Глава 12 "Последний Фейерверк"

Монастырь уже растаял в глубинах воздуха, и метрах в пятидесяти под корзиной проплывала плотная, но рассеченная изгибистой дорогой стена леса. Лес уже озолотился осенью, и тихо, на всей протяжности, шуршал палыми листьями. А по дороге сосредоточенно скакали угрюмые всадники…

Шар продолжал терять драгоценный жаркий воздух, и, хотя еще не падал — уже и не подымался. Сначала Творимир пытался пробиться к Анне, но в тесно набитой корзине и двинуться был опасно — и он вынужден был остаться на месте.

Однако, рядом с ним оказался Лорен. И Лорен говорил:

— Нас вынесет на горы. Даже если мы не разобьемся — восстание обречено. Те два больших народных отряда, которые шли к монастырю, поодиночке будут встречены армией Бригена, и, конечно же, разбиты… Да простит нас Всесвят за то, что затеяли это…

Творимир хотел было сказать что-нибудь ободряющее, но говорить было нечего, и на сердце было тяжело, и даже чувство полета совсем не радовало.

Их действительно несло к горам (да куда еще, кроме как к горам, могло нести в этой закольцованной долине?). Корзина кренилась, вздрагивала, и кто-то вопил, норовил выброситься вниз.

Вот удар. Шар сразу же, с громким треском, разорвался, и обдала сильная волна горячего воздуха. Корзину перевернуло, и их вывалило на камни.

Камни эти поросли мхом, а потому удар был не столь уж силен, и только самые тяжело раненные избавились тогда от мук…

С вершин несло холодом, и павшие уже дрожали, жались друг к другу, а над ними трепыхался бесформенный, большой обрывок шара. Творимир помнил, что всадники следовали за ними попятам, и вот вскочил, огляделся. Оказывается, судьбе было угодно занести их большой каменный выступ. Он на полсотни метров выпирал из толщи гор, и на столько же метров, отвесной стеной высился над лесом.

Отвесные стены… сюда было невозможно подобраться снизу, но отсюда невозможно было и выбраться.

И, склонившись, над воющей ветром пропастью, Творимир разглядел фигурки всадников: часть их осталась сторожить под склоном, а часть — помчалась обратно, докладывать о месте падения. Свистнула стрела — уже на излете ударилась о камень под самыми ногами Творимира — он вынужден был отступить.

К нему подбежал бледный крестьянин, в изодранной, окровавленной одежке, и, сильно размахивая руками, закричал:

— Куда нас завел?! А?!.. У меня тут жена, и дети тоже… Детей то почти подавили, дочурка и не дышит вовсе… Куда ж ты нас завел… Диавол!!!

Крестьянин замахнулся, налетел на Творимира, успел несколько раз ударить, но тут его скрутили, оттащили в сторону.

И теперь Творимир ясно понимал, что начал это восстание по минутному импульсу, ничего не продумав, и также понимал — это было преступно, ведь теперь он, как руководитель, в ответе за чужие жизни. И Творимиру было стыдно: он не знал, куда деться, не находил себе места…

И он, спотыкаясь о наслоения мха, побрел к дыбящейся на сотни метров каменной стене. Едва ли сознавая, что делает, нажимая на нее плечом, побрел вдоль нее. Стена была покрыта небольшими выточенными ветром выступами, и один из них вдруг дрогнул, и, скрежеща вдавился. Из глубин камня пришел сонный гул древнего механизма, и часть стены отодвинулась в сторону.

Это заметили, и сразу собралась значительная толпа. Крестьяне оживились — наперебой кричали:

— Проход!.. Интересно — куда?.. Да вниз идет!.. Может, сможем вырваться!.. Да-да — проскочим, да и вернемся незаметно к своим домам…

Все же решили не идти всем гуртом: большая часть оставалась на площадке, а дюжина разведчиков, среди которых были и Творимир и Лорен, отправлялись вниз по лестнице. Анна оставалась ухаживать за ранеными. И, хотя Творимиру было стыдно перед ней — он жалел, что она не рядом — рядом с ней было и спокойней и яснее…

И вот они спускаются по высоким, залепленным мхом ступеням; сверху свешивались плотные и тяжелые от осевшей пыли паучьи вуали. Эту паутину приходилось прорубать клинками, но она быстро облепляла клинки — приходилось останавливаться, очищать сталь.

Неожиданно одна лестница разделилась на три. Выбрали ту, что была в центре, и продолжили спуск — через сотню ступеней лестница перешла в почти непроницаемую галерею. Из дальней части галереи разнесся, и тут же смолк в отдалении, громкий топот.

— Мы здесь не одни, — заявил один из крестьян, но это и так всем было ясно.

Настороженные, ожидающие нападения, продолжили они свой путь. В воздухе чувствовались диковинные запахи, природу которых никто не мог определить.

И вновь — лестница, на этот раз — вверх. Это был очень долгий подъем, и все очень утомились — думали поворачивать назад; ну тут новая галерея — очень широкая, и свистящая ледяным сквозняком…

Слишком поздно открылось, что здесь, в стенах, огромное количество проходов, и что найти тот, из которых они вышли, будет делом нелегким. Крестьяне вновь помрачнели, вновь начали роптать…

Действительно, очень много было проходов — десятки, а может, и сотни. Лорен подошел к одному, и позвал остальных:

— Если из остальных несет холодом, то отсюда — теплом. И запах приятный — будто цветет что-то…

Никто не спорил, и так решили спускаться в этот, приято пахнущий проход. Надо сказать, спуск был не из легких — ступени совсем обветшали, и приходилось хватиться за изъеденные шрамами стены, и друг за друга, чтобы не покатиться вниз…

И вдруг они оказались в большой, полной малахитовым сиянием зале. И, прежде всего, бросилось в глаза, что в зале множество прозрачных полусфер на подножках; чем-то они напоминали грибы — каждый, в полтора метра высотой. Показалось, что внутри сфер — очень искусные макеты. Но, когда подошли ближе, оказалось — это больше, чем макеты. Там плыли белые облачка, иль ж проползали, яркими электрическими нити тучи; и там стояли крохотные деревца, сверкали на солнце, серебрились в ночи ленты рек; игрушечные деревушки и города пристраивались в самых неожиданных местах. И, если долго и пристально вглядываться — можно было увидеть и крошечные фигурки человечков, которые, правда, были едва ли в половину муравьиного роста. В одном месте даже происходила битва таких коротышек…

Все облепили полусферы, и с огромным интересом разглядывали эти маленькие мирки… Они и не заметили, что окружающий малахитовый свет заметно усилился. И вдруг раздался прегромкий голос. Каждое слово звучало так тяжело — словно каменная глыба падала.

Все отпрянули; и, у кого были клинки — схватились за клинки. Однако, против того создания, которое они увидели, любые клинки были бессильны. Это был метров в пять высотой великан, с четырьмя руками, в двух из которых сейчас были зажаты длинные и острейшие клинки, а в двух оставшихся — щиты. У великана были очень длинные, изгибистые и тонкие пальцы; но самое удивительное — он был не из плоти, но из цельного драгоценного камня малахита. На нем была одежда из необработанного, непрозрачного алмаза, а голову венчала корона, с ярко сияющим многогранным бриллиантом. Позади великана, в великом множестве виделись его слуги: сороконожки, черви, жуки, стрекозы, пчелы и пауки — все, не менее метра высотою, и все из драгоценных камней.

Однако великан не угрожал немедленной расправой — вот, что он говорил:

— Так-так. Посмотрим, кто к нам пожаловал… Люди! Обитатели нижних равнин!.. Уж и не помню, когда у меня в последний раз были такие гости!.. Да-а-а, когда-то наведывались охотники за сокровищами этой горы. Я то думал — навсегда их отучил…

Какой-то крестьянин, сдавленным голосом, в большом страхе, прошептал:

— Это Владыка Бриллиантовой Горы. У нас то думали, что истории о нем — не более, чем бабушкины сказки… Он зорко следит за своими сокровищами…

Несмотря на то, что крестьянин говорил очень тихо — великан его услышал. Он тут же принял боевую стойку, и грозно отчеканил:

— Если хотите унести сокровища этой горы, вам придется иметь дело со мною!..

— Ваши сокровища нам не нужны… — спешил его заверить Лорен. — Мы потерпели шарокрушение, и теперь просим о вашем заступничестве. За нами гонится армия Бригена…

Великан внимательно их оглядел, затем убрал клинки, и махнул всеми своими четырьмя руками — его каменные слуги послушно, и с превеликим грохотом разбежались. Затем великан заявил:

— Я не вмешиваюсь в ваши дела. Никому не помогаю, но никого, впрочем и не убиваю… хмм-м, если, конечно, этот кто-то не позариться на мои сокровища… Ну, ладно: ваше счастье — не похожи вы на грабителей, а потому — верю вам…

— Есть ли отсюда выход? — осведомился Лорен.

— Выход один — у подножья горы. Под уступом.

— Плохо. — вздохнул старик. — Там нас уже поджидают. А нас слишком мало, и мы слишком слабы… Вы можете не помогать нам, но, по крайней мере, не гоните.

Изумрудный великан задумался. Вот неспешно, раздумчиво проговорил:

— Никогда не давал приют людям — не в моих это правило. Но, надо сказать, пришлись вы весьма кстати. Мне нужна одна услуга, с которой не справиться ни один из моих слуг… — он внимательно оглядел крестьян, а затем — ткнул длинным своим пальцем на Творимира. — Ты подойдешь…

Тот отозвался:

— Хорошо — если это будет в моих силах, я помогу.

Тогда великан, тяжело гремя многотонными своими ножищами, прошагал к одной из полусфер, и положил на нее свою длань. Спросил:

— Как вы думаете, что это?

Один из крестьян, что посмелее, крикнул:

— Так, подумалось — целый мир под этой сферой сокрыт! Людишки там малюсенькие, городишки…

— Верно. В каждой сфере — маленький, замкнутый мирок, подобный вашей равнине. В каждом мирке: свои законы, своя история; и никто из живущих в них даже и не подозревает о том, что снаружи. Купол прозрачен только с одной, нашей стороны. Они же видят обычное небо. Однако, вы ошибаетесь, если думаете, что эти персонажи из плоти и крови. Нет — это величайшее из моих творений. Все они — механизмы из железа. Представьте — в каждой крапинке бьется металлическое сердце, тончайшие железные суставы приводят в движении руки и ноги. Они говорят, ходят, бегают, скачут, плавают, влюбляются, смеются и страдают. Среди них кипят нешуточные страсти, и они не подозревают, что все это происходит по заранее предусмотренному сценарию. Да — для каждой из полусфер я написал свой сценарий: предусмотрел роль для каждого, и каждый четко, выверено эту роль исполняет — это заложено в него столь же прочно, как и металлическое сердце. Когда сценарий заканчивается — свет меркнет, актеры переносятся на начальные позиции, и все начинается сызнова… Все шло хорошо, но недавно произошло непредвиденное: в одном из миров сломался один из значимых персонажей. Механизм заржавел, треснул, и его, в то время, как он скакал — разорвало. Осталась лишь груда ржавых обломков, и никто не признал в нем погибшего — он был объявлен без вести пропавшим. После этого нарушилась последовательность действа, что грозит полным уничтожением этого мира. Представьте, каково мне — ведь я угрохал на этот мир двести лет, и он — мой любимый. Один из вас должен спуститься в этот мир, и до, тех пор, пока я не изготовлю новую фигурку сломавшегося — заменить его…

— Хорошо, я согласен. — поспешно кивнул Творимир.

— Сразу предупреждаю: персонаж отрицательный — мучитель и тиран. Здесь, чтобы войти в роль, надо четко помнить, что перед тобой не живые люди, а механизмы.

— Да, я согласен.

— Этого героя зовут Ригеном. Он — предводитель Багрового Ордена. Тысячи и тысячи людей были замучены по его приказу. Никогда прежде он не любил, а тут страстно влюбился в девушку по имени Яна. Но Яна его не любит — ее сердце отдано: образованному, честному, доброму молодому человеку Мирославу. Эти два чистых сердца не могут смириться со зверствами творимыми Багровым Орденом, и они встают во главе народного восстания. Все идет довольно успешно, но в ряды восставших затесывается предатель. Он исполняет свою подлую миссию — восстание разгромлены, влюбленные схвачены и их везут в столицу, где собираются предать тяжким мукам и смерти. Риген может спасти Яну, но только в том случае, если она согласиться стать его супругой. Конечно — она не согласиться и примет мученическую смерть. Но это в дальнейшем — этого еще не произошло. Риген разорвался…

— Да, я согласен. — глухим голосом отозвался Творимир, которому рассказанное удивительным образом напомнило его собственную историю, и он вполголоса добавил. — Этот Риген — явное отражение нашего Бригена. Никогда не думал, что доведется побывать в его шкуре.

— Хорошо. В таком случае сейчас ты разучишь свою роль. Не обязательно запоминать все слова, но последовательность действий и указов — обязательно. И запомни — перед тобой будут лишь железные механизмы.

Вход в расстроившийся мирок был в нижней его части. Надо было нагнуться под сферу, открыть там маленькую дверцу.

Творимир чудесным образом уменьшился, и пополз вверх по кажущейся бесконечной лестнице. Он совсем утомился, пока достиг верхнего люка — едва хватило сил распахнуть его — Творимир вывалился на пол в зловеще-багровой комнате. Также и из окон метались багровые сполохи, там плыли черные клубы — можно подумать, что бушевали большие пожары, но, ознакомившись с ролью, Творимир-Риген знал, что — это очередное массовое сожжение еретиков и ведьм. На Творимире тоже была багровая, словно кровью пропитанная одежда; рубиновая роспись ветвилась на груди и плечах. Также Творимир был в гриме: под глазами — темно-синие мешки, скулы подчеркнуто выделяются, в волосах — седина.

Только Творимир отдышался — дверь распахнулась. На пороге появился маленький человечек с большим черепом — человечек побледнел, вскрикнул, рухнул на колени, забормотал:

— А мы то думали — совсем вы пропали! Уже искали вам приемника!

— Что?! Да как вы смели! — Творимир хорошо исполнял роль Ригена, и теперь аж побагровел от гнева.

— Простите! Простите! — человечек ползал на коленях.

— Встань! — презрительно рявкнул Риген-Творимир.

Человек послушно вскочил — от волнения он сильно трясся.

Поддерживая характер, Риген-Творимир захрипел:

— Я приказываю: о моем исчезновении должно быть забыто. Никаких рассуждений, никаких слухов. Если кто-то будет утверждать, что я исчезал — поступайте с ним, как со злостным еретиком.

Человечек затрясся сильнее и взвизгнул:

— Конечно! Будет исполнено. Незамедлительно!.. Что вам сейчас угодно?

— Отвечай, что с зачинщиками восстания Яной и Мирославом?

— По-вашему указанию: заточили их в темницу, но еще не подвергали пыткам.

— Хорошо. Я хочу, чтобы привели Яну.

— Будет исполнено. — человечек побежал исполнять приказы, и Риген-Творимир остался в одиночестве.

Пока он был один — он позволил себе расслабиться, и, по крайней мере, в чувствах побыть Творимиром. Подошел к окну. Открылась широкая площадь на которой происходило мрачное действо. Пылали огромные, многометровые костры. На них, пачками, сжигали людей. Не все уместились сразу — оставшихся приковывали к железным шестам, и как жаркое подталкивали в пекло. Слышался беспрерывный вопль этих мучеников. Блики пламени шли и из города — там тоже кого-то сжигали.

Вдруг Творимир ясно осознал, что он владыка этого царства, и проговорил:

— Какая у меня отвратительная роль.

И тут сзади раздался громкий, ясный женский голос:

— Как хорошо, что хоть сейчас вы это поняли!

Творимир резко обернулся, и… растерялся. Должно быть, с минуту он простоял безмолвный и без движенья. Привели девушку, которая практически не отличалась от Анны, и, разве что волосы у нее были более темными. Он даже не замечал воинов, которые ее привели, и теперь струнами вытянулись — выжидали его указов.

Но вот девушка сказала:

— А вы изменились с нашей последней встречи… очень изменились…

Творимир вздрогнул, и крикнул воинам:

— Идите прочь!

Те безмолвными статуями развернулись, и вышли.

Творимир вновь настроился на то, чтобы быть Ригеном — припомнил заученную роль, и проговорил надменным голосом:

— Ну, как мы видим — восстание потерпело крах.

Девушка печально улыбнулась:

— Да — отчасти вы правы. Из-за подлого предательства были убиты многие хорошие люди. Но я видела палачей: исполняя свое страшное дело, они бояться. Они чувствуют, что долго так продолжаться не может. Еще двадцать-тридцать лет и ваш Багровый Орден уйдет в историю. О вас будут вспоминать, как о преступниках…

Риген-Творимир любовался девушкой… Наконец, собрался, и, как и следовало по роли, рявкнул:

— А ну, заткнись!..

Девушка вновь печально улыбнулась:

— Вижу, вы, все-таки, не очень изменились.

— А какого черта мне изменяться?! Я по-прежнему люблю тебя.

— Ну, а я по-прежнему вас не люблю. Что дальше?

— Яна, Яна. У тебя просто нет выбора.

— Хм-м. Ну, положим, у человека всегда есть выбор. Вы, наверное, предполагаете, что меж костром и вами, я выберу вас. Зря так думаете.

— А-а, ну я ждал этого! Все пустые, геройские фразы!.. Ну, отвечай — тебе дорог Мирослав?

— Зачем спрашиваете? Ведь знаете, что да.

— Он примет мученическую смерть на твоих глазах. А, если…

— А если я соглашусь — вы его отпустите. Какая глупость! Как же можно согласиться любить? Вы можете заплатить несколько монет продажной женщине, и она согласиться разделить с вами ночку, можете назвать это любовью, хотя, конечно — никакая это не любовь. Положим, я притворюсь, продамся вам в жены, вы отпустите Мирослава, но он же без меня не выдержит (как и я без него). Это будет тягчайшая из всех мук. Если хотите сделать мне хорошо — выпустите меня, его и всех заключенных…

— Молчи! Молчи! Молчи!

— Знаете, что?

— Что?!

— Вы очень плохо играете свою роль. Не получается у вас отъявленным злыднем быть. Кажется — вы совершенно иной человек.

Творимир вздрогнул. Ведь он помнил последние наставления Изумрудного Великана: если не удастся восстановить последовательность действий — погибнет весь этот мирок, и он, Творимир, вместе с ним.

И вот он заскрежетал зубами, надвинулся на Яну, встряхнул ее за плечи, зашипел:

— Скоро ты убедишься, что я все тот же, прежний. Завтра ваша казнь! Сначала Мирослав, затем — ты!..

— Да — я была готова к этому с самого начала.

— Сейчас я крикну, и тебя уведут. Но прежде ответь на один вопрос.

— Да?

— Ради чего все это твое упрямство? Разве бывает вечная любовь?

— Конечно.

— Ты говоришь так уверенно! Но это все спесь — пустая, геройская спесь. Ну, ответь, где ты видела эту вечную любовь?! Это пустые слова, которыми любят кидаться чувственные, пошлые твари, вроде… вроде твоего Мирослава! Вот двое: сегодня они счастливы, идут за ручку, сияюще улыбаются. Уверяют всех и себя, что это их чувство единственно, возвышенно, вечно. Проходит год, два, три, ну — пусть десять лет. И они приедаются друг другу. Какая тут романтика? Они имущество делить станут. А еще не поделят — подерутся. Ну, ничего — со временем новую "вечную любовь" найдут! И это повсеместно. И ты, Инна, вовсе не глупа — ты знаешь это. Останься ты с Мирославом, и лет через десять, начнутся у вас семейные склоки. Так зачем эти твои патетичные выражения?..

— Мы живем с ним одним и тем же. У нас одинаковые мысли и чувства… Впрочем, что я говорю это вам, сидящему в своем мрачном дворце, в застенках своего отравленного сознания! Все, на что вы способны — на механические рассуждения. И я уже знаю, что вы скажите дальше: все эти чувства животные, основанные на половом влечении; а еще вы скажите, что никакой вечности вообще нет.

— Конечно — нет. А с чего ты взяла, что есть? Почувствовала, поверила? Вера, есть то, чего человек хочет. Но не всегда исполняется то, что он хочет.

— Всегда.

— Бред!

— Если человек очень захочет, он всего достигнет.

— Ну, вот я очень хочу, чтобы ты меня полюбила.

— Если бы вы действительно этого хотели, вы бы стали Мирославом…

— А ты знаешь, что должна быть мне благодарна?!

— За что же?

— И ты, и все такие, как ты — возвышенные, благородные… А за то, что мы, злодеи, даем вам возможность погибнуть на пике чувств. Сгорите вы завтра, а о вас будут слагать песни, память о вас сохраниться в поколениях. Не было бы меня — вы бы и не встретились. А даже, если бы и встретились — все равно все окончилось скукой семейной жизни… Или что, думаете — так до старости и пробегали бы по цветущим лужайкам?! Бред! Бред! Со временем ты бы располнела, подурнела, а твой Мирославчик стал бы тебе изменять, а еще — пить в черную. Первым бы умер он. Ты бы поплакала над ним, а затем — забыла. В старческие годы и чувства и память притупляются…Последние твои годы прошли бы в сонном бездействии. А перед смертью ты и не вспомнишь, как этот твой Мирослав выглядел. А если даже и вспомнила, что толку — ведь это лишь твое воображение. Воображение затухнет, так же как и память о тебе… Но этого не будет! Ты умрешь героиней! Благодаря мне!

— Вы хотите сказать, что, не будь таких как вы, не было бы и истории? Ошибаетесь. Все страдания честных людей направлены на то, чтобы появление таких, как вы, стало бы невозможным. Медленно-медленно, но мир все же становится лучше. Из тьмы скотских невежества, и инстинктов, поднимается Человек. Да — не будь Вас, не было бы и героев. Но в том светлом мире, к которому мы идем, не нужны герои. Не животный половой инстинкт, но ясное и осознанное чувство Любви будет сливать всех людей. Все будут жить ясной, полнокровной жизнью; забудутся боль, страдания, сомнения. И в Любви будет творить Человек. Все движется к этому, неужели вы не чувствуете? Историю не остановить.

— Да что…

— Ведь вы, палачи, боитесь. Ваше время прошло… А что про семейные склоки, старость и забвенье. Что ж, если человек еще не пришел к совершенству, если он подвержен страстям, как вы — конечно, все это будет. Но, если человек каждый день проживает осознанно — как тот, Человек будущего — он и до старости сохранит ясность ума и чувств… А больше я вам ничего не скажу.

Риген больше прежнего побагровел. И вдруг он закричал:

— Видите ее прочь!!!

В то же мгновенье ворвались воины, схватили Яну, поволокли ее прочь. Риген кричал им вслед:

— Завтра сожжение! Сначала Мирослава, затем — ее…

Они ушли, и вновь Риген остался в одиночестве. И вот он начал стремительно прохаживаться от стены к стене. При этом он громко, нервно говорил:

— Все наперед знал!.. И что ты тут поделаешь?!.. Зачем же ты приговорил ее к сожжению?!.. Черт!.. Не надо было этого делать! Не надо…

Он остановился у окна. На площади продолжалось сожжение. Вой умирающих стал уже привычным — не замечался. И тут он схватился за голову, застонал.

— …Что это со мной? Ведь я — Творимир. Сейчас меня никто не видит, но я так проникся страстями Ригена, что забыл об этом… То есть, сейчас я стал убийцей, палачом!.. Да как же это так!..

И он вновь стал ходить по этой багровой комнате. Было ему тяжко и одиноко, но никто не приходил на помощь.

Хотя время тянулось невыносимо медленно, он не заметил, как на улице стемнело. Сожжение на площади прекратилась, и теперь большими лопатами сгружали в железные телеги груды раскаленных углей — спешно готовились к завтрашнему, торжественному сожжению.

А из города валили багровые отсветы — там все жгли и жгли кого-то.

Это была мучительная, бессонная ночь. В комнате было душно — Творимир распахнул было окно, но хлынул густой запах жженого мяса, и он поспешил закрыть. Вышел в коридор… Но как увидел нескончаемую, полную зловещих теней и стонов анфиладу — метнулся обратно. И до утра промучался в духоте, с головной болью, терзаемый угрызеньями совести.

Он метался из угла в угол, и, чувствуя, что сходит с ума, бормотал:

— Итак, я стал тем, против кого боролся. Ригеном-Бригеном!.. Изумрудный великан говорил, что надо помнить — все это механические фигурки. То есть, в них нет ни души, ни жизни. Хорошо, пусть так… Но они же ничем не отличаются от тех, кто окружал меня прежде, да и от меня самого. А что, если и все те — такие же механизмы, и я сам — тоже механизм. Вот заржавею и сломаюсь…

И через час вновь заговорил:

— Ты, Яна, говорила, что историю не остановить. А вот здесь ты была не права! Ты, также как и твой Мирослав, и все остальные здесь, вертятся в бесконечном колесе. Только сценарий подойдет к концу — свет тухнет, и снова свет. "Да будет свет!" Ха! И все начинается сначала. Все мы актеры. И вот я сейчас проверю — может и во мне, вместо крови, ржавчина?

Он подошел к столику, распахнул — достал остро отточенный нож; сильно надавливая, глубоко разрезал ладонь на левой руке. Закапала темно-багровая, почти черная, густая кровь.

Творимир не останавливал кровотечение — все ходил, и пол был залеплен кровью, и в воздухе нависал ее приторный запах…

Но вот и утро. Творимир едва держался на ногах — они нестерпимо болели, даже распухли, но он все ходил — боялся остановиться.

И, когда в дверь деликатно постучали, и приторным голосом доложили, что все готово к сожжению, он безумно рассмеялся и крикнул:

— А знаете ли вы, что вам не удастся их сжечь?! Так написано в сценарии — их унесет крылатый единорог, которого они выходили в горах. Изумрудный великан не любит плохих концовок…

Тут дворец, и весь этот мирок сильно передернуло. Творимир вспомнил, что, если он не станет Ригеном, то погибнет вместе с мирком. И он вновь закричал, чтобы его слова забыли, и что сейчас же надо приступать к сожжению.

…Утомительная дорога по залам и лестницам. Гротескно уродливые рожи приближенных — всякого рода подлецов, подхалимов, карьеристов на чужой крови. Эти рожи сменились рожами народа: безграмотные, суеверные, озлобленные и запуганные, грязные, пьяные, тупые. Но попадались задумчивые, печальные, а то даже и прекрасные лица.

На это сожжение собралась громадная толпа. Они очень шумели, в некоторых местах затеялись пьяные драки, но, когда появился Риген — все смолкло, и многие пали на колени.

Он прошел на отведенное ему место. Уселся в удобное, мягкое кресло.

Некто, скрытый черным капюшоном начал зачитывать список преступлений Мирослава и Яны. Главным преступлением значилось то, что они желали свободы.

Мирослава и Яну поставили на большие кучи хвороста, приковали к столбам — они смотрели в небо. Яну не тронули, а вот Мирослава пытали — его одежда пропиталась кровью, а лицо распухло от побоев.

Риген-Творимир помнил сценарий. В горах, куда их отнесет единорог, Мирослав излечится от ран, а Яна будет любить его еще больше прежнего. И до старости они будут жить в любви. И будут они прекрасны и душой и телом. Многим людям помогут, чтить и помнить их будут, как святых.

И он знал, что сейчас Яна обратится со вдохновенной речью к народу. Палачи попытаются остановить ее, но ничего у них не выйдет — на своей груде хвороста, слишком высоко она.

Так было уже много-много раз. И вновь повторилось…

Главный палач приказал скорее начинать сожжение. Но тут пошел сильный дождь, и дрова никак не хотели загораться. Пока бегали за горючей смесью, прошло много времени…

— Все это уже было, было, было… — шептал Творимир.

И вот с неба слетел единорог. Сбил цепи и на Мирославе, и на Яне, подхватил их. В них стреляли лучники, но единорог отбивал стрелы рогом и копытами. Затем единорог взмыл в небо — скрылся среди туч…

Все перевернулось, полетело вверх тормашками.

И очнулся Творимир, в малахитовой пещере. Над ним возвышался изумрудный великан, а больше никого не было. В полусферах продолжалась своя жизнь, а в том мирке, из которого он только что вышел, было совсем темно. Но вот появился свет — озарил долы и реки, и крошечный городок, над которым, едва приметно вился зловещий дымок…

— Ну, что? — спросил Творимир.

— Все хорошо. Ты отлично справился со своей ролью. — похвалил его великан. — За это время я успел сделать фигурку Ригена, и он уже исполняет то, что должен исполнять…

— Ну, а где крестьяне?

— Они устроились в верхних уровнях моих хором. Та единственная пища, которая приемлема здесь для их желудков — мох. Но мхом не наешься. Они очень голодают, и за это время умерло несколько раненных и детей…

Творимир вздрогнул, прохрипел:

— Вот проклятье!.. И что — нас осаждают?

— Да.

— Хотя, что я спрашиваю! Конечно — осаждают. Разве Бриген уйдет, если здесь Анна. Наверняка, под стенами собралась громадная армия.

— Именно так.

— Ладно, я должен идти.

— Тебя проводит один из моих слуг.

От стены отделился алмазный паук, подхватил Творимира на спину — а тот напоследок спросил у Изумрудного Великана:

— Скажите, зачем вы пишите такие трагические сценарии для своих миров?.. Разве нельзя обойтись без всяких Ригенов? Без боли…

Великан искренне удивился:

— Трагичные сценарии?.. Почему же… Да ты ставишь эти людские страсти так высоко, думаешь — они в этих мирах самое важное. Но в каждом из миров огромное количество персонажей, и все они одинаково важны. Сломайся не Риген, а какой-нибудь олененок — это также могло бы привести к разрушению целого мира. Все взаимосвязано, все одинаково важно…

— Да, должно быть, я действительно ставлю эти людские страстишки слишком высоко. Ну, а сейчас мне предстоит неприятная встреча. Неси меня, паучок.

И этот могучий алмазный паук стремительно понес его по извилистому каменному лабиринту, все вверх и вверх, пока не вынес в довольно светлую, согретую человеческим дыханием залу.

И встреча действительно была неприятной. Голодные, измученные, испуганные крестьяне смотрели на Творимира как на виновника всех своих бед (не все, конечно, но большая часть — именно так смотрела). Анна была занята раненым, утешала его стонущий бред. Она отметила Творимира легким кивком головы…

Алмазный паук остановился, и Творимир спрыгнул на каменный пол; неуверенной, медленной походкой направился к людям. Не доходя нескольких шагов, остановился, и, опустив голову, прошептал:

— Простите меня. Во имя, Всесвята простите…

И тут бросилась на него восково-бледная женщина. Забила кулаками в ему грудь, закричала:

— А сыночка моего кто вернет?!.. Сыночка!!! Умер! Здесь!..

Женщина вцепилась Творимиру в лицо, и, если бы ее не оттащили — выцарапала бы ему глаза.

— Простите… простите меня… простите… — не чувствуя катящейся по лицу крови, шептал Творимир.

Тут появился Лорен. До этого он в соседней зальце был занят, по его словам "подготовкой к фейерверку", но услышал крики, и решил вмешаться. Он громко говорил:

— Да что вы люди?! Вспомните, с каким пылом все начинали! Творимир ли вас тянул! Он ли палачей, мучителей ваших создал?!..

Творимира так и подмывало сказать "да — я!" — ведь это воплотилось в реальность из его сознания, но он сдержался. А Лорен долго еще стыдил крестьян — и они, по простодушию своему, простили Творимира, и даже просили у него прощения…

Творимир и не помнил, сколько просидел, вжавшись спиной в холодный камень, глядя прямо перед собой — в пустоту. Но вот он поднялся, и медленно-медленно прошел через залу к Анне, которая ухаживала за раненым.

— Пойдем… — прошептал Творимир. — …Пойдем, пожалуйста, со мною… Мне так одиноко… Я чувствую — смерть рядом… Пожалуйста, побудь со мною…

Подошла другая благочестивая монахиня — пожилая женщина, и, положив ладонь Анне на плечо, молвила:

— Иди, пройдись, доченька. Ты совсем измучилась.

Анна поблагодарила монахиню, поднялась, шагнула к Творимиру, и тихо сказала:

— Да. Мне действительно надо пройтись. Только обещайте, что не будете вести себя, как в прошлый раз.

— А? Что? В прошлый раз? Ах да… — Творимир вспомнил, и зарделся стыдом. — Конечно, этого больше не повториться. Простите меня, Анна… Вы только пройдитесь со мною, поговорите… пожалуйста…

— Да, конечно. — она подала ему свою маленькую, изящную ручку и так — рука об руку, вышли они из пещеры.

По каменному туннелю поднялись вверх, в ночь. Небо пылало звездами. Было очень тепло. Вздыхал ветер.

Анна остановилась, и, должно быть с полчаса простояла без движенья, просто созерцая. Творимир не смел шелохнуться…

Но вот девушка вздохнула:

— Как же ночь тиха… — и тут вновь подхватила Творимира за руку, и повела вперед к обрыву.

А там, внизу, среди деревьев сверкали многочисленные крупные костры, неслись оттуда нестройные, пьяные песни.

— Творимир, я должна к ним спуститься.

— Что?!

— Да — я должна перейти к Бригену Марку, а он за это обещает выпустить и никак не преследовать заключенных здесь людей.

— Анна — это уже было! Быть может, ты и не помнишь, но ты уже переходила к Бригену, чтобы спасти меня. Но ты не могла его полюбить, и в итоге была отправлена на костер.

— Не знаю, о чем ты говоришь. Ведь жизнь дается нам только один раз… Не только ради тебя, но и ради всех людей, спущусь туда. Но я действительно не смогу его полюбить так, как он хочет. Как несчастного, измученного человека — полюблю. Но он ведь не такой любви хочет… Творимир, у меня нет иного выхода. Ведь и ты это понимаешь — он не уйдет, пока не получит меня. Что же я — своей жизнью буду дорожить, а из-за меня люди погибнут… женщины, дети?.. Я уж нагляделась в эти дни на боль. Хватит с меня.

— Но мы будем бороться… Черт!.. Черт!..

— Пожалуйста, не ругайся. Ведь ночь так тиха…

— Нет, ну нельзя же так. Мы обязательно что-нибудь придумает. Вон и Лорен что-то готовит.

— Ты вспомни битву при монастыре. Опять убивать друг друга? Нет — я не позволю.

Творимир долго, пристально глядел на Анну. Потом понял — ее не переубедить. Да и не хотел переубеждать…

Тогда он сказал:

— И я пойду с тобою.

Она дрогнула, побледнела больше прежнего, спросила тихо:

— Зачем?

— Зачем? — переспросил Творимир, и задумался. — …Конечно, я мог бы остаться; и, думаю, спустя какое-то время встретил бы иную Анну. Но все же я должен пойти с тобою. Понимаешь — мы, как две половины целого, и ты все спасаешь меня, на муки идешь, а я — отлеживаюсь, чего-то лучшего жду. Вся наша жизнь, как игра. И вот теперь просто чувствую — спектакль подходит к концу…

— Творимир, живи долго и счастливо, а обо мне не вспоминай.

— Быть может, ты не поймешь, что я сейчас скажу, но я все же скажу: эта живая планета, и она, кажется, уже не раз меня перерождала. Планета пытается излечить меня от всего плохого. То, что сейчас происходит — это трагичное действо, и я должен показать себя с лучшей стороны. Я должен быть рядом с тобой, Анна… не гони меня… не гони… Мне незачем встречать тебя вновь. Ты сейчас — совершенство. Зачем мне разлучаться с совершенством?

— Ох, ну что ты говоришь? Совершенство — это ночь. Как она тиха, как нежна. Ты почувствуй. Когда будет тебе тяжело — вспомни эти звезды. Как они безразличны ко всем нашим страстям. Нас уже не будет, а они останутся…

— Анна — ты не знаешь. Со временем и звезды затухают. Ты не знаешь что звезды, это…

— Тихо. Как же тихо в ночи… Это же надо было такую красоту создать…

— Анна. Раз я пойду с тобою — мне придется принять смерть. Через несколько дней все закончится. И вот я хочу спросить — что после? Неужели ничего не будет?

— Ну, конечно будет.

— Но, откуда же ты знаешь?.. И я не хочу, чтобы эта планета нас возрождала! Не хочу ни рая, ни ада! Но и тьмы, и забвенья не хочу!.. Сам не знаю, что сейчас говорю… Но ты останься со мной еще немного. Поговори.

— Ты разделишь со мной эту дорогу до конца. Спасибо. — прошептала она. — А сейчас я должна показать тебе кое-что. Пока мы еще не спустились вниз, я нашла здесь…

И она, безмолвно ступая, повела его в сторону. Подошли к каменной стене, обогнули покрытый мхом валун, и там, в небольшой выемке, приютился хрупкий цветок, с дивно тонкими, почти прозрачными светло-серебристыми лепестками.

— Какой красивый, правда? — прошептала Анна.

— Да… А что это за цветок?

— Не знаю. Никогда прежде не видела.

Она опустилась на колени, и поднесла к бутону сложенные лодочкой ладони. Цветок вздрогнул, и пали на ее ладони два серебристых семени.

— Это он подарил нам. — прошептала Анна. — Одно я возьму себе, а второе — возьми ты. Раз нам суждено умереть — сохраним это до конца. Будем хранить это у сердца.

И она убрала семя во внутренний кармашек. Тоже сделал и Творимир. Они уже собирались идти, как из мрака вынырнула фигурка. Это был маленький человечек с большим черепом. Он был с ними все время, и все слышал. И теперь он плакал и ползал на коленях перед Анной:

— Не делай этого! Бриген не пощадит тебя! Вас обеих ждут страшные мученья! Мне ли его не знать?!.. Анна, все эти люди не стоят тебя!..

Анна подхватила его под плечи, подняла:

— Не к чему так страдать. Каждая человеческая жизнь бесценна. И, раз я могу помочь хоть одному человеку — я пожертвую собой. Так нас учил Всесвят…

— И я последую за тобой! — вскрикнул маленький человечек. — Не боюсь мук! Буду с тобой до конца! Я не хуже твоего Творимира! Да!

Следующий день был днем прощанья.

И крестьяне, и монахини не хотели выпускать Анну. Они знали, что ждет ее, и потому плакали, отговаривали. И старый Лорен, едва-едва сдерживая слезы, приговаривал:

— А ведь я готовился к последнему бою!.. Или забыли, за что меня судили — я изобретатель! А я здесь нашел залежи серы. Я сделал много огневых зарядов. Мы сожжем многих… многих…

Творимир подошел к нему, и, положив руку на плечо, сказал:

— Да. Мы могли бы действительно сжечь многих. Долго бы ярилась эта последняя, непримиримая битва. В конце-конце все мы полегли бы… Но слишком долго мы воюем. Слишком много позади крепостей, городов, битв, кипящей смолы, стрел, пуль, боли, слез, крови… Но этого больше не будет. Из этой круговерти есть только один выход — пожертвовать собой. Не нужно долгих речей. Не к чему травить сердце. Прощайте.

— Подождите. Побудьте с нами еще несколько часов. До сумерек. А в сумерках, когда вы будете выходить, я устрою фейерверк. Не волнуйтесь — никто не пострадает…

— Хорошо. — печально улыбнулся Творимир. — Останемся еще на несколько часов, Анна?

— Да.

И они остались. Крестьяне дарили им песни. А потом Творимир попросил, чтобы и Анна спела. Она прошла в середину пещеры, и пропела спокойным, красивым голосом:

Быстро пролетело время. И Анна, печально улыбаясь, шепнула тихо:

— Ну, вот я чувствую — наступили сумерки.

И старый Лорен не выдержал, и заплакал.

— На прощание я все же устрою фейерверк. И они не посмеют меня тронуть…

Появился алмазный паук. Понес их по туннелям, вниз. И в окончании последнего туннеля, у валуна стоял, готовился нажать на рычаг Изумрудный Великан. И он сказал:

— Никогда не помогал людям, а сейчас — разжалобили вы меня. Если хотите — мои слуги вступятся за вас. Они разорвут все войско Бригена.

— Что вы говорите. — прошептала Анна. — Конечно — нет. Как же можно "рвать людей"? Ведь они живые. Что ж из того, что они в войске Бригена? Нет ничего ценней жизни человека.

— Да. — стараясь говорить так же спокойно, ответил Творимир. — Время войн прошло, а впереди — спокойствие.

Изумрудный великан вздохнул. Нажал рычаг, и камень отодвинулся.

Творимир и Анна слезли с паука, и вышли. За ними юркнул и маленький человечек с большим черепом. Проход закрылся за их спинами.

Был поздний вечер. Спокойствие глубоких теней окутало землю.

Их сразу заметили. К ним уже бежали с обнаженными клинками, и кричали…

Анна протянула вперед свои легкие руки, и сказала ясным голосом:

— Я та, которую ждет Бриген. Отведите меня к нему.

Бриген оказался рядом, и он закричал воинам:

— А ну — отойдите от нее! Кто хоть пальцем ее тронет!..

Он не мог идти спокойно, и бросился к ней. Остановился в шаге — тяжело дышал, мучительные морщины разрезали его лицо. Голос его дрожал:

— Ну, что же ты — пришла? Ты… ты моя?

— Нет. — ответила она тихо. — И никогда не буду так, как вы того хотите. Но все же я пришла. Берите меня, везите в свой город… И только исполните одну просьбу: оставьте осажденных людей.

— Раз ты просишь — конечно, оставлю. И обещаю — не стану преследовать их. На что мне это? Сейчас же уезжаем!

— Как вам угодно.

— А этот зачем? — он кивнул на Творимира.

— Он решил последовать за мною.

— Что?!.. Наглец! Безумец!.. Я не позволю вам быть вместе. Он будет заточен в темницу. И за него ты меня не проси. Лучшее — забудь про него.

— Забыть — не забуду. И просить не стану — это действительно бесполезно. Пусть свершиться то, что должно свершиться.

Тут Бриген вперился взглядом в маленького человечка с большим черепом.

— И ты?! Ты что — тоже с ними?..

А маленький человечек глядел на клинок. На острую, режущую сталь. Вспоминал он орудия пыток, которые не раз доводилось прежде. И он дрожал, и он решил, что нет смысла говорить правду.

И он сказал:

— Я был у них в плену. Но я все это время стремился вырваться.

Конечно, ни Творимир, ни Анна не стали опровергать этих слов.

Творимира, как предводителя восстания, заковали в цепи, и под присмотром двух угрюмых стражей усадили в телегу. Анну Бриген взял в свою карету — там она сидела, и так ясен был ее взгляд, что Бриген не смел, ни притронуться к ней, ни заговорить

Войско быстро собралось, и двинулась в обратный, и последний для Творимира и Анны путь. Когда они выехали на поле, и горы открылись, начался фейерверк Лорена.

В темное небо взмывали сияющие сферы. За ними оставались призрачные вуали, а сами сферы расправлялись живыми огневыми цветками. Лепестки трепетали, расширялись, сливались со звездами. А следом летели синеватые драконы; раскрывали пасти и оттуда неслись тихие цвета заката. Вот взметнулась огромная, шипящая сфера. Она могла бы принести мучительную смерть сотням людей, но она разлилась в полнеба — миллиард новых звезд засиял. И многие воины изумленно вскрикнули; в льющемся из неба свете ярко сияли лица — некоторые улыбались.

И долго-долго продолжался этот фейерверк…

Последним расцвел серебряный цветок, семя которого покоилось у сердца Творимира. Цветок долго не таял, а потом взмыл к звездам.

Следующий день выдался удивительно солнечным.

Ранняя осень. Не было жары, но обвевал теплый, душистый ветерок. Они ехали по большому лесу. Кроны сияли спокойным, мягким светом; с тихим шуршанием падали желтые и алые листья. Некоторые из них попадали и в телегу к Творимиру.

И Творимир с жадностью смотрел на деревья, на листья, на дорогу, на небо. Щемило сердце, и когда высоко-высоко в небе увидел он летящую в дальние страны птичью стаю, не выдержал — застонал.

А сидящий рядом воин рявкнул:

— Ты что? А?! Тихо сиди!..

Но Творимир закричал:

— Анна!..

— Ты так?! — воин сжал кулак и с размаху ударил Творимира по лицу.

— Анна!

Еще удар.

Анна, которая все это время недвижимо просидела перед Бригеном, вздрогнула, струной напряглась. И она сказала тихим, грудным голосом:

— Я знаю — в темнице нам с ним не доведется увидится. И вы это знаете… Позвольте мне сейчас побыть с ним. Я прошу вас.

Бриген прикрыл лицо ладонью, и прошептал:

— Хорошо…

И Анна бросилась из кареты, пробежала меж всадниками, и вот уже впорхнула в телегу, к Творимиру. Он лежал с окровавленным, разбитым лицом, стонал. Воин в очередной раз замахнулся.

— Нет! Остановитесь! — в первый раз за все время громко крикнула Анна. — Как вы можете причинять боль иному человеку?.. Остановитесь!..

Воин узнал избранную Бригеном, и отшатнулся. Она склонилась над Творимиром, обняла за плечи, и, осторожно целуя в лоб, спрашивала:

— Что?.. Что?..

Творимир попросил, чтобы она помогла ему сесть — она помогла. Он говорил:

— Один глаз заплыл, но хоть другой видит… Хорошо, что ты рядом. Анна… Я все не могу смириться, что вижу это в последний раз. Мне не пройтись по этому лесу, мне не сочинить больше ни стихов, ни песен. Мне больше ничего не видеть, не чувствовать. Впереди ведь — тьма. А я все не могу с этим смириться, Анна. И уйти я не могу. Если бы даже меня отпустили — я бы не оставил тебя, Анна.

— Ты помни: "Во тьме и свет, и жизнь, и нежность".

— Да не можешь ты этого знать! Никто этого знать не может!.. И все же я не оставлю тебя, Анна.

— И я тебя. Ты про цветок помни. — и еще раз осторожно поцеловала его в лоб.

— Анна! Анна! Но вот и кончился этот лес. Ты взгляни — какие поля! А река! А вон холмы вдали — видишь! Быть может, среди этих холмов такие дивные песни поют, но мне их не услышать… И все же я не оставлю тебя, Анна…

И тут к ним подбежал бледный, трясущийся Бриген, он шипел:

— Анна, я не могу позволить тебе оставаться с ним. Пойдем!..

— Только скажите своим воинам, чтобы они больше не трогали его

— Вы слышали — не трогайте его.

Анна ушла, и Творимир остался в одиночестве. Он с жадностью смотрел на природу, жадно хватался за каждое мгновенье. Но мгновенья утекали слишком быстро…