Глава 6 "Горы"

Это были последние дни лета, почти осень, но погода стояла жаркая, июньская. Небо калило, перегретая земля исходила жаром, и воздух дрожал миражами.

Вот уже третий день, почти без останова, но спешно меняя на постоялых дворах лошадей, скакали к югу. Царь был мрачен, напряженно раздумывал, его приближенные также молчали — боялись неосторожным словом прогневить Тирана. Молчаливость передалась и на остальную часть войска, и на землян.

…Творимир и без того скакал мрачный — ему было больно, что столь неожиданно пришлось покинуть город; все казалось, что должен был вести себя как-то иначе, и вновь и вновь просил прощения у матери: "Прости… Прости…"

На одном из коротких привалов, все ж спросил у подвернувшегося землянина:

— А что с Гробом Весны?

Землянин — обветренный и сильно загоревший, уже почти не отличающийся от коренных жителей планеты, ответил:

— Мужиков «разбойников» словами припугнули, да добавили — если сами Гроб вернут, будет им царская милость. Они, дурни, и поверили. Утром принесли, а им и объявили «милость»: вместе смерти долгой — смерть быстрая. Ну, и порубили всем головы. Я, знаешь, уже ко всем этим зверствам привык — будто век средь них рос…

Творимир нахмурился, хотел отойти, но землянин перехватил его за рукав, и зашипел на ухо:

— …Теперь ясно, почему Царь нас сразу в темницу не упек. Он из всего этого выгоду собирается поиметь. Знаешь, какую?

— Нет… — устало вздохнул Творимир.

— А такую: хочет в Ясли Богов с нами пройти, да обрести божественную, вечную жизнь. Прежде были какие-то смельчаки — пытались туда пробраться — всех смерть забрала. Ну, а с нами, Царь откуда-то это знает — будет ему удача.

— …Бог с ним. — вздохнул Творимир и добавил. — А мы-то что ищем?

— Как, что? — искренне изумился землянин. — Ясли Богов, конечно…

— А зачем они нам?

— Так ведь…

— Когда была атмосферная станция, цель ясна: остановить процессы, разрушающие нашу технику. Тогда мы еще надеялись основать колонию… А теперь? Связь с Землей навсегда утеряна — сам Бриген Марк говорил это. Мы навсегда здесь. Никакой техники больше нет, и не будет. Так зачем нам останавливать некие естественные здесь процессы?..

— Затем, чтобы… — быстро начал землянин, однако осекся.

— Не знаешь — так я скажу. Нам просто больше нечего делать. От Царя не убежишь. Он нас использует, и, пока что — кормит, поит. А, когда получит выгоду, о которой ты только что сказал — нас кокнет.

— Но…

— Ни к чему себя обманывать. Все мы земляне, во главе с Бригеном, храбримся. Но ведь мы в темнице, и мы — смертники.

Ни Творимиру, ни Володу-живописцу, не доводилось видеть гор. Ну, разве что на отображениях. Творимиру — в стереотелевизоре, а Володу — на фресках. Но ни стереотелевизор, ни фрески не передавали холодного, беспредельно спокойного величия исполинов. День ото дня они росли, белыми вершинами попирали небо. Все чаще срывались порывы прохладного ветра. Местность повышалась, и все чаще разрывали ее каменные холмы…

…Они скакали вдоль русла прыгучей, пенистой, стремительной реки — река с мрачным задором ревела, и иногда металась в людей клочьями холодной и чистой пены — словно приглашала вступить в поединок. Но они не принимали этого вызова — сила была явно на стороне реки.

Горы заполонили половину небосклона, и немыслимым казалось пройти среди этого нагромождения пиков…

На очередном закате впереди забрезжили огоньки селения. Домишки были маленькие, словно бы сжавшиеся в испуге, перед громадами гор. Зато встретившие их люди все как на подбор были стройными, высокими. И говор был смелый, не то что у запуганных, вечно трясущихся крестьян. Каждый день сталкивались они со смертными опасностями, Царь был одной из таких опасностей — не более того.

Тем не менее, народ этот был в подчинении, и они кланялись, приглашали разделить кров. Мест в домишках хватило только для знати, остальные разместились под яркими звездами. Творимир, Бриген Марк и еще несколько землян попали в дом, где принимали Царя.

Тирану подносили местные кушанья: сыр, молоко, шашлык. Он отмахнулся — крикнул, чтобы несли вино.

И за вином завязался разговор. Глава этого селения: седой старец с крючковатым носом, с сильным телом, и ясными как небо глазами, внимательно выслушал царя, ничем не выразил своего удивления, хотя дело, конечно, было исключительное.

Старец отпил молока, и спокойным голосом проговорил:

— Подходы к Яслям сторожит ОН. Никто не осмелится упрекнуть нас в трусости, но встреча с НИМ — это хуже чем смерть…

— Есть много вещей худших, чем смерть. — скривил зубы Царь.

— Вы, ваше Величество, выслушайте меня. Никто из живущих не управиться с НИМ. Он поглотит вас в свою плоть, и век будет носить. Раз ОН подходил к нашему селению. К счастью, Река остановила его. Одна девочка стояла на берегу. Волосы ее поседели, она лишилась рассудка и бросилась в воды.

— Мы пройдем…

— Ну, мне вас не переубедить.

— Мне нужны проводники.

— Что же — ваша Царская воля. На три перехода дневных они с вами пойдут. В конце каждого из этих переходов вас ждет ночной приют. Это каменные дома, внутри которых развешены магические колокольчики. Колокольчики могут остановить ЕГО. Но не думайте, брать колокольчики с собой — на открытом воздухе они бессильны, а пещеру вы вряд ли найдете. Дальше этих трех переходов с вами никто не пойдет. Можете грозить смертью, пытками — все это ничто перед страхом встретиться с НИМ.

Царь сжал губы, глаза его по вороньему почернели, кулаки сжались — кажется, сейчас крикнет, учинить расправу. Но нет — не крикнул, сдержался…

Творимиру стало душно, и он быстро вышел. Яркие, безжалостно холодные звезды, серебром перекрывали половину неба, на другой половине чернели горы. Творимир шел, глядя вверх…

И вдруг среди звезд мелькнул силуэт, он узнал — то была дева-птица.

— Эй! — крикнул Творимир. — Ну, давай, спустись ко мне. Я слишком долго ждал, и испытал немало… Расскажи все! Я готов выслушать! Или я еще недостаточно страдал

Рядом грубо рванул окрик:

— Эй, куда?!.. Один в горы собрался?!

От неожиданности Творимир вздрогнул, огляделся. Оказывается, он подошел к краю горского селения, и здесь, у маленького, скрытного костерка грелись поставленные на караул воины. Творимир испытал сильное раздражение, и даже кулаки сжал. Сказал громко, грубо:

— А вам какое дело, а?! Вечно за мной следите, да?! Куда хочу, туда и иду! Я свободный человек! Свободный! — и еще несколько раз повторил про себя «свободный», потому что чувствовал себя как никогда "несвободным".

Воины без особой злобы ругнулись на него, и сказали, что, если он сейчас же не повернет, придется его зарубить. Творимир еще раз глянул вверх — там была чернота и звезды, но девы-птицы не было.

Со сжатыми кулаками вернулся Творимир в селение, он приговаривал:

— По-твоему, еще не готов?.. Ну, ладно — пойдем дальше.

А в небе лили ровный, сильный свет яркие, безжалостно холодные звезды.

Только расцвело, а уже выходили.

Из тюков, которые прежде были прицеплены к лошадиным крупам, достали теплую, меховую одежду; были там и варежки, и шапки, и валенки.

С гор веяло холодом, и повсюду лежал иней. Холодный, звонкий голос реки стремительно напевал какую-то недобрую песнь, что-то о смерти.

Теперь впереди, на невысоких, но выносливых лошадях, скакали провожатые — три молодых, похожих один на другого парня. Несмотря на близость грозного царя, они оживленно переговаривались на родном языке, смеялись шуткам, хмурились своим проблемам.

Чем дальше, тем под большим углом забирала вверх тропа. Довольно быстро зеленые лужайки лугов сменились почти сплошным камнем. Каменные стены, каменная почва — лишь иногда попадались неприхотливые, вжатые в камень кустики. Тропу окружили, и, казалось, сдавливали морщинистые, выщербленные стены; где-то очень высоко прорезывалась полоса холодного синего неба. Ветер выл, свистел в трещинах — было неприятно его слушать; но и говорить, и петь не хотелось — казалось, кто-то неведомый внимательно за ними следит.

Весь день подымались — казалось, уже до самого неба можно было достать; ан нет — небо оставалось таким же далеким. Хотя в вышине еще светило солнце — ущелье полнилось тенями. Тени росли, густели — иногда, как живые дергались, тянулись к лицам. И дрожь продирала от их холодных, безжизненных прикосновений. Воины испуганно оглядывались, старались держаться поближе друг к другу. Все чаще слышались вопросы:

— Скоро ли доедем? А кто этот ОН? А может ли ОН прямо сейчас появиться? А можно ли ЕГО одолеть?

Вблизи от Творимира ехали Бриген Марк и маленький человечек с большим черепом. И этот маленький человечек усиленно выдавливал слова:

— Ясно, что ОН — одна из энергетических субстанций, слепленных живой планетой. К сожалению, у нас нет необходимого оборудования, иначе можно было бы вполне конкретно сформулировать функциональные возможности данного существа. Но, по имеющимся сведениям, он поглощает энергию жизни, с тем чтобы…

Но тут маленький человечек сбился. Научные, земные формулировки казались бесконечно далекими, сну подобными — главным сейчас был животный страх перед неведомым, необъяснимым, и сильнейшее желание укрыться, хоть где — хоть за какими-то колокольчиками — лишь бы укрыться!

И уже холодным цветком расцвела первая звезда, когда стены подались в стороны, и открылось широкое, обледенелое поле, в центре которого, словно некий горный гриб, прямо из тверди вырастало кажущееся несокрушимым сооружение.

Вот они подошли. Из темной каменной глубины дверей выступали фигуры древних, грозных воинов. Они глядели вверх, на горы — они казались совсем живыми, хоть и вмерзшими, но при приближении беды готовыми проснуться, и защищать своих постояльцев.

Твердая чешуя льда облепила створки, и пришлось отбивать их клинками. Лед забился и в замочную скважину — его вымораживали факелом. И, пока расчищали проход, уже совсем стемнело. Наползла тучевая завеса — тысячью голодных глоток выл ветрило, а в оставленном недавно ущелье что-то шевелилось, ухало. Несся снег, наползали тени. Но приближалось еще нечто — и это «нечто» было самым страшным.

Наконец двери открыты. Толкая друг друга, неся армии снежинок, вваливались внутрь воины. Наконец все вошли — створки закрыты — десять сильных человек едва смогли установить гранитный брус-запор.

Теперь их провожатые пошли вдоль стен — зажигали вставленные в выемки факелы. И постепенно высветилось их убежище. Главенствовал цвет старого золота. С низкого свода свешивались тысячи и тысячи цепочек, а на конце каждой — железный язык, окруженный литыми бусинами на тончайших нитях. Один воин качнул язык — бусины ударились — раздался тонкий, мелодичный, и очень разнообразный звук. Казалось, стоит внимательнее прислушаться и можно понять слова.

— Нет, не делайте этого! — крикнул один из их провожатых. — Колокольцы не должны петь понапрасну! Вот, когда приблизиться ОН — они запоют все разом. Будет очень громко. Наверно, сегодня вы услышите.

И они действительно услышали.

Только перевалило за полночь, как один колоколец звякнул. До этого все молча сидели, слушали, как снаружи ревет вьюга. А тут, без всякого ветра — этот звон — подобно тончайшей, ледяной игле впился он в воздух. Никто слова не смел сказать, никто и вздохнуть не смел. И только Царь раздраженно ворочал своими черными, вороньими глазами.

Вслед за первым звоном, раздался второй — уже с другой стороны убежища; потом еще и еще. И вот уже раскачиваются, звенят все колокольцы. Звон накатывался валами, в нем тонула наружная буря, однако никто не смел заткнуть уши. Согнанные в дальнем углу лошади, сбились тесной кучей, и тряслись — на их телах выступила пена, глаза безумно выпучились.

И вдруг все почувствовали — буря оборвалась. Снаружи — тишь. Колокольцы напротив раскачивались все сильнее, и иногда выбивались из них рыжие искры. И вдруг звон стал тонуть в чем-то ватном — мертвая тишь пыталась проникнуть внутрь. Несколько минут продолжалась эта незримая борьба, и, наконец тишь отступила. Пуще прежнего грянула на улице буря — теперь это, казавшееся несокрушимым здание, сильно тряслось от чудовищных ударов. Били и в стены, и в крышу — причем одновременно. Некоторые факелы попадали на пол, также и некоторые люди пали — молили о счастливом исходе…

Несколько часов продолжалось неистовство… наконец удары прекратились; колокольцы тоже успокоились. И только люди не могли успокоиться, хоть и усталые — понимали, что до скорого уже рассвета не смогут заснуть.

…На рассвете выходили не выспавшиеся, настороженные. Снаружи открылась мрачная картина: ледовое поле покрылось трещинами, а окружающие скалы были изодраны.

Но ушли тучи, а заря поднималась морозная, ясная — и люди приободрились. Неизвестно откуда пошел слух, что впереди только два перехода, а там все они обретут бессмертие. Этому с готовностью верили, это слушали и пересказывали по сотне раз. На самом деле и земляне, и Царь и ближние к нему люди знали, что до Яслей Богов еще неведомо сколько.

Целый день подъем. Ни единого кустика не попадалось на пути. Кругом лишь снег, лед, да промерзший на многие метры камень. Ветер был холоден и зол — налетал порывами, хлестал лица, слепил глаза.

И вновь пришла мрачность…

Творимир ехал, понурив голову, приговаривал сквозь зубы:

— Ну, дева-птица, куда ж ты пропала? Чего ждешь?..

Ответа не было, и тянулись однообразные, мучительные минуты.

Вместе с сумерками, оказались на ледовом поле с каменным укрытием в центре. Это место ничем не отличалось от первого, за исключением того, что было еще холоднее, и свирепее ревел в скалах ветер.

И ночью вновь пришел ОН. Из всех сил старались колокольчики, и вновь Нечто пыталось поглотить их пение, а потом буянило, и дрожали стены, и падали факелы. Несмотря на сильную усталость, многие не могли заснуть. Не спал и Творимир…

Следующим день поднимались в окружении стен из черного, могильного гранита, которые, словно глянец покрывал твержайший лед. Холод был нестерпимый, больно было дышать. Волосы и одежда покрывались ледовой коркой, и при движении скрипели.

Молодые горцы-провожатые подъехали к Царю и говорили:

— Сегодня мы заночуем в последнем убежище. Да будет вам известно, что убежища эти воздвигли наши предки, чтобы было, где ночевать во время горной охоты. У последнего убежища не достроена одна стена, и мы увидим ЕГО. Тогда вы наверняка повернете.

— Нет. — угрюмо отвечал царь.

— Раз ОН охотиться за Вами — Вы обречены. Только чудо вам поможет.

— Чудо нам и поможет. — отчеканил Царь.

И вот последнее убежище. Над ним, на сотни метров дыбилась стена ледяного гранита, а вокруг застыли жуткие, выдолбленные неведомо кем фигуры. Невозможно описать это ополчившееся каменное море, но больше всего оно напоминало один вопль, одну расползшуюся глотку с тысячами ветвистых клыков. Один воин оступился, повалился на такой клык, и, несмотря на кольчугу — грудь его была пробита. Пористый лед жадно впитал кровь, а клык заметно вырос…

И вот они внутри убежища. Действительно, одна стена оказалась не достроена — зиял пятиметровый проем. Колокольцев здесь было не меньше, чем в первых убежищах. Несмотря на то, что в проем врывался ветрило, колокольцы висели без движенья.

Вместе с сумерками, сгущалось напряжение. Воины сбились кучей, и приготовились провести еще одну бессонную ночь. Истомленные кони дрожали в углу.

И вот снаружи стало совсем темно. Казалось, что в этом мраке ожили каменные зубья, и теперь алчно извиваются, наползают.

Зазвенели колокольцы — сначала тихо, но потом все громче… громче…

Юноши-горцы крикнули:

— Чтобы ни случилось — не смотрите в пролом.

Воины закрывали глаза. Это было невыносимой мукой: недвижимо сидеть, знать, что нечто надвигается; слышать рев. Кто-то не выдержал, заплакал.

Колокольцы раскачивались в полную силу, и, сталкиваясь, метали рыжие искры.

Вдруг наружный рев оборвался, а звон колокольцев притупился.

— Не… двигайтесь… Не… открывайте… глаз… — эти крики горцев поблекли, и ничего не значили.

Сильный жемчужный свет долгожданным теплом обдал Творимира. Он даже вскрикнул от неожиданности, и открыл глаза.

В проломе плавно пролетал ковер глубокого жемчужного цвета. Только вместо нитей сплетали его тела. Они были живы, и счастливы — улыбались Творимиру и звали его негромкими, спокойными голосами:

— …Здесь так хорошо… Тебе незачем идти дальше… Незачем больше страдать… просто шагни к нам — и ты узнаешь ответы на все вопросы…

Все сомнения отпали. Невозможными казались недавние страхи — зачарованный Творимир шагал через застывшие тела.

Когда до живого полотна оставалось не более десяти шагов, среди иных Творимир увидел себя! Зеркального сходства не было, но все же… Преодолев общее течение, этот лик остановился — глаза его расширились, в них была боль…

Творимир остановился, и дальше, с немалым усилием, смог отступить на шаг. Полотно преображалось. Стремительно неслись рваные, темные полосы. Бил не жемчужный, но темно-серый свет. Вместо сплетенных танцем тел, была разодранная в снежинки костяная плоть, из которой проступали перекошенные страданием лики.

— П-р-и-и-и-и-д-и!!! — словно сто тысяч змей разом зашипело, а затем убежище задрожало от титанических ударов.

До самого рассвета бушевала стихия…

Рассвета не было. Убежище окружал плотный и холодный серый туман.

Обнаружилось, что пропало тридцать человек, их звали, но крики бесследно тонули в тумане.

Маленький человечек с большим черепом приговаривал:

— Что ж, ясно — из долины этот туман виделся бы облачной завесой. Поздравляю — мы поднялись на уровень облаков.

Но никто эти поздравления не принял. Да и сам человечек был мрачен, а на голове его появилось несколько седых прядей. Он ни с кем не поделился, что пережил прошедшей ночью.

Молодые горцы собирались уходить, на прощанье говорили:

— Если выше кто и понимался, то не возвращался… Там сплошные ледяные пики, бездонные, и… там ЕГО обитель. Прощайте…

Горцы ушли, а воины — мрачные, едва сдерживающие ропот, продолжили свой путь. И тут среди каменных зубьев обнаружились остатки тридцати ушедших. Это были ссохшиеся мумии, без глаз, без волос, с темно-желтой, влипшей в кости кожей. Они вмерзли в каменные зубы, и почти уже слились с ними.

Шедший рядом с государем воевода прокашлялся:

— Ведь ночью та Нечисть вновь придет. Нам укрыться негде будет. Все ведь погибнем…

Царь ничего не ответил, и воевода, до самых сумерек не посмел сказать ни одного слова…

И уже в темном вечернем свете, каменно-ледовые стены раздались, и открылся широкий вид. Прямо под их ногами начинался отвесный склон; бездна терялась во мраке, но с другой стороны, верстах в двух высилась иная, еще более гора. Склоны были чернейшие, но в них горели тысячи красных огней.

Первое впечатление было — это не скала, но исполинский многоглазый паук — сейчас прыгнет, раздавит!..

— Нам туда. — сказал Царь.

Бриген Марк нахмурился, проговорил негромко:

— Я помню сведения предварительной разведки. Все эти скалы, пропасти — они действительно были, но окна. Ведь это — исполинское здание. Откуда оно здесь?.. Хотя сведения могли быть неточными. Да и так давно это было…

Бриген осекся: с одной стороны, от падения атмосферной станции прошло не более недели, а с другой, казалось — уже годы минули.

Угрожающе взвыл ветрило, и из бездны пропасти столбом вздыбился снежный вихрь — они поспешили дальше: дорога ныряла в окружение каменных выступов, но, конечно, укрытием это нельзя было назвать. Несколько воинов погибли тогда: их кони обезумели, понесли в сторону, и там, уже не в силах остановиться, заскользили по ледовому пласту — несчастные, вопя, полетели в бездну, где вихрь поглотил свои жертвы.

Совсем стемнело. То ущелье, по которому они двигались, заполнилось непроницаемым, ледяным туманом, который стремительно несся, бил, валил на камни. Выло столь оглушительно, что, для того, чтобы услышать своего соседа, требовалось из всех кричать на ухо.

Творимир не видел ничего, кроме выступающего из черноты, покрытого ледовой коркой крупа соседского коня…

Спереди, с трудом прорезая мрак, плеснул сильно выгибающийся пламень факелов. Десятки мрачных голосов помчались назад по колонне:

— Государь приказывает — привал!.. Привал!..

Творимир понадеялся, что найдена пещера, но нет — лишь выемка в каменной толще. В выемке могло уместиться от силы человек десять, и все места уже были заняты. Конечно, среди укрывшихся был Царь. Также там понабилось несколько знатнейших людей. Иные, также чтившие себя значимыми, начали было орать, доказывать свое первенство, но Царь так на них зыркнул, что они замолкли. Творимир оказался рядом, и увидел, как, зацепляя за трещины, развешивают в выемке колокольцы.

Тут же он увидел и Бриген Марка — ему, единственному среди землян, довелось укрыться. И, хотя Творимир ничего не сказал, Бриген раздраженно забормотал:

— Нам говорили — колокольцы не снимать — но они же не знали, что здесь есть еще укрытия. Колокольцы действуют в каком-либо помещении, а эту выемку можно назвать помещением. Не так ли? И все распределилось по справедливости. Ведь я начальник экспедиции. А кто, как не начальник экспедиции имеет право здесь укрыться?.. Логично, не так ли?

Творимир ничего не ответил, отошел на пару шагов, и присел — прислонился спиной к скале. Из каменной толщи исходил такой холод, что даже и через меховую одежду пробирал. Воины присаживались бок к боку, по рукам пошли бутыли с горячительными напитками. Пили много, но это не помогало. Ужас перед неведомым оставался. Некоторых прямо-таки трясло от страха, кто-то молился, кто-то рыдал, кто-то уже смирился со смертью и сидел тихо.

И вдруг кто-то завопил, и сильно схватил Творимира за плечо. Творимир резко обернулся — там было перекошенное ужасом лицом, но оно быстро и бесследно кануло во мраке…

И разом с нескольких сторон, перебивая друг друга, прорвалось:

— Идет!.. А-а-а!.. Смилуйтесь!.. А-а-а!.. Бежим!.. А-а-а!!!

Вопль перешел в пронзительный визг, и резко оборвался.

Кто-то пробежал с ветром, еще несколько контуров, прорываясь сквозь бурю, устремились в другую сторону. Скала стала сотрясаться от сильнейших ударов; все заполнил нечеловеческий вопль. Сосед Творимира вскочил, и, завывая: "Бежим!" — слепо куда-то бросился.

Творимир сразу решил, что никуда не побежит. И, право, слепо носиться в этом мраке было совершенно бессмысленно.

Вот маленький человечек с большим черепом подполз к выемке, и, сильно трясясь, заголосил:

— Пустите меня! Пустите!

— Прочь! — рявкнул, окруженный раскачивающимися колокольцами Царь.

Человечек потянулся к Бригену Марку, вцепился ему в ногу:

— Пожалуйста… Вы же видите — я маленький… Я как-нибудь калачиком свернусь. Я же очень-очень полезен.

— Отойди, отойди… — раздраженно говорил Бриген, и отпихивал его ногою.

— Да уйди же ты, собака! — рявкнул Царь, и отпихнул несчастного ногою.

Тот забился на темном, смерзшемся снегу, громко зарыдал…

И вдруг навалилась мертвая тишь. Из мрака выступили сцепленные из снежинок тела, перекошенные ужасом лики с темными глазницами. Творимир вжался в каменную стену, и не в силах пошевелиться, глядел на это…

Уже совсем близко страшная завеса. Вот среди иных ликов он увидел и свой… И Творимир зашептал:

— Ведь должен быть какой-то выход… Не может такого быть — чтобы поглотило меня, и все и навсегда… — и закричал. — СПАСИТЕ!!!

И тут он услышал знакомый голос — громом он разрывался, каменные стены дрожали:

— ОТЕЦ!!! Я ПРИШЕЛ!!! ВРЕМЯ ИСКУПИТЬ НАШИ ГРЕХИ!!!! ОТЕЦ!!!!

А теперь расскажу о Володе-младшем.

О том самом юноше, который родился во время войны, под стенами осаждаемого Гробополя, который ничего кроме войны не видел, и почти каждый день убивал "врагов".

Как помнит читатель, в ночь перед решительным штурмом, в палаты, где спали Творимир, Волод и Любава, пробрался убийца. Шеи Волода и Любавы были перерезаны, и все приняли их за мертвых. Любава действительно была мертва, но Волод чудом выжил. Спустя две недели он пришел в себя, и первое, что услышал от лекаря:

— Ну, можешь порадоваться — Гробополь, после тридцатилетней осады взят.

— Где мой отец? — спросил Волод.

Лекарь пробормотал что-то невразумительное, и выскочил из палаты…

Вскоре Володу стало известно, что во время штурма его отец был найден у ворот мертвым. Отважного пятитысячника готовились с почестями хоронить, но тут его тело пропало. Похитители не оставили никаких следов и, разве что кто-то видел, как в ночи пронеслись снежные буруны, а меж ними — призрачные фигуры (а ведь был август). Волод стал расспрашивать людей сведущих, и от них добился, что похитителями скорее всего был Древний Хранитель Гор…

Выслушав это, Волод вскочил, и хриплым от раны голосом, воскликнул:

— Так я и знал — отец не мог погибнуть!..

Странный, им самим незамеченный переворот произошел в душе юноше. Если прежде отец был лишь средством в продвижении его военной карьеры, то теперь, потеряв и отца и мать, он впервые почувствовал одиночество. Окружающие люди, хоть и льстили всячески — были чужды. О военной карьере он и не вспоминал, да и осада Гробополя казалась давно минувшей, и ненужной. Одно было значимо — найти родственные души. Иных родственных душ, кроме отца и матери он не знал.

Невозможно было вернуть из мертвых мать, но отец… Услышав раз про похищение, Волод уже не мог успокоиться. Его и не волновало, что похищен был не живой человек, но мертвое, подготовленное к похоронам тело.

И он вздумал скакать к горам. Расспросил дорогу, краем уха выслушал, что оттуда никто не возвращался, и со следующей зарею поскакал на самом быстром и выносливом коне.

Третьи сумерки застали его в дремучем лесу. Появились волки — сколь огромные, столь и голодные. Они окружили взмыленного коня. Конь пытался через них перескочить, но вожак изловчился и на лету распорол коню брюху. Тут Волод проявил ловкость — он вцепился в одну из ветвей, подтянулся — взобрался еще выше. Снизу, из мрака, неслось голодное чавканье, сильно несло кровью. Так он остался без коня.

Стал перебираться с ветви на ветвь, а волки не отставали — перебегали по земле, жадно глядели на него тускло мерцающими глазами, щелкали челюстями. На войне Волод выучился выносливости, а потому до самого утра, перебираясь с ветви на ветвь, все двигался в единожды выбранном направлении (благо, деревья росли там почти впритык). Он ожидал, что с рассветом волки отстанут, но ошибся: значительная часть стаи действительно удалилась, но пять здоровенных волчищ остались сторожить.

До заката полз Волод по ветвям, а в ночи вновь вернулась стая. Волки были голоднее прежнего, прыгали — силились его достать. Раз Волод едва не свалился, и тогда волк вцепился ему ногу, разодрал икру до кости. Теперь волки слизывали капающую кровь, и приходили в большее неистовство…

И вновь рассвет. На этот раз осталось лишь три волка. Ослабленный потерей крови, и голодом Волод продолжал двигаться в выбранном направлении. День прошел. Ночь. Вновь собралась стая. Вновь, и до самого рассвета, кровожадный рык, и щелканье клыков.

На следующий день стражем остался один волк. Волод совсем ослаб, в глазах его мутилось. Он прошипел:

— Еще один день, и я стану беспомощней ребенка. Сейчас или никогда!

И он сверху прыгнул на своего стража. Завязалась отчаянная схватка. Они катались по земле, выли, оставляли за собой кровавые следы. Волод наносил удары охотничьим ножом, а волк терзал его клыками. Наконец волк жалобно взвизгнул и отдал концы. Волод остался… Но как же он ослаб! Кровь сочилась из многочисленных ран, а ноги предательски дрожали; чтобы не упасть, ему пришлось вцепиться в ствол ближайшего дерева. Затем, покачиваясь, хватаясь то за стволы, то за ветви, пошел. При этом, не слыша своего голоса, громко говорил:

— Время у меня — до заката. Затем вернется стая. Они сразу почуют мой кровавый след. Погонятся… И мне ли тягаться с ними в беге?.. Да теперь я и на дерево не смогу взобраться…

И все же он побежал. Часто спотыкался, падал — накатывалось забытье, и раз он уступил — провалился во мрак. Когда очнулся, уже смеркалось — он застонал от ужаса, от страстной жажды жить, и смог подняться — побежал…

Яростный вой хлестнул по лесу — кровавый хор прозвучал ответом. Итак, бегство Волода обнаружилось.

Уже совсем стемнело, а волчьи рыки разрывались прямо за спиной, когда среди мшистых стволов просочился свет. И вот он вывалился на небольшую полянку, в колону гостеприимного света — пополз в этом свету.

Голодные волки выскочили на поляну, но в это мгновенье распахнулась дверь, кто-то, закричал:

— А-а-а, разбойники серые! — и, замахнувшись дубиной, бросился на стаю.

Дальнейшего Волод не видел — вновь пал в забытье.

Очнулся Волод под низким, темным потолком. Сильно пахло травами, кореньями. Потрескивал огонь в печке, кто-то негромко переговаривался. Но вот Волод пошевелился, и говор смолк. К нему подошел мужик-крестьян — с сединой, но еще крепкий.

— На вот — пей. На поправку идет. — перед Володом оказалась чаша с целебным травяным настоем.

Волод отпил — оказалось очень горько — жар пробрал вены — он вновь забылся…

Наконец пришел день выздоровления — Волод смог подняться, прошелся по небольшой горнице — заявил тем громким, повелительным тоном, которым он привык разговаривать с крестьянами:

— Тесно живете!

— В тесноте, да не в обиде. — отвечал крестьянин. — Да нас и не много: я, сын мой Микола, и доча Василиса. А жена моя Мстиславана уж мертва. Мертва, мертва… — вздохнул он печально. — Псы Царевы схватили ее да и забавились, окаянные. От позора она руки на ся наложила. Вот с тех пор и ушел с сынком да дочурой в сей лес. Так и живу — былое забываю, новому учусь…

Прежде, услышь Волод какое непочтительное слово о Царе, так, не задумываясь, ударил бы кулаком, а то и мечом, но сейчас сдержался. Вспомнил, что они спасли его, выходили — уселся за стол, прикрикнул:

— Ну, что кушать будем?

И тут же из соседней горницы порхнула девушка-красавица — она несла большой поднос с аккуратно расставленными кушаньями. Поставила, низко поклонилась, смущенно улыбнулась невинной улыбкой, прошептала:

— Вот, чем богаты — тем и рады. Пожалуйста, кушайте, гость дорогой.

За время трапезы Волод внимательно оглядел Василису. Девка что надо — все при ней. Овладеть ею?.. Не раз за время осады Гробополя Волод вместе с дружками ходил по окрестным селам — немало девок перепортили — некоторым платили деньгам, некоторым — побоями, а то и сталью. Волод чувствовал, что у него давно не было женщины, но прежнее насилие казалось сейчас непростительной подлостью. Ему, совершенно незнакомому человеку, оказывали такое радушие, а он… И Волод поклялся, что никогда не прикоснется к этой девушке (разве что она сама его попросит).

Скрипнула дверь — в горницу вошел юноша одного с Володом возраста (и даже внешне на него похожий). Это был Микола — он возвращался с охоты — принес оленя, и двух зайцев…

Завязался разговор, в котором, поборов девичье смущение, участвовала и Василиса. И вот что узнал Волод: несмотря на то, что лес был древний, колдовской, с нечистью — помимо этого домика были и иные, тоже с людьми-беглецами. Иногда они наведывались друг к другу, но чаще общались с помощью птиц-посыльных. И с некоторых повелся в лес страшный гость. Наведывался он со стороны гор, на черном коне, из вихрей сплетенных, и плоть его была снежная. Ни оружие, ни заклятье не страшили его. Никакие запоры не останавливали его. Он врывался в дом, кого-либо забирал, и уносил к себе в горы…

— Так и до нашего дома доскачет… — вздыхал крестьянин.

На следующий день Волод порывался скорее уйти, однако и в небе, и в лесу разразилась сильнейшая буря. Свяща, несклись, задевали вершины деревьев темные тучи, а деревья качались, трещали, роняли большие ветви; в вой ветра вплетался и волчий вой…

Волод сидел за столом, слушал рассказы крестьянина, Василисы и Миколы. Открывалась простая, но чистая и честная, с природой слитая жизнь… И уже к вечеру Волод понял, что здесь, наконец, обрел счастье, спокойствие. Казалось, так, час за часом и слушал бы их голоса. И за все время один лишь раз сказал:

— Да будь эта война проклята!..

Вдруг в дверь сильно застучали. Висевшая над порогом подкова соскочила, закатилась в дальний угол. Большой и бесстрашный охотничий пес, по щенячьи заскулил и заполз за печь.

Крестьянин сильно побледнел, выдохнул:

— Ну, вот и к нам пришел!.. Я готов идти с ним. Не поминайте меня лихом…

От очередного удара дверь слетела с петель, и рухнула на пол. Взвыл ветрило, и, вместе с потоком темных листьев, в горницу шагнул НЕКТО сплетенный из темного снежного кружева. Темные одеяния обвивали его тело, постоянно разрывались, и тут же вновь складывались.

Крестьянин хотел было шагнуть навстречу, но первым вскочил Микола:

— Забирай меня, нечистый! Отца не тронь!..

Но Василиса обхватила брата за руку, и тихим, но твердым голосом молвила:

— Пойду я.

Трудно описать, что произошло тогда в душе Волода. Но, должно быть, он почувствовал первое раскаяние, за всю жесткость и боль, причиненную им другим людям за время войны. А первое раскаяние, так же как и первая любовь, бывает особенно сильным.

И он оттолкнул этих людей, и бросился в объятия НЕКТО. Объятия оказались ледяными — холод прожег до сердца, и Волод больше не мог двигаться. Но все же он видел, как НЕКТО, перевалил его через плечо и вынес в ревущую бурей ночь. Крестьянин и семья его выбежали следом, кричали что-то, но за воем ветра и волков, их не было слышно.

Волод оказался на черном коне — конь оттолкнулся от земли, и ударил копытами уже по макушкам деревьями. Так, словно по колышущемуся темному полю, поскакал по лесным вершинам, а внизу надрывалась волчья стая…

Творимир, сколько мог, боролся с холодом, но холод сжимал сердце, и, в конце концов, оно остановилось. Последнее, что видел — грозные горные вершины.

Очнулся в каменной зале с грубыми стенами. Зала ничем не украшена, единственное окошко открывало обледенелый горный склон. Пошевелился — тело ломило от ушибов, от холода. К тому же Волод чувствовал сильный голод и жажду. Его окликнул грубый, насмешливый голос:

— А-А-А-А! Очнулся! Ну, добро пожаловать, в наш славный орден!..

— Что?.. — Волод обернулся, и увидел сотканного из снега человека.

Тот перехватил его изумленный взгляд, и усмехнулся:

— Ты на меня не гляди. Сам такой!

Волод глянул на свое тело — оно было соткано из рыхлого снега, который мог выгибаться, но не рвался.

— Что, нравится новое тельцо? — усмехнулся снежный человек. — Меня поставили за тобой следить, и объяснять, что здесь к чему. Ну, задавай вопросы.

— Как тебя зовут? — спросил Волод.

— У нас нет имен. Мы безлики, мы не имеем ни памяти, ни личности. Мы — служение. Ты — это просто Ты. Я — это Я.

— Зачем мы здесь?

— Чтобы служить ЕМУ, чтобы разрастаться.

— Какой в этом смысл?

— Такой вопрос недопустим. Мы слишком ничтожны, чтобы понимать смысл высшего.

— Как долго вы здесь пребываете?

— Годы сливаются в бесконечный поток. Это неважно.

— Что от меня требуется?

— Безоговорочного выполнения приказов.

— Счастливы ли вы?

— Такой вопрос недопустим.

— Могу ли я вернуть свое прежнее тело?

— Нет.

— Сколько вас здесь?

— Очень много. Точное число запрещено.

— Чем вы питаетесь?

Тут снежный человек усмехнулся:

— О еде и питье лучше не спрашивай. Это — наша боль. Когда мы ловим путника, то поедаем его плоть, и пьем кровь — этого не хватает. Мы всегда испытываем голод и жажду. И голод и жажда станут для тебя невыносимыми — ты будешь вопить, грызть стены. Но ты не умрешь. Теперь лишь колдовской пламень может уничтожить твое тело. Постепенно ты привыкнешь…

— Но почему все так?

— В этом мудрость. Голод и жажда подарят тебе злобу. Ты станешь наилучшим охотником.

— Чем вы занимаетесь помимо охоты?

— Ждем. Бродим по этим залам. Развлекаемся, как можем. Пошли — я покажу, что здесь к чему.

Они оставили зальцу, и оказались в длинном каменном коридоре. Выл ветер. Было очень холодно, и негде от этого холода укрыться.

— Холодно? — насмешливо осведомился провожатый. — Ничего — скоро привыкнешь…

И пронеслись они по нескончаемой, однообразной череде квадратных залов. Одна за другой открывались ведущие в бездну расщелины. Сталактиты и сталагмиты зубьями торчали, иногда голодно подрыгивали.

— К ним лучше не подходи! — кивнул на ледяные зубья провожатый…

Это утомительное путешествие оборвалось в изодранной ветром зале, где набралось огромное количество безликих, снежных людей. Они гоготали, и шумно переговаривались грубыми, неприятными голосами.

Провожатый зло усмехнулся:

— А, ну вот сейчас увидишь одно из наших развлечений! — и дальше — в буквальном смысле слова, пошел по затылкам столпившихся. Суетливо прикрикивал. — Дайте новичку дорогу!.. Дорогу! Новичку!.. Дорогу!..

И вот они оказались перед относительно свободной площадкой. В ее центре несколько фигур усиленно, быстро пинали двухметровую, снежную крысу. Ноги глубоко погружались в темно-серую плоть — и, судя по тому, как крыса извивалась — каждый удар причинял ей нестерпимую боль. Одни фигуры отходили, но на их место тут же подступали новые. Избиение вызывало ажиотаж — всем не терпелось избить беспомощное создание.

Провожатый изловчился, и нанес сильнейший удар ногой в крысиный глаз. Глаз вошел в глубины черепа, но тут же выплыл обратно.

— Не твоя очередь! Не твоя! — заголосили возмущенно.

— А я новичку показываю! По высочайшему указанию! — зло крикнул провожатый, и обратился к Володу. — Ну, что же ты не бьешь? Бей!

— Я не хочу никого бить. Я уже достаточно воевал, и меня тошнит от всякой боли. Прекратите!.. Какое скотское развлечение!..

В то же мгновенье незримая сила подхватила Волода к потолку. Там каждый его орган был вывернут и пронзен иглой — он завопил от адской боли. Провожатый был рядом — говорил деловито:

— Проникайся уважением ко всем законам установленным Высшим! Согласен?

— ДА-А-А-А!!!

Волода с такой силой метнуло об пол, что он по нему растекся, но вот принял более естественные очертания. Неподалеку продолжалось избиение.

— Это тебе хороший урок. — говорил провожатый. — И погляди на крысу — на это жалкое отребье! Была такая девица — не хотела принимать наши законы. Так превратили ее в Крысу! Бьем, развлекаемся с ней, как угодно! Она вольна на нашу сторону перейти, так нет же, стерва — упрямится. Уже долго-долго это продолжается. Ничего — нам, по крайней мере, потеха есть. Только вот мало ее на всех. Быть может, ты тоже какую-нибудь ересь скажешь, а? ОН превратит тебя в крысу иль еще кого — вот потеха будет!..

Вокруг собралось уже с дюжину снежных людей. От них веяло холодом, они нетерпеливо переминались с ноги на ногу — подходили все новые. Ужас охватил Волода, он крикнул:

— Я согласен!

— Ну, так ударь ее!

Волод подошел и несильно ударил крысу.

— Бей сильнее!

Волод ударил сильнее.

— Еще! Еще! Еще! Бей еще!..

Дальнейшее Волод почти не помнил. Кажется, он сослался на слабость — и, действительно, чувствовал себя очень дурно. Ему орали оскорбления, а провожатый пинал, и, разойдясь в какой-то необъяснимой, зверской ярости, надрывался:

— Завтра на Охоте — все докажешь!!! Если не докажешь — будешь Крысой! Крысой! Понял?!

Волод оказался в унылой зальце, с которой начались его заключение. Проводник в последний раз пнул его — Волод повалился на пол, да так и лежал там, скрюченный холодом, терзаемый голодом и жаждой. Он не мог спастись сном — он даже не мог закрыть глаз…

И вот за ним пришли — поволокли по ледовому лабиринту; и вдруг оказались в ледяной зале с широким проломом, за которым выл ветер, и вздымалась знакомая уже стена камня.

Неведомая сила подхватила тела, понесла их в стремительном вихре. Их конечности вытягивались, сплетались меж собою — движение ускорялось. Волод едва сдерживал вопль…

Затем их понесло прочь — сначала над бездной, затем — по лабиринту меж каменных склонов. Волод попытался вырваться — страшная боль резанула по телу. В голову вцепился воющий хор:

— Не смей противиться! Только безоговорочное подчинение! Иначе — наказание!.. Не смей! Не смей! — и долго еще терзало это "не смей!"

Когда они оказались возле укрытия, пришло знание: внутри Царь, а с ним — большой отряд. Давно не было такой добычи. Изредка удавалось поймать двух-трех заплутавших горцев, а тут — сотни воинов. Сколько плоти, сколько крови! Наконец можно удовлетворить голод и жажду, да и Высочайший будет доволен.

Зазвенели колокольцы. Каждая нота вбивала раскаленный гвоздь, а таких ударов было бессчетно. Снежные вопили от боли, но, влекомые волей Высочайшего, продолжали наступление. Били по стенам, но колокольцы ослабевали их, отгоняли. В конце концов, к утру, измученные, разъяренные, они отступили. Терзаемые первыми лучами зари, стенающие, вернулись они в унылые чертоги. Но и там не было покоя — их неведомых владыка набросился, и долго бил откуда-то сверху ледовыми хлыстами…

Едва живой, сильно дрожащий Волод оказался в зале, где разъяренные снежные люди вымещали свою злобу на снежной крысе. Ее били, топтали, плевали в нее — делали это с такой увлеченностью, что позабыли про Волода.

Наконец приковали крысу к стене и убрали восвояси. Волод остался в один. Слабый, замерзший, покачиваясь, подошел к крысе, и услышал тихий плач.

— Ну, расскажи о себе… — попросил Волод.

Она ничего не ответила, но глянула на него своими измученными, печальными, совсем человеческими глазами. И тогда понял Волод, что он вовсе уже и не Волод, но Творимир, и, вместе с Царем, его воинами, и кучкой землян подымается в горах, ищет Ясли Богов.

Странное, противоречивое знание едва не лишило его рассудка. С одной стороны, он, Творимир, знал, что Волод-младший был лишь видением призрачного Гробополя, с другой — был настоящий Волод-младший из Гробополя, который искал своего отца, и мучался из-за зверств войны. И все же он выдержал…

Итак, он подымался среди унылых, нависающих льдом каменных стен, слышал испуганные голоса воинов — говорили все о Страже Гор. Так продолжалось довольно долго, а затем Волод-младший вернулся в ледяную залу. Прикованная к стене крыса, печально на него глядела…

— Что же мне делать? — спросил Волод. — И… кто ты? Ответь!..

Крыса открыла рот. Все зубы — выбиты, и языка не было. Закрыла. Все так же печально глядела на Волода…

И вновь захлестнуло его знание. Стеная, повалился Волод на пол. Крыса была той самой девой-птицей. И помнил всю ее боль, все прежние свои препятствия.

Над головой затрещало, посыпалось острое ледяное крошево. Крыса-дева смотрела на него с тревогой: "Скорее — беги!". Но плевать Володу было на эту тревогу — он шагнул к ней, и спросил громко:

— Кто же ты? Почему ты столько страдаешь?! Из-за меня?! Ну же — ответь скорее!..

И вновь незримая сила подхватила его к потолку и долго терзала там. Наконец выпустила… Волод оказался в своей каменной неухоженной зальце, с единственным оконцем, за которым ревел безжалостную песнь ледяной ветер. Он не мог сомкнуть глаз — все терзался, пытался понять, что ему делать дальше, и не находил ответа…

Его подхватили, понесли по однообразным коридорам. Вот зала с широким проломом, за которым дыбился обледенелый камень. Как и накануне, снежные тела понеслись в вихре, сплетались меж собой — адовой болью отдавались растягиваемые конечности. Мысли о деве-крысе ни на мгновенье не покидали Волода. Что он должен делать? Что?!..

Вновь стремительный полет по воющим каменным туннелям. В этот раз на пути попался горный олень — не успел увернуться, был поглощен. Волод почувствовал примитивное чувство страха этого зверя, но это чувство ничего не значило — растворилось среди иных чувств.

…Очередное укрытие. Подгоняемые волей Господина, вновь и вновь обрушивались они на стены. Звон колокольчиков терзал — отгонял. Утром, измученные, озлобленные отступили. Все было, как и накануне, только жажда и голод стали невыносимыми — Волод сходил с ума.

И вновь незримый Властелин наказывал их. Затем они измывались над девой-крысой, но быстро утомились, разбрелись. И вновь Волод подошел к ней, спрашивал:

— Ну, скажи, что мне делать?.. Хотя, зачем я спрашиваю — ведь ты немая!

Вновь виденье — он-Творимир, подымается в горах, боится, думает о чем-то своем… Потом Волод был схвачен Властелином — долго продолжались терзанья… в конце концов, он не выдержал боли, завопил…

Беспомощный, ослабший лежал он на леденистом полу, а над ним клонились снежные — терзали его своими злобными, ледяными глазами. Потом стали ожесточенно бить. И слова хлыстами били:

— Крысой захотел быть?!.. Завтра у тебя последний шанс!..

Быстро наступило это «завтра». Голод-боль-холод — больше Волод ничего не чувствовал…

Ночь. Темнота. Воет ветер. Слитый с иными, навалился он на недостроенное убежище. Там произошла описанная прежде встреча. Творимир видел свое отражение, но не догадался, что — это его сын. Так велика была жажда Волода остаться с отцом, что он сбил общий настрой; и, быть может, только благодаря ему, в ту ночь не погибли все воины, со своим Царем в придачу.

А вот и заря. Первые лучи прожигали вихрь тел, а они вопили, неслись в свою обитель. И сотни голосов словно плевали в Волода:

— Теперь ты Крыса! Навечно! Навечно!..

Потом в него плевали уже по настоящему. Это были ледяные, прожигающие до самого сердца плевки. Вымещая злобу, его долго и сильно били, а он просто не мог спастись забытьем.

Но это было только началом.

Преображение в крысу. Трещат, плавятся, обретают новую форму кости. Не осталось ничего кроме боли… Он вопил, выл, рычал, ревел, пищал, хрипел, стенал, проклинал…

Конец преображения. Он падает на пол. В радостном, зверином озлоблении ревет толпа. Теперь он Крыса. Его бьют. Каждый удар взрывается раскаленной кувалдой. Удар в глаз — в нос — в челюсть — в живот — в пах — на нем прыгают… В голове — поток мыслей:

"Кто я?.. Творимир? Волод-младший?… Больно!.. Ну, хватит же!.. Как все перемешалось!.. Ведь это АД!.. Но из ада должен быть выход!.. Больно!.. Я должен что-то вспомнить!.. Больно!.. Какая же боль! Помоги мне выдержать эту боль!.. Вспомнить!.."

И вот оно воспоминание. Яркое — кроваво-огненное, отчетливое.

Двадцать пятый год осады Гробополя. До окончания войны еще пять лет.

Небо заволок черный дым пожарищ. По выжженной сухой земле, по низким, тяжелым склокам дыма мечется кровяное зарево. И не понять, ни какое время суток, ни какое время года. Но жарко и душно.

Творимир, и его семнадцатилетний сын Волод, а вместе с ними большая ватага озверевших от долгого безделья и постоянного напряжения молодчиков обшаривает окрестности.

Впереди, по раздробленной дороге заскрипела небольшая, видно издалека притащившаяся телега. Одинокий, завернутый в рванье возчик горбился над вожжами.

Молодчики подбежали, окружили телегу. Подошел и Творимир со своим сыном. Крикнул возчику:

— Эй, ты кто?!

Возчик еще ниже склонился. Лицо его скрывал капюшон. Раздался тихий, намеренно глуховатый голос.

— Так… по своим делам…

— Какие такие свои дела, во время войны?! — рявкнул Творимир.

Волод прекрасно понимал своего отца — чувствовал то же, что и он. И тоже зло, громко крикнул:

— Когда тебя спрашивают — быстро отвечай!.. Не хочешь?!.. Ну так — снимай капюшон!..

— Я человек мирный. Родных решил проведать!..

— А мне кажется — лазутчик! — стараясь подражать манерам отца, крикнул Волод. — А ну, сдернете с него покрывало. Если морда не понравиться — тут и повесим, да еще кишки выпотрошим!..

Несколько молодчиков с готовностью запрыгнули на телегу. Сорвали с возчика капюшон…

Это была молодая, очень красивая девушка.

Волод растерялся, но все ж крикнул:

— А мордашка-то понравилась! Но все равно не отпустим!.. Тебе с нами понравится!..

Молодчики дружно захохотали, и кто-то уже нетерпеливо (истомились, видать), стаскивал штаны. Но один мужичина, желая выслужиться, истово ударил себя в грудь, и крикнул:

— Так сначала нашему начальнику это сладенькое дадим, а?! — он обернулся к Творимиру и Володу и, сладострастно ухмыляясь, низко поклонилась.

Творимира трясло. Это была та самая дева-птица. Двадцать пять лет они не виделись, почти уже забылось… И вдруг Творимир, страшный, с выпученными, мученическими глазами, обернулся к Володу, и сильно сжал его за плечи:

— Сын… Озеро… Помнишь?!.. Я ее предал тогда!.. В лед был вморожен… Но она с неба сошла… Ее тела, по моему желанию, сложились — образовали этот мир…

И Володу было не до веселья. Он действительно вспоминал озеро. Часто наведывался этот сон: замок, Три Сестры, предательство, впустую прожитая жизнь, гробница, пришествие весны… Удивительный это был сон: помимо озера наваливалось еще бессчетное множество воспоминаний: и Земля, и бытие художником. Одним словом, во снах Волод-младший был и Творимиром и Володом-старшим. Просыпаясь, он не знал, кто он на самом деле: Творимир-Волод-старший, которому сниться, что он озлобленный мальчишка Волод-младший; или, все-таки, этот Волод-младший, который ничего, кроме войны не видел…

— Отец — я помню! Но это бредовый сон — не более того! Он что — и тебе сниться?!

По темному, изрытому шрамами лицу Творимира катились крупные капли пота. Он все время смахивал их, и бормотал:

— Бредовый сон?.. Да, пожалуй, так и есть. Есть только эта война и служение Царю. Больше ничего нет, и никогда не было!..

Несколько молодчиков удерживали девушку, желающий выслужиться спрашивал:

— Ну так — вы первыми, да? Прямо тут, под тележкой! А ваша супруга ничего не узнает!.. Будьте уверены!..

Ясный лик девушки был спокойный, и только глубокая, горькая печаль в ее очах. Она говорила тихо:

— Я ехала к своей матушке. На этой войне она потеряла двоих сынов — теперь она совсем старенькая, слабенькая, седая. И я — последнее, что у нее осталось.

Стоявший рядом молодчик сильно ударил ее ладонью по щеке, рявкнул:

— Заткнись!.. Сыны-то, небось в Гробополе погибли? Ась?!

Голос ее оставался таким же тихим и спокойным:

— Ведь все мы люди. Грызться за кость и псы могут. Насекомые друг друга жалят, куски друг у друга рвут. А мы люди. Мы любить друг друга должны.

— Заткнись! — еще один удар по щеке.

— Сейчас полюбим! — усмехнулся другой. — Все по очереди. Мало не покажется!

— Довольно! — не своим голосом прохрипел Творимир.

Молодчики кланялись, осведомлялись:

— Ну так что — первыми изволите?

— Нет. Сегодня я не в духе.

— Отец, отец. — испуганно зашептал Волод (а он никогда прежде не шептал).

— Ну, что тебе?

— Может… отпустить ее?

Глубокие морщины разрезали по лбу Творимира, сдавленным голосом он прохрипел:

— Нет — никак нельзя. Они будут очень злы. Им нужно расслабление. Или устроят драку в лагере. Меня могут снять с должности. Я, со своим отрядом, итак уже на плохом счету… Ну, вот скажи — ты думаешь о военной карьере?..

Волод сжал кулаки, прохрипел:

— Ну, конечно, отец…

— Так что — терпи!..

С девушки начали срывать одежды. В ее руках блеснул нож. На нее навалились — вывернули руки. Несколько раз ударили.

— Стерва — убить хотела! Ну, будет тебе любовь!..

С безграничном спокойствием отвечала она:

— Вы итак уже мертвы. Сейчас свершиться еще один грех. К сожалению, причиной этого греха стану я. Я хотела лишить себя жизни. Ради бога, простите, что не смогла…

Ее непонятные, добрые слова раздражали. И вот рот девушки перетянут жгутом, узлами скручены руки и ноги — так поволокли ее под телегу… Грязные, потные, заползали туда по двое, по трое — но их было слишком много.

Тянулись часы…

Творимир и Волод сидели в стороне — ничего не говорили, ни о чем не думали.

Подошел пьяный, раскрасневшийся мужик и начал ругаться:

— А че мне первым не дали? Нас еще много, а девка ужо кончается!.. Совсем ее замяли!.. Забили! А мне что?! А?! От нее уже как от свиньи несет! Вся в синяках, дура! Все бабы дуры! Мне на что такая свинья?! И другие все так думают! Надо е кончать!

— Надо кончать. — прошептал, глядя прямо перед собой Творимир. — Вам нужно расслабление. Ну вот и кончайте. Поскорее только.

Но он уже знал, что «поскорее» не выйдет.

Волод обернулся к отцу, и страстно спрашивал:

— А ведь, правда — про озеро — только сон? Есть только служение Царю, осада Гробополя, и… военная карьера?

— Ну, да…

— А этой птицей не стоит себе голову забивать! Все это — бред!

— Ну, да…

— Мы, истинные воины, должны думать только о войне, о нашем Великом деле. И не расслабляться на всякие непонятные, ненужные чувства.

— Ну, да…

— Эта девка — она только мешает. Не было бы ее, так все бы прошло легче. А с ней — беда. Надо ее поскорее раздавить, и продолжать наше дело.

— Ну, да…

— Так что мы правильно поступили, и нечего здесь терзаться.

— Ну, да…

Слышались сильные удары по живой плоти — и Волод, не глядя в сторону телеги, все говорил, а Творимир отвечал бесцветное: "Ну, да…"

Но все же они обернулись и видели. Уже сильно избитую, кровоточащую девушку вытащили на поводке, и валяли в грязи, сильно били ногами, и мочились на нее, и втаптывали в грязевые лужи. Ревели:

— У-у, шлюха!.. На еще!.. Еще!.. Вы только поглядите, какая она уродина!.. Гадина!.. Да она на крысу похожа! Крыса! Крыса!.. Бей!.. Бей!.. Уже не шевелиться!.. А теперь мечами ее!.. Тычь! А-ХА-ХА!.. Дергается еще!.. Сильнее тычь! А-А-А! Застонала!.. Тычь!.. Кровищи то!.. Крыса! Крыса!..

Ни Творимир ни Волод, так и не остановили происходящее.

Когда вернулись в лагерь, пили больше обычного, а на следующий день разразился затяжной, тяжелый бой.

Они бились на подступах к Гробополю. Ворота неожиданно раскрылись, плеснули большим конным отрядом защитников, и отряд Творимира попал в окружение. Один за другим, заливаясь кровью, падали вчерашние насильники. Осталось лишь несколько человек, и они были обречены.

Вдруг взвыл ледяной ветер, чернотой дыхнул…

Когда прояснилось, оказалось, что Творимир и Волод единственные уцелевшие. Кругом лежали иссушенные, похожие на мумии тела.

Только чудом командиру и его сыну удалось добраться до родного лагеря…

Говорили, что это от далеких южных гор сошел УЖАС, забрал себе «урожай». Ждали, что это повторится, но не повторилось.

И понеслись в нескончаемой веренице однообразные кровавые военные будни…

Крыса-Волод очнулся прикованным к ледовой стене. Острые уступы впивались в спину, холодом жгли. Ломило избитое тело — ни одного живого места не осталось. Но боль физическая отступала перед болью душевной. Хотя его шею давил ошейник, и он не мог повернуть голову — Волод чувствовал близость девы-крысы. Хотел заговорить, но оказалось, что ему выдрали язык.

Остро взвизгнул ветрило, и тут почувствовал Волод, что снаружи наступает ночь, и сейчас отправится на охоту свора снежных духов.

Быстро понеслись мысли:

"Теперь я понимаю. Они (по крайней мере, большая их часть) — те самые Гробопольские насильники. Они забыли свое прошлое! Да и не удивительно — ведь и я забыл!.. Итак, сегодня решающий день. Либо они поглотят Царя, воинов, и моего отца — тогда никогда уже не удастся вырваться из этой тюрьмы. Вечные побои, ужас, боль. Быть может, в конце концов, я не выдержу — сломаюсь, подчинюсь… Либо — сегодня я что-то должен сделать. Изменить! Вырваться!.. ВЫРВАТЬСЯ!!"

Стены дрогнули, затрещали, сыпанули ледяным крошевом. Драные тени беспорядочно заметались, заверещали. Сдержавшие Волода цепи раскололись, и тут же он оказался в стремительном вихре. Помчал по пустынным коридорам, и все молил на пределе сил:

— Вырваться!.. Освободиться!.. Вырваться!..

А еще была мольба о прощении. Он знал, что Дева никогда и не держала на него зла, но сам себя не мог простить, а потому молил…

И вновь он в вихре — мучительно сплетенный с иными телами. Жгут холодом изумленные и злые голоса:

— Опять с нами?!.. Ты же Крыса!.. КРЫСА!!!.. Неужели ты прощен?!.. Быть такого не может!..

А Волод действительно не знал, почему он прощен. Разве что чувствовал: все здесь взаимосвязано, и раз уж он истину вспомнил, и вырваться пожелал — так и получилось…

Снежные духи чувствовали предстоящую обильную трапезу, потому быстро оставили «неугодного» Волода, а он кружился среди них — обдумывал, что делать дальше. Когда достигли царевых воинов, Волод вырвался из общего потока.

— А-А-А-А-А!!! — завопили остальные. — Предатель! ПОГЛОТИТЬ ЕГО!!!

И кто-то метался во мраке, вопил, ползал, рыдал.

— ОТЕЦ!!! — громовым голосом закричал Волод. — Я ПРИШЕЛ!!! ВРЕМЯ ИСКУПИТЬ НАШИ ГРЕХИ!!!! ОТЕЦ!!!!

Именно этот громовой вопль услышал Творимир, и, оторвавшись от ледяной стены, пополз к своему сыну.

— ПРЕДАТЕЛЬ!!! — ревел вихрь снежных душ, и исполинским валом вздыбился, чтобы раздавить.

Подполз Творимир, прохрипел:

— Я здесь, сын…

— Отец, ты помнишь — под стенами Гробополя, мы вновь предали Деву. Отдали ее на растерзанье этим насильникам.

— Да. Помню, и знаю — теперь пришла пора искупить…

Все были поглощены своими чувствами, и никто не замечал, как трясутся каменные склоны.

Сейчас обрушиться на отца и сына вихрь призрачных душ. Но за мгновенье до этого сошла лавина. Погребла в себе и правых и виноватых.

Темень и холод.

Не было больше ни Творимира, ни Волода-младшего, но было единое, сотканное из них сознание, и была молитва:

— Прости! Если это возможно, если еще не поздно — прости!.. Измени все это!.. Я жажду бороться!..

И мрак зашевелился. Снежные массы обратились в вихри птичьих крыл. Проскальзывал знакомый, печальный девичий лик…

Крылья расплетались, а Творимир-Волод скользил вниз.

Удар о поверхность. Покачиваясь, поднялся. Кругом метались красные блики, некая исполинская постройка нависала над ними. А здесь, внизу, в грязных лужах, молодчики держали деву, и, гнусно ухмыляясь, кричали Творимиру:

— Неугодно ли вам первому повеселиться! Мы ее подержим! Прямо здесь!..

— Выпустите ее!

— Что?! — они опешили.

Творимир зарычал, и, сжав кулаки, бросился вперед. Не было иного оружия, кроме кулаков, и он дрался. Дрался с остервененьем, хрипел, рычал. Ему оказывали сопротивление, тоже били, но он не чувствовал боли.

Наконец, насильники испуганно возопили, и, бросились врассыпную. Творимир гнался за ними.

Вдруг они стали крысами — тощими, облезлыми. Теперь они не вопили — верещали. Толкались, падали в грязевые лужи, барахтались и тонули.

Творимир обернулся — девы уже не было.

Зато из-за поворота ущелья появилась голова отряда. У Бригена Марка был очень нездоровый вид — воспаленные глаза, впалые щеки. И, когда Творимир подошел к ним, Бриген без всякой злобы, но устало проговорил:

— Опять ты пропал… А я ничего не понимаю — запутался. Вот, будто занесло нас лавиной. И… умер я. А теперь вот — жив. Кажется — целая вечность прошла… С нами происходит что-то необъяснимое.

Ехавший рядом маленький человечек с большим черепом — тоже бледный, согласно кивнул, и молвил:

— Именно — необъяснимое. Я могу предположить, что на самом деле прошло уже множество земных лет…

— Как так? — испуганно спрашивал еще один ехавший рядом землянин.

— Ничего не знаю… — шептал маленький человечек. — Ну, может… планета убивает и возрождает нас вновь и вновь. Вертит, крутит нами так, как ей угодно… Нет — я не могу ничего объяснить. Здесь нет необходимого оборудования, и… никогда уже не будет!..

— Так, ну а что дальше? — спросил Творимир.

— Похоже, мы вплотную подъехали к Яслям Богом. — ответил Бриген Марк.

— Только, наши первые разведчики не заметили этого… замка… — отозвался человечек.

— Какие разведчики? — устало выдохнул Бриген. — Когда это было?.. Вечность назад?.. Я вот ни в чем не уверен.

Творимир обернулся. Затем задрал голову.

К небу дыбилась черная махина. Уныло серели тысячи однообразных окон. За окнами было движенье, слышались обрывки слов.

Широкая дверь распахнута. За ней виднелась лестница. Никаких запоров, никаких стражей — и это настораживало больше всего.

Тем не менее, они пошли. Им просто не оставалось ничего иного.