчения не приносили никакого. Казалось, не борт обезжиривает, а с себя налипшее дерьмо счищает, плевок давешний. Заплата легла, словно присосалась. Теперь надо ждать, пока схватится… а пока сверху тальком посыпать… — Ну, кажись все… Ладони шлепнули друг о друга, по комнате расплылось белое облачко. Сергей встал, затекшие колени отозвались болью. — Старость не радость, — философски заметил семнадцатилетний Шабанов. — К перемене погоды, что ли? Ноги машинально поднесли к окну. За окном, наслаждаясь коротким северным летом, раскинулся Мурманск. Солнце медленно опускалось к вершинам сопок, размышляя стоит ли прятаться на жалкие четверть часа или, на радость северянам, протанцевать еще один тур. Шабанов присел на обычный для «сталинки» широкий подоконник. Через двор, «срезая угол», торопилась на дискотеку разношерстная публика. «На толпу поглазеть, пока Веньки нет? — проплыла ленивая мысль. — Все какое-то развлечение…» Влюбленных он игнорировал — скукота! — все их взгляды, жесты, улыбки и слюнявые благоглупости давно описаны, задокументированы и засижены мухами. И вряд ли вон тот лопоухий красавчик сумеет родить что-то новое… как бы ни мечтала крашеная в рыже-фиолетовые цвета подружка. Гораздо занимательнее смотреть на прочих: вот пара девиц на излете юности. Судя по усталым и равнодушным лицам ветераны дискотек. Наверняка еще те времена помнят, когда аналогичные мероприятия «вечерами отдыха» назывались. Им бы дома сидеть, над сериалами рыдать… так нет — привычно бредут туда, где лет двадцать назад кто-то ласковый помог расстаться с девственностью… За ветераншами стайка тонконогих соплюшек каблучками цокочет… Аж пыль над асфальтом. С такой познакомишься, и на срок залетишь — за растление. И никому не интересно, что соплюшки сами кого угодно трахаться научат… Кстати, та, с краю, ничего — фигуристая… Тьфу, леший! Сергей прянул от окна… и от греха подальше. Полез в кладовку за рюкзаком. «Жратвы бы прикупить, да денег нет… а-а, обойдемся.» Робко тренькнул дверной звонок. Даже не тренькнул, а так, вспикнул на долю секунды и снова умолк. Сергей вышел в коридор, ожидая услышать топотню и радостный визг убегающих шпанят, но из-за двери донесся венькин голос: — Серега! Это я! — Че, кнопку ладом нажать сил нет? Все на червей извел? — уколол Шабанов. — Нам еще через залив грести. Дверь раздраженно скрипнула и впустила примелькавшегося не меньше хозяев гостя. — Причем здесь силы? — отмахнулся Венька, гордо показывая поллитровую банку с плоскими сизо-оранжевыми червями. — Мамашу твою разбудить боялся. — Нет ее, всю неделю в третью смену работает. Щас, рюкзак увяжу и двинем. Весла бери. Длинный — сантиметров пятнадцать — червь-нереида, цепляясь щетинками за микроскопические неровности стекла, поднялся над банкой, кривые иголочки челюстей грозно выдвинулись. — Ку-уда полез? — укорил Венька, вскидывая на плечо самодельные весла. Обкусанный с черной каемкой ноготь щелкнул червяка по голове. Нереида испуганно свалилась обратно, зарылась в обрывки морской капусты. — Уходим, — сообщил Шабанов, вскидывая рюкзак на плечо. — Давно пора, — легко согласился Леушин. Ночное солнце катится по макушкам сопок, с севера дует чуть заметный ветерок, мелкая волна тихо шлепает о борт стоявшей на якоре надувнушки… Рыба не клюет: разве это клев дюжина тресочек за час? И ни одна до трехсот грамм не дотягивает! — По кой леший лодку брали? Такое и с пирса ловится, — проворчал Сергей. Без души проворчал — лишь бы Венька осознал вину и назад один греб, без серегиной помощи. — Я покемарю чутка… разбудишь, если рыба пойдет. Леушин кивнул и поддернул намотанную на палец леску. На другом конце призывно вильнула блесна с обвившим тройник червяком. Сергей подправил рюкзак, откинулся, привалившись затылком к круто задранному носовому баллону. Тишина… Воздух чистый… Волна в борт плещет… Если глаз не открывать, легко представить, что никакого города поблизости и нет вовсе… Не построили еще… ни одного дома на двадцать верст берега, от самой Колы… — Эй, Тимша! Неча в шняке[3] дрыхнуть! Самого замест наживки подвешу! Сергей вскинулся раньше, чем удивился странному обращению — тело опередило разум. Высокие кожаные бахилы плюхнули по скопившейся на дне шняки луже. Пологая морская волна ударила в дощатый борт, окатив лицо солеными брызгами. Низкое затянутое тучами небо, готово пролиться нудным моросящим дождем… Сергей зажмурился, ошалело помотал головой — почудится же такое! — Шабанов! Тебе повторить или пинка отвесить? — грозно раздалось над ухом. — Крючья кто наживлять будет? И снова тело оказалось проворней разума — он подскочил к ярусу, руки сами выхватили из наполненной мойвой бочки серебристую рыбку, ловко насадили на готовый скользнуть за борт крюк. На место ушедшего в воду крюка подоспел другой. И еще один. И еще. — То-то, — удовлетворенно прогудели сбоку. Сергей на миг скосил взгляд — здоровенный мужик в долгополой парусиновой куртке с капюшоном и таких же, как у Сереги, бахилах, сноровисто вязал к шнуру яруса поводки-форшни. Изрядно тронутая сединой борода сердито топорщилась, из-под кустистых бровей недобро поблескивали колючие глаза. — Ты не на меня, на крючья зырь! — рыкнул мужик. Сергей вздрогнул. Что ж это? Опять кошмар?! Где Кольский залив? Где конопатый Венька? Почему все вокруг знакомо и привычно — и скалы Мотки на юге, и сердитый Данила Суржин — хозяин шняки, и мерно скрипящие уключинами братья Федосеевы? А кто я сам? Сергей или этот, как его… Тимша? Тимофей Шабанов! Шабанов?! Предок что ли? Упоминание фамилии прочистило разум не хуже ядреной горчицы. Сквозь угрюмые моткинские скалы прозрачной тенью проявился растянувшийся вдоль залива Мурманск. Сергей невольно посунулся навстречу… и заорал от пронзившей ладонь боли. — Табань! — в тот же миг взревел над ухом суржинский бас, в борт, отрубив поводок впившегося в ладонь крючка, врезался бритвенно отточенный тесак. Взбурлила под ударившими в противоход веслами вода, шняка остановилась. Видение Мурманска заколебалось и растаяло. Остались море, засевший в ладони крючок… и разъяренный Суржин. — Ты что творишь, растяпа?! — громыхал хозяин шняки, медведем нависнув над побелевшим от испуга и боли Шабановым. — Без руки остаться захотел? Что я Агафье скажу? Твой сынок, Шабаниха, сам себя на тресковый корм пустил? Клади ладонь на борт! Клади, говорю! Шабанов не слушал — нянчил прижатую к груди ладонь. — Эй, Иван, Тихон! Ну-тко подсобите! Плечи Шабанова стиснули железные объятья одного из Федосеевых. Второй легко, не замечая сопротивления, прижал к планширю серегину ладонь. Скрипнул, рассадив кожу зажатый в кулаке Суржина тесак — Сергей взвизгнул. Оглушительно — кружившие над шнякой чайки всполошено метнулись прочь… обманчиво-неуклюжие пальцы Суржина даже не дрогнули. Одно уверенное движение, повторный серегин взвизг, и крючок отпустил добычу. Хлынула кровь. Суржин скривился, выпростал из портов подол рубахи. Взмах тесака отхватил широкую полосу. — На, перетяни руку-то, — буркнул помор, подавая расшитую цветным узорочьем ткань. — Почто рубаху спортил? — глупо спросил Шабанов. — Старая была, — отмахнулся хозяин шняки… на хмурой физиономии на миг мелькнула усмешка. — Ничо, буду в Умбе — с твоей матери новую стребую… али взамен побеседовать напрошусь. Федосеевы заржали — поморская молодежь вместо принятых в Московии гулянок предпочитала встречаться в теплых домах летом-то все на промысле, а северные зимы к гулянкам не располагают. Конечно, «беседовали» под присмотром зорко бдящих за соблюдением приличий бабок… но… Ох уж это «но»! Сергей… нет, на сей раз Тимша, покраснел, набычившись глянул на Суржина… «Может и стоило бы…» — неожиданно мелькнуло в голове. — «Мать-от пятый год в бобылках — с тех пор, как отец с Груманта не вернулся… а Суржин хозяин справный…» — Беседник нашелся! — на всякий случай буркнул Тимша, перевязывая распоротую ладонь. Суржин хмыкнул еще раз и посерьезнел. — Все! Хватит лясы точить — у нас еще половина тюков на борту. Пшел вон, растяпа! Иван! Цепляй наживку, Тихон с веслами и один справится. Еще бы не справился — косая сажень в плечах! — Шабанов ревниво покосился на свои и шмыгнул носом — из Тихона троих таких выкроить… Иван молча пересел, широкая ладонь черпнула забортной воды, плеснула на планширь… Порозовевшая вода стекла в шняку, за борт не пролилось ни капли. Сергей недоуменно пожал плечами — ритуал наверное… Снова разматывается тюк… Ярус — тридцать тюков, один тюк — четыреста шагов… Даже если половина снаряжена, все равно надолго затянет… рука еще ноет, хоть волком вой! И горит, ровно в костер сунул! Примостившийся в сторонке — чтобы не мешаться, — Шабанов украдкой покосился на Суржина… ладонь тишком нырнула за борт… Попавшая в рану соленая вода защипала так, что на глаза навернулись слезы — Сергей закусил губу, чтобы не вскрикнуть… затем холод приглушил боль, принеся долгожданное облегчение. «Нельзя так», — шевельнулось в глубине сознания. «Акулы кровь учуют!» Сергей мгновенно выдернул руку из воды, сунул за пазуху. «Какие акулы? Сроду, кроме сельдевок, ничего в Баренцухе не водилось», — успокоил он себя, но от борта отсел. «Кто я? Где? Когда? — вопросы перли скопом, сталкивались, пихали друг друга. — Кто такой Тимофей Шабанов? Почему в голову лезет?» Ответов не находилось… «…и леший с ответами. Не до них.» Руку дергает болью, ровно жилы бес теребит. Шабанов кривится, нетерпеливо смотрит на оставшиеся тюки. «Еще два. Скорей бы уж к берегу… там изба натоплена, зуйки[4] каши наварили…» Мысли путались, Шабанов не различал, где кончаются тимшины и начинаются сергеевы. Ни в бред, ни в кошмар не верилось — в кошмаре от боли слезы на глаза не наворачиваются. Впрочем, от Тимши разве что воспоминаний чуть-чуть, да говор старинный… Сергей он. Сергей! Рядом со шнякой, распоров волну косым плавником, пронеслась серо-стальная торпеда. Хрустнуло, разлетаясь на щепки попавшее в акулью пасть весло. Вывернувшийся из рук валек ударил Тихона в грудь, бросил на дно шняки. К небу нелепо взметнулись обутые в бахилы ноги. — Акулы! — охнул Иван, отпрянув от борта. В руку Суржина сам собой прыгнул тесак. Глаза напряженно буровили водную глубь. — Коли на борт выметнется, — хрипло приказал он, — к другому кидайтесь — откренивать. Опружит шняку — никому не жить! — Знаем, — буркнул Тихон. «Опружит? — не сразу понял Сергей. — А-а, перевернет! Это да… Тогда уж точно — на корм…» В душе, холодным склизким червяком, зашевелился страх. Что теперь? Сидеть и ждать, сожрут или нет? В скользнувшую по обшивке ладонь ткнулось гладкое круглое древко. «Это еще что? Багор?! Хар-рошая штука — багор!» Сергей сжал древко здоровой рукой и поднялся. Страх исчез, сменившись невесть откуда взявшимся азартом. «Не кошмар? Все по правде, да?! Проверим. Акулами меня пугать…» Шабанов оперся коленом на борт. Распоротая крючком ладонь снова нырнула за борт. — Что делаешь, олух? — взвыли за спиной… Сергей даже не обернулся. «Ну где ты, стерва? Где?» — билось в мозгу. Акула вынырнула из-под днища, внезапно и резко. Медвежьим капканом клацнули челюсти, и тварь скрылась из вида. — Ку-уда?! — бешено гаркнул Сергей. Окровавленная тряпка зашлепала по воде. Острый спинной плавник разрезал волну в полусотне метров от шняки. Акула разгонялась, на сей раз не собираясь упускать добычу. — Опружит! Ей-богу опружит! — запричитал кто-то из Федосеевых. У самого борта акула повернулась боком, взмыла над водой, опираясь на хвостовой плавник. Налитое хищной силой тело упруго изогнулось, готовое обрушиться на шняку… Сергей вскочил. С яростным ревом. Сейчас он расквитается! За все — за кошмары идиотские, за Воробья поганого… за хорошее, плохое и за три года вперед! — Получай! Кованый наконечник багра вонзился в жаберную щель. На миг все замерло в напряженном равновесии — акула давила всей тяжестью, Сергей, уперев пятку древка в бедро, отчаянно сопротивлялся. Багор дрожал, гнулся, жалобно трещал. Один миг. Долгий, как Вечность… Акулий оскал против человеческого, мертвящий взгляд агатовых глаз-пуговиц против яростно-голубого, опасного, как застигшая в тундре пурга… Акула не выдержала первой. Судорожный рывок бросил ее прочь от шняки и страшного человека. Оставляя за собой багровую полосу крови она нырнула в глубину, в безопасность… Сергей постоял еще немного и, уронив под ноги багор, опустился на банку. Дикая лють сменилась опустошенностю. «Какой там кошмар — все реально… и ничего не изменилось… та же шняка, те же поморы… дом где, я вас спрашиваю?!» По телу пробегали волны обессиливающего озноба. В растревоженную руку хлестнуло очнувшеся болью. — Шабановская порода, весь в отца, такой же бешеный, — уркнул Суржин, и непонятно, что преобладало в голосе — уважение или осуждение. — На берег надо! — жалобно сказал Тихон. — Все равно на ярус не сядет ничего, или акулы рыбу обожрут… — Эт-т верно… — вздохнул хозяин. Оставшиеся тюки развивать не стали. Через несколько минут на волнах закачался отмечавший конец яруса буй, опустевшая шняка ходко побежала к становищу. Суржин молчал до самого берега. — Хороший ты парень, Тимша, — сказал он, когда под килем шняки заскрипел береговой песок. — Только не обессудь, в море я тебя больше не возьму. На тоню иди, по семгу… Вот так? Запросто? Взял и выгнал? Позорище небывалое! За что?! За то, что акулу прочь отогнал? «Снова проклятый Тимша. Так и рвется наружу. Сгинь!» Не сгинул — наоборот, отпихнул Сергея в темноту, в дальний уголок мозга. Рука моляще потянулась к Суржину, но тут же бессильно упала на колено. — Полпромысла позади! Кто мне долю даст? Чем зимой мать кормить буду?! — горько спросил Шабанов. — За полпромысла и получишь, — отрезал Суржин, вмиг напомнив, кто здесь хозяин. — Даже с лихвой. А в шняке моей бешеным места нету. Не хочешь конца промысла ждать — лопарей проси, пусть в Колу отвезут, а там, глядишь, и оказия в Умбу сыщется. Конец разговору. Покрученнику[5] с хозяином не поспоришь. Как жить-то теперь? Как людям в глаза смотреть?! В горле задавлено клокотнуло рыдание. Шабанов, не помня себя, побрел к берегу, грудь легла на обнажившийся по отливу валун, в мокрое от слез лицо плеснуло волной… «Пусть плещет — подумают, что не слезы по щекам, а вода морская… одну соль от другой не отличить… Волны накатывали, одна за одной, сбивая дыхание, вынуждая недовольно морщиться… Тимша отступил, жалобно всхлипнув напоследок. Осталась пустота. «Надо бы встать, сколько валяться можно…» — Серега! Слышь, Серега? Да что с тобой сегодня? Кончай дурить, а? — писклявый голосок настырничает, комаром над ухом зудит… Шабанов неохотно разлепил веки… небо… чистое, ни облачка… мишуковская сопка с бело-ягельной проплешиной на вершине… залив… Солнце на востоке — дело к утру идет… Сергей медленно повернул голову. Взгляд уткнулся в сидящего на толстом оранжевом борту надувнушки Веньку. Сокурсник напоминал потерявшегося щенка. Даже поскуливал с перепугу. Зажатый в кулаке черпак мелко дрожал, тяжелые капли срывались с брезентового донышка, падали на на обтянутые старенькими штанами колени… Венька не замечал. — Серега! — почему-то шепотом позвал он. — Ты как? Я уж и по щекам бил, и воду лил, а ты… Венька порывисто вздохнул. Шабанов улыбнулся. «Дома! Никаких промыслов, никаких шняк… и никаких акул!!!» Сергей потер глаза — как бы со сна — на деле избавляясь от предательски выступивших слез. Веньке рассказать? Не-е, такое рассказывать — прямая дорога в «дурку»… мозги лечить. — Что «как»? Выспался я, — сообщил Шабанов, нарочито зевнув. — Ты-то чего делал? Где обещанные килограммовые? Леушин сник — вопрос явно застал врасплох. — Нету килограммовых… — промямлил он, — зато средненьких полрюкзака… И камбалюшек полтора десятка… — Камбала, это хорошо, — с знанием дела согласился Шабанов. — Особенно, если в растительном масле сварить. Во рту тает! Сергей предвкушающе облизнулся. Даже хотел блаженно зажмуриться, но передумал — не дай бог, снова в кошмар попадешь. Тело пробило ознобной волной — как жить? Хоть совсем не спи! — С тобой точно все в порядке? — Венька никак не мог успокоиться. — Да чего ты пристал?! — в сердцах огрызнулся Шабанов. — Что не так? Обычно непробиваемый Леушин не выдержал. — Все хорошо, да? — спросил он севшим от обиды голосом. Наполненный водой черпак полетел под ноги. — Почему ж тебя добудиться нельзя? Почему кричал, словно убивают? Кошмар, скажешь, да? И это из кошмаров? Венька ткнул пальцем в серегину ладонь. Шабанов опустил взгляд — поперек ладони протянулась багровая полоса недавно зажившего шрама… Нет, даже не зажившего, а не сумевшего полностью проявиться. Не шрам — отпечаток, память тела. Что на этот раз врать? Подсказал бы кто… — Это не со мной — с тобой что-то! — ядовито бросил Шабанов. — Я ж еще зимой поранился! За полгода ни повязок, ни шрама увидеть не сумел? Тебе очки не купить? От злости Венькино лицо аж красными пятнами покрылось. — Себе купи! Неча из меня психа делать! И вообще… Якорь доставай, домой пора! Нарыбачились! Шабанов угрюмо развернулся, потащил привязанный к носовому коушу шнур. Приспособленный вместо якоря здоровенный подшипник неохотно оторвался от илистого дна, чтобы в конце пути перевалиться через возмущенно скрипнувший борт. — Уйди, — буркнул Шабанов сунувшемуся к веслам Леушину. — Сам догребу. Радость от возвращения исчезла, как и не было. Рыбалка не удалась. — По треску ходил? — голос вернувшейся с работы матери донесся, едва Сергей переступил порог квартиры. — Ага, — отозвался он. — Котлет захотелось. Шлепая босыми ногами, Светлана Борисовна вышла в коридор. Цветастый халат свободно болтался на худощавую фигуре, голову сплошь покрывали ряды бигудей, только за левым ухом непокорно выбивалась темно-русая прядь. — Давай рыбу почищу, — сказала Светлана Борисовна, забирая у Сергея испачканный рыбьей слизью рюкзак. — Котлеты вечером будут, сейчас щами обойдешся. Раздевайся и руки мой. Все как всегда. Привычно, уютно, безопасно. Сергей ощутил, как начинает отмякать стянувшийся в груди узел. С пронизанной лучами утреннего солнца кухни, недавние события казались дурацким сном. По крайней мере, хотелось в это верить… Просто сон. Непонятное снилось и раньше… Шабанов прикинул — с тех пор, как взрослеть начал… но чтобы наяву? Два раза за сутки!.. Забыть. Наплевать и забыть. Шабанов мельком покосился на ладонь — шрам побледнел и уже не бугрился. Если так дальше пойдет, к вечеру от него следа не останется. И хорошо. И здорово! Стоило покончить с едой, как по телу свинцом разлилась усталость. Ноги еле донесли до спальни. Неприбранная со вчерашнего дня кровать призывно откинула уголок верблюжьего одеяла. — Я тоже рад тебя видеть… — сообщил ей Шабанов. — Сережа! Вставай! Жизнь проспишь! — настырничает материнский голос. — У-гу-м-м… Просыпаться не хочется, да и голова приросла к подушке чугунным шаром… — Проснулся? Я ухожу. Захочешь есть — котлеты на столе. Сергей нашел силы сесть и недоуменно воззриться на мать. — Уходишь? На работу? Сколько время-то? — Шестой час вечера. Мне еще к Вере Федоровне надо… Ответом — понимающий кивок: потрепаться с подругой святое дело! Не все ж в телевизор пялиться. Ноги поелозили по полу, нашаривая затаившиеся тапки… Уже из ванной Сергей услышал, как хлопнула, выпуская мать, входная дверь. Через полчаса изрядно опустевшая миска с котлетами переместилась в холодильник, а в желудке поселилась приятная сытость. — Адын, савсэм адын! — с фальшимым грузинским акцентом пропел Щабанов. «Хочешь пиво с Венькой пей, хочешь телку приводи…» лениво проплыла благодушная мысль. Рука привычно потянулась к телефону — звякнуть Леушину… но тут на ум пришла утренняя размолвка. «Значит, разговоры под пиво откладываются…» Досада на Венькину настырность осталась в прошлом, однако звонить первому… Лучше уж дискотека и телки. Зал наполняет духота. Запахи выпивки и распаренных тел тяжелыми волнами перекатываются от стены к стене. Полумрак рассекают цветные лучи прожекторов, по ушам бьют невнятные вопли ди-джея… Сергей фланировал по залу, наметанным взглядом вычленяя из толпы пригодных к эксплуатации козочек. В руке, нежно алела купленная за полтинник роза. «Ничего блондиночка… грудастенькая… платьишко розового атласа с глубоким вырезом, туфельки изячные… словно на выпускной бал нарядилась. Очкарика, что возле нее увивается, и отшить нетрудно — видно же, как девица поверх него зал разглядывает… ищуще. Или вон та черненькая, в стиле «вамп» размалеванная? Нет, такая или подарков дорогих захочет, или болезнью нехорошей наградит… Ладно, что там дальше? Дальше профессионалки. По мордам видно скучающе-ждущим. И что за удовольствие с ними спать? Как вместо рыбалки в магазин зайти — рыба та же, а вкуса никакого. Выдохлась. Придется все-таки к блондиночке…» Пока он бродил по залу, блондинка успела обзавестись «чупа-чупсиной» и теперь перекатывала во рту, как… нет, не надо прикалываться — желание знакомиться пропадет… А ухажера очкастенького плечиком-плечиком — чтоб на дороге не болтался, урод! — Вы позволите составить компанию? Блондинка, вихляясь не в такт музыке, прищурилась, ленивый взгляд пробежал по Сереге от макушки до пят… «Прикидывает, согласиться или послать подальше… Ничего, именно для таких моментов розочки и покупаются.» — Это вам! Блондинка разулыбалась, глупо захлопали густо накрашенные ресницы. Обращаться «на вы» и дарить цветы способен далеко не каждый — фантазии не хватает! Очкарик кашлянул, напоминая о своем существовании. Теперь хоть укашляйся. Поздно, голубчик. Поезд ушел, а ты и не заметил! Сергей прикинул возможные варианты: «в драку не полезет — хиловат… и кодлу не соберет — не знает он тут никого, по роже видно… Эй, очкарик, скажи подружке «адью»!» — Один танец, — предупредила блондинка, мельком глянув на очкастого. «Конечно один, о чем речь? Дли-инный такой — до самой постели. Сомневаешься? Зря…» Очкастый, словно услышав серегину мысль, ожег соперника яростным взглядом и устремился к выходу. «Небось, от ревности изнывает. Дурошлеп. Радоваться надо — лучше раньше, чем позже: не придется к венам ржавым лезвием примеряться, ошметками разбитого сердца харкать.» Танцевали до упаду, время от времени перебираясь в бар, чтобы охладиться некрепким коктейлем. Говорили мало. Короткие фразы перемежались долгим молчанием. Вопрос-ответ-пауза… Как тебя зовут? — Наташа… А тебя? — Сергей… Никакой настойчивости, никакой явной инициативы — пусть ей кажется, что она контролирует события. Раза два девица исчезала в дамской комнате, давая Сереге время отдышаться и привести в порядок мысли. Как ни убеждай себя в обратном, но каждая встреченная герла в какой-то момент начинала казаться той единственной, что искал всю жизнь, что теперь-то уж навсегда… даже если этого «навсегда» оставалось день… или час… — Эй, мужик! Че лоб морщишь? Здесь отдыхать надо! Сергей оглянулся — в полушаге за спиной подпирал стенку невзрачный субьект с воровато бегающими глазками. По губам субьекта гуляла похабненькая ухмылка. — Хочешь по полной оттянуться? — фамильярно подмигнул субьект. — У меня есть кое-что… тебе понравится! Тьфу! Толкач поганый! Сейчас «экстези» впаривать начнет. — Предпочитаю водку, — с недоброй усмешкой сообщил Шабанов. — Натурпродукт. Водка есть? — Водка у бармена, — огрызнулся субьект, теряя интерес к разговору. — Я тебе о деле говорю! — Да пошел ты со своими делами! — зверея предложил Сергей. — Чихать я на них хотел! Субъект злобно зыркнул крысиными глазенками и отвалил. — Это кто? — чирикнула выпорхнувшая из дамской комнаты Наташа. — Твой приятель? Сергей обворожительно улыбнулся — мол, какие приятели, если рядом такая девушка! — Не-е! Обознался чувак, за кореша принял. Наталья порылась в висящей на запястье сумочке, на свет появилась новая «чупа-чупсина». Полные губы призывно вытянулись, конфета исчезла за щекой… Сергей вытер вспотевший лоб. — Пойдем в зал? — невнятно промурлыкала девица. — В зале душно, потом воняет… — глядя чуть в сторону пробормотал Шабанов, — а на улице солнце полночное, птички… Лепота! Наталья задумчиво почмокала конфетой. «За дискотеку сто рублей отдано — читалось на глуповатой мордашке, — а чего я на улице не видала? Птичек?!» — Между прочим, в кафешке за углом пломбир с тертым шоколадом, кофе-гляссе со взбитыми сливками… и народу никого, — продолжал искушать Шабанов. Девица скорчила презрительную гримаску. «Всего лишь кофе?!» — куцая, как заячий хвост мыслишка не нуждалась в озвучивании. Сергей заговорщицки подмигнул. Наталья вздохнула и тряхнула завитыми локонами — словно на подвиг решилась. — Ну если кофе… то с коньяком. Сливок я и дома поем! — Как скажешь, — покладисто согласился Сергей и, подхватив девицу под руку, заторопился к выходу. Тратить последнее на коньяк не хотелось… но куда денешься? Затем были мороженое, и кофе, и «два по сто» от плевавшего на возраст клиентов бармена, и прогулки в обнимку по слегка опустевшему к ночи городу… и подъезд серегиной семиэтажки с непременной бабкой на скамейке у крыльца… «У-у, старая грымза! — Сергей мельком зыркнул на одетую в линялое черное платье и темно-коричневую шерстяную кофту старуху, — сидела бы дома, телик смотрела!» Вслух же, приторно улыбнувшись, поприветствовал: — Здравствуйте, бабушка Ашхен! Не спится? — И не говори, Сережа-джан! — охотно закивала бабка. Все годы проклятые… Острые колючие глазки царапнули девицу, бесцветные губы неодобрительно поджались, сухонькие пальцы машинально поправили черный траурный платок. «Наверняка матери настучит, зараза!» — угрюмо подумал Шабанов, ныряя в подъезд. — «А-а, ну и ладно…» Целоваться начали еще в лифте — жадно, словно пытались загрызть друг-друга… а секс, несмотря на все серегино усердие, получился сереньким и утомительным, как разгрузка вагона с подгнившей капустой. Наталья старательно выгибалась, стонала, изображая оргазмы, подсмотренные в эротических фильмах позы сменяли одна другую… и все без души, на чистой технике. Наконец показушные страсти утихли, Наталья дотянулась до лежащей на стуле сумочки, достала очередную конфету. Сергей лежал, закинув руки за голову и уставившись в потолок. Молчание давило бетонной плитой, но и говорить было не о чем… — Ты у меня второй… — ни к селу, ни к городу объявила девица и потупилась. «Ага… в каком десятке?» — мысленно усмехнулся Сергей, но вслух не сказал ничего. Лениво повернувшись к девице он прикусил напряженно торчавший сосок. Наталья охнула и часто задышала. Шарик «чупа-чупса» по-прежнему круглился за щекой. Изо рта девицы несло синтетическим ароматизатором… и сама Наталья вдруг показалась Сергею насквозь синтетической, как надувная кукла в секс-шопе. Сергей встал, голышом прошлепал к окну. За стеклом сонно ворочался город… провонявший бензином, одноразовым пластиком и несбывшимися надеждами… — Знаешь, Наташа… — бросил Шабанов не оборачиваясь, Расставаться нам пора. Тебя мама еще не потеряла? — Ч-ч… что?! — оторопело переспросила девица, едва не подавившись конфетой. — То! Собирайся и уматывай. Сергей присел на подоконник — так, чтобы видеть происходящее в комнате: подставлять спину разъяренной фурии — а она сейчас разъярится! — мог разве что законченный идиот. Наталья вскочила, путаясь в тряпках, принялась торопливо одеваться… — Гад! Скотина! Девица театрально всхлипнула, трясущиеся от обиды руки дергали неподдающуюся «молнию» платья. — Знаю, — равнодушно согласился Шабанов. Наталья, подхватив сумочку, выскочила на лестничную площадку. Громко — до хруста штукатурки — хлопнула дверь. Сергей поморщился и пошел запирать замок. На столе в пустом пивном бокале увядала забытая роза. Он шагнул из прихожей в комнату… точнее попытался проем двери затянула невидимая пленка. — Н-не понял, — пробормотал Сергей, машинально упершись в преграду. Пленка мягко спружинила, оттолкнув его назад. Сердце испуганно трепыхнулось, готовое провалиться в желудок. Преграда начала мутнеть, комната за ней быстро погружалась в неприятно знакомую сизую дымку. — Какого хрена?! — взревел, будя ярость, Шабанов и, выставив вперед плечо, ломанул со всей дури. Пленка натянулась… и лопнула. С тихим треском статического разряда. Сергей пролетел сквозь странный пахнущий горьким дымом полумрак… чтобы удариться о шершавую бревенчатую стену. Ноги запутались в ворохе устилавших пол шкур… оленьих шкур… Обдирая плечо о плохо ошкуренные бревна, Шабанов сполз на пол. Опять?! Сергей застонал. В глюки больше не верилось. Не бывает таких глюков! Пропади оно все пропадом!!! — Совсем плохой твой сын, Агафья. Не знаю я, как ему помогать, — ржавым напильником проскрипели за спиной. Сергей осмотрелся — строжко, сквозб полуприкрытые веки. У горящего в центре тесной избушки очага сидел одетый в меховую куртку-печок толстый лопарь. Заплетенные в тонкие косички черные с густой сединой волосы обрамляли иссеченное полярными ветрами лицо. Утонувшие в морщинах подслеповато прищуренные глаза смотрели на замершую у низкой двери женщину, судя по расшитому бисером сарафану и убранным под платок волосам — русскую. В левой руке лопарь держал похожий на широкое блюдо бубен, пальцы правой машинально выбивали по натянутой коже тихий завораживающий ритм. Ведун… нойд, если по-лопарски. — Я заплачу! Хорошо заплачу! — моляще сказала Агафья. У меня соли бочонок есть — твой будет! — Соль, это хорошо, — согласился нойд. — Другое плохо зачем лопарю столько соли? Мы ее не любим… Твой муж на Грумант ходил… ворвань есть? Ворвань — топленый жир морского зверя… Забыто стоявший у стены Сергей встрепенулся, напряг память — как там Суржин говорил? «Что я Агафье скажу?.. такой же бешеный, как отец…» Прошлое?! Опять этот Тимша Шабанов? Предок хренов! Чего ему в могиле не лежится? Чего привязался?! А пришедшая к нойду Агафья кто? Пра-пра — сколько-то раз — бабка? Непутевого сыночка от контакта с будущим лечить пробует? Во попал! Сергей нервно хохотнул, чем тут же привлек внимание. — В себя приходит, однако, — скучно заметил шаман. Зачем нойда теребишь? К попу ходи, он молитву прочитает… — Была я у батюшки… — уныло сказала Агафья. — Сказал, все по воле божьей деется, молись… Тоже ворвань просил… — А ты молиться не стала, ко мне пошла? Думаешь, у нойда на всякий случай травка есть? Тимша попьет — сразу здоровый станет? Нет у меня такой травки. Будь он лопарь — сайво-предков спрашивать надо… а так кого я спрашивать буду? — Свекровь моя покойная из лопарей… — неуверенно напомнила Агафья. Нойд похмыкал, почухал в затылке. Вплетенные в косички резные фигурки перекатились со спины на грудь. — Верно говоришь, — согласился он. — Была такая… Без отцова позволения за русским пошла… Думаешь, сайво о ее внуке заботиться будут? Агафья промолчала. По щеке, блеснув отраженным светом, прокатилась слеза. Прошлое ли, кошмар очередной, а видеть неподдельное горе и оставаться безучастным — невмоготу! — Че кочевряжишься, дед? — ядовито поинтересовался Сергей — Цену набиваешь? Грош тебе цена в базарный день. И сам ты пенек замшелый, и бубен твой гнилой, и травки выдохлись! — Молчи, сынок! Агафья метнулась к Сергею, широкие рукава сарафана взвились, как крылья спасающей цыпленка клуши. Нойд меленько захихикал. — Совсем ожил. Хорошо. Давно, однако, пора! Агафья замерла… Сергей, только сейчас сообразив, что из одежды на нем разве что пара шрамов, мучительно покраснел и потянул на себя лежавшую под ногами оленью шкуру. — Замерз? — по-своему понял нойд. — Ничо, скоро согреешься… Ты, баба, — обратился он к Агафье, — про ворвань не забудь. Полбочонка сейчас дашь — за труды, да бочонок когда сын совсем здоров будет. — Побойся Христа, Сыйт! — ахнула Агафья. — В мае немцы каянские[6] побережье зорили, мало до Умбы не дошли и ты туда же последнее отнимать! У меня кита в подполе нет — где столько ворвани взять? — Мне ваша вера не указ — у лопарей свои боги, — мрачно отрезал нойд и, остывая, проворчал, — сын твой не лопарь, сайво помогать не будут… Хочешь, чтоб я за Тимшу Каврая[7] просил? Ворвань неси. Нет — твое дело. — Каврая?! Ты можешь… — Агафья осеклась, прикрыла рот ладонью, словно хотела загнать обратно невольно вырвавшееся имя. — Могу, — согласился нойд, — или своему богу молись пусть он Тимшу лечит. — Будь по-твоему, Сыйт, — Агафья сникла, побрела к выходу. Сергей, забыв о наготе бросился следом. — Зачем побежал? — властно окрикнул нойд. — Тебе наружу ходу нет! В глазах шамана вспыхнуло черное пламя, окатив Шабанова сковавшим члены холодом. «Вконец оборзел, лопарь занюханный!» — озлился Сергей. Он вскочил… точнее, попытался вскочить — ноги внезапно подкосились, юноша грузно упал на шкуры. Нойд одобрительно покивал. — Сиди тама, однако. Вечером к сейду пойдем, Каврая просить, чтобы тебя лечил. Шабанов зло скрипнул зубами, но промолчал. Любого северянина спроси — что такое сейды? Если хоть раз в сопки хаживал, сразу скажет — священные камни лопарские… а кто такой Каврай? И почему Агафья так шарахнулась?! Забытый божок? В двадцать первом веке другим идолам молятся — с электронной начинкой… Шабанов поморщился. Где они, эти идолы? И что с них толку? Встать по-прежнему не удавалось — кое-какая сила таки у шамана была… «Экстрасенс хренов…» — Сергей пожал плечами и неожиданно для себя зевнул — «Подумаешь… Ни моря вокруг, ни акул… можно и поспать, раз ночью не пришлось…» Он закутался в сшитый из оленьих шкур спальный мешок-рову, поворочался, устраиваясь поудобнее… «К науке обращаться бесполезно, так может, у шамана что получится…» — подумалось напоследок. Толчок в плечо вернул к действительности. Шабанов лениво потянулся… «Сейчас открою глаза, а за окном — Мурманск… Главное — очень этого хотеть… Ну, открываю…» Родной двухкомнатной квартирой и не пахло — все та же лопарская тупа,[8] низкий закопченый потолок и маячащая рядом хитрая рожа нойда по имени Сыйт. — Проснулся? — не то спросил, не то констатировал нойд. — Хорошо. Вставай, к сейду пойдем. На колени Сергею полетела длинная — до колен — шерстяная рубаха-юпа и яры — шитые из оленьией шкуры колготы. Рядом тяжело грюкнули просмоленые боты-тобурки. Нойд распахнул надсадно заскрипевшую дверь, кряхтя выбрался из тупы. — Торопись, однако, — нетерпеливо бросил он со двора. — Луна уйдет, до следующей у меня жить будешь… Придется Агафье всю оставшуюся ворвань отдавать. Торчать целый месяц в тесной лопарской хибаре Сергею не хотелось вовсе, и он послушно заторопился. В трех шагах от тупы шамана дожидался большой грустноглазый олень. Быка донимали оводы — он вскидывал голову, чесал бока разлапистыми рогами. На оленьей спине вороньим гнездом приткнулось сплетенное из березовых прутьев вьючное седло. Неподалеку от избушки белела ягельная полянка, олень периодически тянулся в ту сторону, однако с места не сходил, словно привязанный невидимой веревкой. — Кавраю подарок, — сообщил нойд, пристраивая на седле большую кожаную суму-кису. — Каврай подарки лю-юбит… Шабанов так и не понял, что он имел в виду — оленя или содержимое кисы, но переспрашивать не стал — видно будет, не его — Серегу, — и ладно. Шли долго. Прозрачная луна бесшумным привидением карабкалась по светло-голубому ночному небу. Выше и выше. — Быстрее надо, однако, — буркнул недовольно Сыйт и прибавил шагу. Сергей старался не отставать. Получалось плохо — непривыкшие к лопарской обуви ноги покрылись волдырями, пятки горели, как ошпаренные. Последний час он шел, не замечая ничего вокруг, и потому едва не сбил с ног резко остановившегося нойда. Сыйт даже не обернулся. Негромко бормоча, он поклонился гряде потрескавшихся, выветренных скал. И где здесь Кавраев сейд? Сергей очумело прокрутил головой — ветер и время превратили скалы в череду сурово глядящих лиц. — Сайво, — торжественно пояснил Сыйт, — праудедки наши. Отсюда и до Каврая два шага… Сейд показался, стоило обойти скалы — стопа каменных плит, увенчанная похожим на человеческую голову валуном. На макушке валуна красовалась плоская гранитная шапка. — Мало-мало не опоздали, однако, — заметил нойд, в очередной раз глянув на почти достигшую зенита луну. В руках нойда появились кожаная фляга и вырезанная из березового капа плошка. — Пей! — коротко и властно приказал шаман. Сергей недоверчиво принюхался — от плескавшейся на дне чаши жидкости остро пахло травами и чем-то незнакомым. — Небось мухоморов намешал? — подозрительно поинтересовался Шабанов. — Что надо, то и намешал, — отрезал нойд. — Не хочешь к Агафье иди. Меньше мороки старому лопарю. Остаться здесь навсегда?! Ну уж нет! Сергей обреченно вздохнул и поднес чашу к губам… В желудок обрушилась огненная волна, растеклась по вмиг онемевшему телу. К Шабанову протянулась показавшаяся невероятно длинной рука, опустевшая чашка вновь исчезла в кисе. Сыйт обошел вокруг истукана, чтобы оказаться перед тем, что считал лицом. С невнятным бормотанием он опустился на колени, снял мох с неприметного бугорка… когда шаман поднялся, на ладони его лежал гладкий кварцевый шар. — На-ко, — нойд подал камень Сергею и ткнул пальцем в обнажившийся бугор. — Сюда садись, на камень смотри, о хорошем думай… — О че-ем? — пьяновато улыбнувшись переспросил Шабанов — кто знает, что здесь хорошим считается — может, врагам глотки резать? Нойд скривился, возмущенный подобной непонятливостью. — Девку гладкую мял? О девке думай! О еде вкусной. Что нравится, то и думай! Сергей припомнил синтетическую Наталью и уныло вздохнул — лучше и впрямь о еде… В руке Сыйта, как по волшебству возник бубен и загудел, зарокотал далеким громом… с рокотом бубна сплелся надтреснуто-гнусавый речитатив… Шабанов прилежно вглядывался в кварцевый шар. в голове крутились образы родной семиэтажки, вечно замотанной матери, Леушина, с которым надо бы помириться… Где-то на границе видимого мира, не прерывавший заунывного пения нойд подошел к терпеливо ждущему своей участи оленю… неуловимо-быстрый взмах ножа… кровь из вспоротой оленьей глотки хлынула на утонувший во мху постамент… смоченная алым напитком рука Сыйта коснулась каменных губ верховного лопарского бога… и снова зарокотал примолкший на полузвуке бубен. От каменного истукана пролегла тень, сгустилась… холодная, странно-подвижная… Шар в руках потеплел, по молочно-матовой поверхности, щекоча пальцы, пробежали золотистые искры… Тень отделилась от подножия сейда, поднялась над землей… Вырезанный из клубящейся тьмы силуэт шагнул к Сергею, струящиеся руки жадно и властно потянулись к лежащему в ладонях Шабанова камню… Сергей наклонился вперед, прикрывая сияющий шар телом. Ну, нет! Бог или демон, пусть сначала от кошмаров избавит! Раз и навсегда! — Что ты хочешь, смертный? — сердито прошелестел призрачный голос. — Твои мысли скачут, как зайцы по тундре! Ни громов, ни молний, ни труб архангелов… как занятый важным отец бестолково галдящему отпрыску. Сейчас или никогда! Сергей дерзко глянул в текучее лицо Каврая. — Домой хочу! В свое тело хочу! Надоела мне эта шиза! — Домо-ой? — тьма запрокинула голову и беззвучно расхохоталась. Мир подернулся волнами ряби. — Где твой дом, смертный? Которое тело твое? «Что за дурацкий вопрос?! А еще богом называется!» — Не здесь и не это! — упрямо набычился Шабанов. — Глупец! — голос Каврая звякнул металлом. — Разве дом это четыре стены? Разве тело всего лишь вместилище сожранной пищи? Хочешь найти себя? Ищи путь! И не тревожь меня больше! Нависшая над Сергеем тень обернулась воющим смерчем и втянулась в кварцевый шар. Исходящее от него сияние мгновенно померкло, паутина трещин затянула поверхность, а еще через миг шар просыпался меж пальцев горсточкой праха… — Новый делать придется, однако… — недовольно прогнусавил подошедший к Сергею нойд. — Что Каврай сказал, э? — Сказал, что бы я сам… — растерянно ответил Сергей. — И домой не отправил… Как же теперь? Нойд присел на корточки, шершавые пальцы уперлись в серегин подбородок, заставили поднять лицо. — Зачем на тобурки смотреть? На мир смотри. Думаешь, Каврай шутки шутил? Вон она, твоя дорога! — нойд ткнул рукой куда-то вбок. — А куда она приведет, сам решить должен… Шабанов поднялся. Ныли затекшие от долгого сидения колени, голова кружилась, в глазах плавали разноцветные пятна. Дорога? Сергей пошарил взглядом — за спиной начиналась почему-то незамеченная ранее тропинка. Над тропой, несмотря на прохладный ночной воздух, дрожало марево. Видневшиеся сквозь него каменные «праудедки» лукаво подмигивали. Решить, куда приведет? Да чего здесь решать?! Валить отсюда пора! Лишь бы колдовство сработало! — Ну, спасибо тебе, Сыйт! — заторопился Сергей. — Век помнить буду! Сыйт насмешливо прищурился, сразу став похожим на своих «праудедков». — Потом спасибо скажешь, однако, когда дом найдешь… настоящий дом! — зачем-то повторил он. Сергей хотел поклониться, но передумал. — Ты Агафью-то не обижай! — крикнул он уже с тропы. Что ответил ведун — да и ответил ли? — Шабанов не слышал — тело облепило знакомой невидимой пленкой… Сергей напрягся, чувствуя, как преграда уступает напору. Еще шаг… С грохотом отлетел в угол попавший под ноги стул. Сергей не удержал равновесия и повалился на пол, больно ударившись коленями о крашеный масляной краской паркет. Подняться сразу не смог — комната внезапно дрогнула, поплыла, готовая вновь раствориться в небытии. Сергей выругался и встряхнулся, как пришедший с дождя пес — сквозь выцветший бледно-лиловый рисунок обоев медвяно проступали гладкотесаные бревенчатые стены… и широкая лавка у ближайшей, и резной ручной работы комод, и кровать, стыдливо выглядывавшая из-за широкой русской печи. Плетеного лоскутья половики то и дело проявлялись на тускло-коричневом паркете, чтобы вскоре снова исчезнуть… Но даже не призрак русской избы вызвал сорвавшуюся с губ ругань — проклятое видение вовсе не казалось чем-то менее родным и привычным, нежели знакомая с детства квартира в обшарпанной «сталинке». За призрачной печью послышалась тихая возня, донесся вздох… в ставшую легким колеблющимся облачком горницу, зябко кутаясь в отцов подарок — привезенную купцами из неметчины шаль, вошла Агафья… Сердце Тимши зашлось щемящей болью — остарела мать, как отец с промысла не вернулся… ох, как остарела… Тимша всхлипнул и отчаянно рванулся навстречу — оборонить, утешить!.. Винтовочным затвором клацнул английский замок, наваждение схлынуло. Входная дверь скрипнула, впуская в квартиру вернувшуюся со смены мать — запыленные растоптанные туфли, видавшее виды темно-бордовое платье, в натруженных руках раздувшиеся от покупок огромные полиэтиленовые пакеты… Светлана Борисовна посмотрела на стоящего посреди комнаты Серегу. Верхняя губа брезгливо дернулась. — Очухался? — раздражение и усталость превратили материнский голос в квинтэссенцию неприязни. — Небось, с Венькой на пару водку жрали? Алкоголик малолетний! Вчера так добудиться и не смогла! Сутки в лежку, да еще бормочет не пойми чего… Хотела уж в психушку звонить! Желание броситься навстречу ушло вместе с умолкшим Тимшей. Сергей ожесточенно потер ладонями запылавшее от обиды лицо. Мать сбросила туфли и, небрежно оттерев Серегу плечом, прошествовала на кухню. — Ага, — голос Сергея дрогнул, полнясь обидой. — Третий день веселюсь. До тошноты! Рассказать как? Сергей замер, ожидая если не интереса, пусть вялого, то хотя бы раздраженного возгласа… Сглотнув покупки хлопнула дверца холодильника, яростно загремели кастрюли, сердито зашипел газ… И ВСЕ?! Ни сказанного, пусть без всякого интереса: «ну, давай рассказывай», ни, даже раздраженного: «знаю я все твои байки»?! Сергей подождал еще немного. Обида распирала грудь, требуя выхода. Значит так, да? Во внутреннем кармане куртки искушающе шевельнулась сберкнижка с остатками накопленной за учебный год стипендии. Поговорили по душам, называется… Ну и ладно. Медленно, давая матери время остановить, Сергей прошел в прихожую, влез в кроссовки… Мать звенела кастрюлями, принципиально не замечая ничего за пределами кухни. Серегина рука нерешительно легла на замок — единый окрик, пусть незаслуженно злой, и она отдернется — появится возможность огрызнуться, поспорить… поговорить! Окрика не последовало. И прекрасно! Сколько можно за мамкину юбку прятаться?! Нерешительность смыло накатившей злостью. Оглушительно — как за давешней Натальей — хлопнула дверь. Кулак привычно ткнулся в кнопку лифта… ждать ползущую с улиткиной скоростью кабину оказалось невмоготу. Сергей плюнул и, рассыпав по подъезду дробный перестук адидасовских подметок, скатился по лестнице. Винный магазин отыскался в трех десятках шагов от сберкассы. Впрочем, окажись он хоть чуточку дальше, Шабанов изрядно бы удивился — это музеев три на весь город, а выпивку на каждом углу найти можно. И отовариться без проверки на совершеннолетие тоже. Не прошло и двух минут, а в глубоких карманах уже обещающе побулькивала пара бутылок «беленькой»… Теперь добрести до какого-нито укромного уголка… Сергей чертыхнулся — исполнить задуманное мешали возведенные в ранг традиции предрассудки. Ну кто, скажите на милость, будучи в здравом уме станет утверждать, что в одиночестве легче спиться?! Нажираются как раз в компании. Под скудную закуску и уверения в бесконечном уважении. Стараясь доказать свою круть, перепив собутыльника — если в кармане лежит свежеполученная зарплата, или хвастаясь точностью розлива — если на продолжение банкета рассчитывать не приходится. Явный идиотизм. Всем известный. И все равно, ежели в одиночку, значит алкоголик… Шабанов сплюнул. Несмотря на очевидное нежелание делиться купленным на «кровные» с дальним своим, Сергей уныло осмотрелся в поисках родственной души. Готовых составить компанию обнаружилось в избытке. От вонючих бомжей до расхристанных, с отретушированными дружеским кулаком подглазниками, девиц всех возрастов — начиная с тринадцатилеток и заканчивая пенсионерками. Сергей придирчиво оценивал варианты — один другого мерзостней… оценивал, пока не встретил взглядом смутно знакомую личность. Драные кроссовки, зачуханная многолетней ноской одежка, изрытое фурункулезом, опухшее от долгого запоя лицо, заискивающе-молящий взгляд… именно взгляд заставил Серегу узнавающе прищуриться. — Жорка? — неуверенно переспросил Шабанов. В глазах пропойцы горячечно полыхнула надежда. Он расправил плечи, гоголем протолкался к Шабанову. — Здорово, Серега! — с преувеличенной радостью воскликнул названный Жоркой. Грязная ладонь с готовностью протянулась к Шабанову. — Сколько лет, сколько зим! — Много… — согласился Шабанов, вспоминая, программа какого класса показалась собеседнику чересчур сложной. Настолько, чтобы бросить школу и стать «вольной птицей». Седьмого? Нет, даже шестого. — Как живешь, Жорка? — А че? — искренне удивился тот. — Нормально живу. Тока бы поправиться… — Жорка шелкнул грязным пальцем по заросшему сизой щетиной кадыку, с надеждой покосился на оттопыренные серегины карманы, — ага! Значит, эта, поправиться, и совсем было бы здорово! Зависшая в воздухе жоркина рука дрогнула и опустилась. Надежда в глазах истаивала сменяясь колючими огоньками безудержной зависти. — Пойду, пару стаканов куплю, — обреченно сообщил Шабанов. — Не из горла же булькать. Пусть лучше думает, что это приступ интеллигентности, а не элементарная брезгливость. Потребляли «в скверу, где детские грибочки». В тени уныло шелестящих пыльной листвой рябин. Гуляющие с колясками мамаши посматривали неодобрительно, однако милицию звать не торопились — сказывалась извечная российская терпимость, смешанная со столь же извечным недоверием к властьпредержащим. Да и зачем? Сидят тихо, не буянят… а что молоды слишком, так пусть родители беспокоятся, чем детки заняты. Своих проблем хватает. — Чем на хлеб-то зарабатываешь? — благодушно спросил Шабанов. Застрявший в груди клубок горечи постепенно рассасывался, уступая место ласковой алкогольной теплоте. — Когда-чем… — ушел от ответа Жорка. — Голодным не сижу… Глазенки бывшего соученика воровато забегали, и Сергей не стал развивать тему. Молчание затягивалось, понемногу становясь тягостным. — Ты это… н-наливай! Че водке киснуть? — жадно напомнил Жорка и меленько хихикнул собственной шутке. Шабанов молча разлил по пластиковым одноразовым стаканчикам остатки. Опустевшая бутылка полетела в кусты. Период благодушия закончился, общение с вконец опустившимся ровесником становилось все более тягостным. Будто в дерьме ковыряешься. Добровольно. «Голь перекатная…» — нежданно и пугающе прозвучал в голове тимшин голос. — «Совсем пустой человечишка… лопари про таких говорят: Мяндашу в глаза смотрел, себя потерял…» Сергей вскочил со скамейки, расплескав содержимое стаканчика. «Сколько можно, м-мать вашу?!» — Чего дергаешься? — встревожено поинтересовался Жорка, сложенная лодочкой ладонь мгновенно поймала «драгоценную» влагу. — Добро переводишь… Сергей не ответил — в голове тяжко ворочался предок, настойчиво продирался к поверхности… И, вместе с ним, на волю рвалось прошлое. Унылый городской пейзаж дрогнул. Сквозь рябиновые заросли сквера проступили рубленые северные избы. Целая улица. Позади изб высилась сложенная из толстенных бревен стена кольского острога. «Прочь! Прочь отсюда! К людям!» Шабанов замычал, как от зубной боли, метнулся к железному заборчику, отделявшему сквер от ревущего моторами проспекта… Вслед обиженно неслось: «А водка?! У тебя ж еще осталось!» Сергей несся по тротуару, задевая прохожих. Вслед что-то рассерженно кричали. Шабанов не слышал — ругань скользила мимо сознания. Главное — подальше от прущего наружу кошмара! Куда угодно, лишь бы подальше! Перекресток. Стадо машин, рванувшееся наперерез. Словно нарочно — хотят, чтобы остановился, влип… Хрен вам! За угол, в переулок… Подметки липнут к подтаявшему на солнце асфальту, наливаются свинцовой усталостью ноги… Дома пообочь тянутся бесконечными громадами, угрюмые, настороженные. Притворяются, гады! Уж он-то видит, что прячется за обманчиво-надежными фасадами! Хреново прошлое. С шаманами-паранормами, богами лопарскими, рыбацкими шняками и лезущими за поживой шведами, коих поморы свеями зовут… Вот уж и мысли путаться начинают, свеи какие-то приплелись… чтоб им пусто было! Еще один дом позади… Воздух жжет легкие, сердце колотится у горла… Снова перекресток… Теперь направо… Что-то знакомое впереди, неприятное, злое… — Не, ты глянь на него! Повадился бегать, гад! Сильный удар в челюсть сбивает с ног. В кармане хрупает стекло, в воздухе разливается запах пролившейся водки… — Во падла! — рычат напротив. — Нашу водку разбил! Царящий в голове сумбур нехотя уступил место ясности. Странной, стеклянной. Двойственной. Мир казался одновременно знакомым и чужим. Чуть кружилась голова. Глаза резало, словно смотришь сквозь одолженные у близорукого приятеля очки. Лежавший на асфальте Шабанов снизу-вверх посмотрел на заступившего дорогу Воробья. Он медленно поднялся на ноги, цвиркнул окрашенной в розовое слюной. «Вшивота плюгавая. И не таких бивали!» — усмехнулся вышедший из тени Тимша. Впервые присутствие юного предка не заставило вздрогнуть. Наоборот, Сергей почувствовал, как возвращается уверенность, а мышцы наполняются недоброй силой. — Пшли вон, уроды! — яростно выдохнул он. Шакальим нюхом учуявшие опасность «шестерки» невольно попятились. Воробей щербато оскалился. — Ты на кого пасть раззявил, чмо?! Под низким лобиком багрово вспыхнули крысячьи глазки. Уступать вожак не умел — ума не хватало. Зато агрессия разве что из пор не сочилась. Вместе с потом. «Давай, бей!» — скомандовал вломившийся в сознание Тимша, и Сергей, не раздумывая, впечатал кулак в прыщавую скулу верзилы. Глаза Воробья удивленно округлились. Он пошатнулся, неловко попятился, дрожащая рука за спиной шарила в поисках опоры… «Еще разик! По зубам его!» — азартно заорал Тимша. Сергей в подсказке не нуждался. Верзила сполз по стене дома и замер со слюнявой улыбкой идиота на разбитых губах. «Этот готов, — с удовлетворением констатировал Тимша. Пора заняться подпевалами.» Сергей грозно повернулся к «шестеркам». Щуплый, с чахоточным румянцем на впалых щеках наркомана, крысеныш истерично оскалился. Из-под длинного, не по погоде, плаща вынырнула бейсбольная бита. — Ну давай, подходи! — истерично взвизгнул задохлик, неумело размахивая битой. — На раз порешу! «Ты поднырни, поднырни под дубину-то!» — шепнул Тимша. Сергей раздумывать не стал. Бита опасно чиркнула по волосам… и пролетела мимо. Щуплый потерял равновесие, раскрылся… В следующий миг удар снизу в челюсть вознес его высоко над асфальтом. Приземление сопровождалась по-жабьи мокрым шмяком. Бита со звонким клацаньем откатилась в сторону. «Второй», — продолжил счет Тимша. Сергей шагнул к последнему оставшемуся на ногах. Детина затравленно глянул на валявшихся без движения приятелей… В кулаке привычно раскрылся серебристый нож-бабочка. — Боксер, да? — злобно прошипел бандит. Гнилозубый смрад окутал Шабанова плотным облаком, заставил поморщиться. «Эк зыркает! — подрастеряв ухарскую веселость заметил Тимша. — Так равки смотрят, мертвецы неупокоенные!» — Не-е, этот еще живой, — отозвался Сергей. Рука нырнула в карман, на свет появилось отбитое бутылочное горлышко с похожим на клык острым сколом. — Мертвяки, они приятнее… «Брось стекляху! — моментально посуровев приказал Тимша. — Негоже так-то!» — Ему скажи! — огрызнулся Сергей. — Ты чего бормочешь, а? Под шизика косишь? — взревел гнилозубый. — Так я и шизика урою! Думаешь, не сумею, а?! «Чтой-то он разорался…» — встревоженно заметил Тимша. Насмотревшийся боевиков Сергей вмиг уловил причину, и даже успел начать разворот… на затылок обрушился тяжелый удар. «Не по-людски это — в спину бить»! — прохрипел Тимша — болезненно, словно досталось и ему. Сергей не ответил — сознание плыло сквозь багровый туман. В тумане колыхались неясные тени, глухо бубнили злобные голоса… Одно осталось реальным и осязаемым — зажатое в кулаке горлышко разбитой бутылки. — Получи, шизик! Одна из теней приблизилась. Сергей прикрыл лицо, но ботинок, отлитой из свинца болванкой, врезался в печень. «Лежачего? Ногами?! — простонал Тимша. — Равк! Как есть равк!» «Какое там! — нашел в себе силы мысленно усмехнуться Сергей. — Эти уроды любого вурдалака сжуют.» Видимо, улыбка сумела отразиться на лице — над головой яростно взревели: — Лыбишься, да? Щас нечем будет! Тень снова надвинулась… Шабанов ее ждал — яркой молнией блеснуло на солнце стекло, затрещала расползаясь дешевая джинса, бесстыдно раздвинулась плоть, впустив в себя узкий и длинный скол… Воздух прорезал тонкий пронзительный визг: — А-а-и-и-и!!! Сука-а! Колян!! Он мне ногу пропорол!!! — Ну все! — зловеще выдохнул багрянец. На затылок обрушился громадный бетонный блок. «Это и есть смерть?» — беззащитно спросил Сергей. Тимша ответить не успел — мир поглотила грохочущая чернота… Сознание возвращалось толчками — каждый раз чуть ближе к поверхности. Мир за сомкнутыми веками светился ярче и ярче, к свечению присоединились шорох прибоя, потрескивание костерка, далекие крики чаек, обоняние добавило запах выброшенных на берег водорослей, горьковатый аромат тлеющей в коптильне осины и самые мощные, перекрывающие остальные, неизменные и вездесущие — запахи рыбы, копченой, вяленой, соленой… запахи поморской тони. Острый холодный ветерок налетел со спины и умчался дальше, на секунду обдав проникшей под одежду утренней свежестью… Значит снова в прошлом. Даже нойд не помог… Сергей открыл глаза… Мир виделся словно из глубины пещеры — темнота вокруг и неровное светлое пятно впереди. Там, за порогом — пламенеющий яркими гроздями рябинник, потемневшая от вереницы пронесшихся зим рыбацкую изба, длинные ряды жердяных вешал. На ветру лениво колышутся сохнущие сети… здесь — темнота и ватная тишина. Звуки окружающего пещеру мира доносятся глухо, словно сквозь толстое одеяло… «Осень… Вон уж и листва на рябине покраснела, и березы почти голые… а вода в лужицах, хоть и утро на дворе, без ледяной корочки — конец августа — начало сентября… В хабзе учебный год начался… на этот раз без него. Кто знает, когда удастся вернуться? И удастся ли?..» Голова болит адски — видать, продуло намедни… надо бы отвару брусничного попить… Тимша кряхтя подкинул в прогорающий костер пару-тройку сосновых полешек и попытался задремать — авось пройдет боль-то… «Как спать-то, ежели дозорным ставлен? — укорила некстати очнувшаяся совесть. — А случись чего?» «Чего случись-то? По сю пору ничего не случалось, и дале так будет…» — отмахнулся от надоеды Тимша перед тем, как задремать окончательно. Толком выспаться все же не удалось — у берега скрипнули уключины, негромко стукнул о причал привальный брус, грюкнули по прибрежным камням кованые железом сапоги… «Не иначе купцы кандалакшские за семгой… — лениво подумал Шабанов, — или монаси Соловецкие… не спится им, богомольцам!» Ладно — званые, нет ли, а любой гость от Бога. Шабанов начал привставать — гостю кланяться полагается… но застыл на полуразвороте и растерянно охнул — с ошвартовавшейся у неказистого рыбацкого причала свейской иолы[9] почти беззвучно спрыгивали воины с длинными тяжелыми мечами в руках. Чуть в стороне, прошуршав галькой, в берег уткнулся яхт,[10] а из-за высоких закрывавших губу от моря скал, появлялись новые и новые суда. «Свеи! Набег!» Крик надсадно продирался сквозь пережатое испугом горло, бился в до боли стиснутые зубы… Тщетно — наружу вырывалось лишь хриплое дыхание. Совсем рядом, в притулившейся к рябиннику промысловой избе, спят поморы. Разбудить! Растолкать, коли голос пропал! Уходить надо! Погосты поднимать! Если не Порью губу, так хоть Умбу спасти! Тимша вскочил — вот она, изба, десяток шагов, не боле! Пресвятая богородица, что с ногами?! Ровно из киселя сделаны! А голова-то, голова! Чугунный шар, угольем набитый! Грешников в аду в таких жарят! Всего один шаг, и слабость бросила на утоптанную до каменной твердости землю. Желудок скрутило мучительным спазмом. Тимша судорожно глотнул… не помогло — рвота хлынула, обжигая рот, хлынула и потекла, пачкая вонючей зеленью порты… Немного полегчало… Боль отодвинулось, но не ушла казалось, в голове ворочается кто-то чужой, бормочет непонятное… ругается… Бесы одолели? Не ко времени! Ох, и не ко времени! Тимша натужно приподнялся, рукавом утер испачканные губы… Теперь бы встать! Встать не удавалось. Шабанов застонал, упал на бок. Мозг раскаленным гвоздем прожигало тимшино: «Предупредить, предупредить надо!» Пальцы, ломая ногти, впились в землю, подтаскивая к избушке — по сантиметру… пока не уперлись в жесткий пропитанный морской солью сапог. «Моя вина! Моя!!! Эх, кабы жизнь сначала начать…» беззвучно всхлипнул Тимша… прежде чем окончательно исчезнуть. Тишина и уют пещеры испарились в ослепительной вспышке. Мир навалился со всех сторон — холодный, злой, пахнущий железом и рвотой. В волосы, задирая лицо к небу, вцепились жесткие пальцы. Над беззащитно обнажившимся горлом взметнулось лезвие меча. Показавшийся над водой краешек солнца бросил на клинок жарко вспыхнувший луч. Меч замер на взлете. Солнечный луч неуверенно скользнул к рукояти и растворился в тенях. Разжалась державшая волосы рука… Шабанов не понял сказанного глубоким властным баритоном, однако смерть явно откладывалась… Сергей рискнул скосить взгляд на избавителя. Первой в глаза бросилась до блеска начищенная кольчуга, затем круглый шлем с острой стрелкой наносья и спадающей на плечи бармицей,[11] меч в украшенных серебрянными накладками ножнах, наконец уверенно попиравшие доски причала красного сафьяна сапоги… Воевода… или атаман разбойничий — кто их поймет, каянцев… Смысла сказанного Шабанов не уловил. Воевода же на возглас не прореагировал — наблюдал, как из промысловой избы выводят в кровь избитых мужиков. Повинуясь чуть заметному жесту воеводы, к пленным приблизился одетый в куртку из толстой бычьей кожи воин. В руке его хищно поблескивал взведенный арбалет. — Не пойтесь мужикки — жить путете! — осклабившись сообщил каянец. Чудовищный акцент делал речь едва пригодной для понимания. — Натто рыпа носить, соль носить. Пыстро-пыстро носить! Токта хорошо путет! Томой пойтете! — Ага, — буркнул Никодим Чунин, покрученник с Варзуги. — Домой пойдем… А еще нам по теплой бабе… путет! Другому кому байки рассказывай. Финн — акцент завсегдатаев мурманских кабаков Сергей знал, как любой северянин — укоризненно поцокал языком и погрозил Никодиму похожим на сардельку, пальцем: — Плохой мужик! Групый! Такой нелься долго жить! Звучит короткий приказ — небрежно, даже лениво… Стоящий рядом с Шабановым воин текучим движением смещается к варзужанину. Снова взмывает меч, и на этот раз полет никто не останавливает… Голова Никодима, глухо постукивая по валунам, покатилась к прибою. Тело, не веря в смерть, лишь пошатнулось. Из обрубка шеи высокими фонтанчиками плеснула кровь. — Патай! — со смешком приказал толмач. Обвитый кожаным ремнем кулак толкнул обезглавленное тело. — «Боже, защитник наш! Приникни и призри на лице помазанника Твоего», — негромко начал читать молитву староста тони, Серафим Заборщиков, — «ибо один день во дворах Твоих лучше тысячи…» Вожак усмехнулся. Стоящая у причала иола готовилась принять добычу. — Тафай, мужики! — заторопил поморов толмач. — Рапотать нато! Отзывавшийся на имя Ханс снова возник над Серегиной головой, выразительно бросив ладонь на оголовье меча. — Встаю, встаю! — с ненавистью буркнул Шабанов. Ненависть придала сил. Даже ноги перестали дрожать, только в голове по-прежнему гудели далекие колокола. «Возвращение откладывается…» — мрачно подумал Сергей, — «и похоже надолго… дожить бы…» И он сделал первый шаг на пути к Судьбе. |
||
|