"Цветок Америки" - читать интересную книгу автора (Мессадье Жеральд)

10 Голос крови

Все съехались на похороны, потом вернулись домой. Но первый из прибывших не уехал. Это был Франц Эккарт. Жанна, слишком поглощенная своим горем, не спрашивала, каким образом он так быстро узнал о случившемся. Несомненно, от своих духов. Подобные вещи выходили за пределы обычного человеческого понимания. Она сохранила в памяти образ юноши на кладбище. Одетый в черное, стоически бесстрастный под ливнем в насквозь промокшем плаще, у могилы, в которой должен был упокоиться вечным сном ее муж, некогда Йозеф Штерн перед лицом бога Авраама, а ныне Жозеф де л'Эстуаль перед лицом бога Иисуса. Жозеф был праведником: это утешение он даровал тем, чьи слезы мешались со струями дождя.

Гром подпортил латынь отца Штенгеля. Но разве Господь внимает только латыни?

Франц Эккарт, к удивлению Франсуа, явился к ужину. Где же он поселился? Наверное, на постоялом дворе.

Жанна сумела съесть только несколько ложек супа. В те редкие мгновения, когда она поднимала глаза, сидевшие за столом видели ее остекленевший взор. Франц Эккарт, занимавший место рядом с ней, наполнил ее бокал до половины вином, добавил воды и протянул ей со словами:

— В твоем теле не осталось воды. Выпей немного.

Она пригубила вино. Ей надо было подняться к себе, но она знала, что встретит там лишь безмолвное горе. Ибо ужас траура в том, что слов уже нет. Поэтому она продолжала сидеть и голос свой услышала, лишь когда сказала заплаканному малышу Жозефу, чтобы он доел то, что осталось на тарелке. Все любили старшего Жозефа, и ни у кого не было желания вести застольные разговоры.

Наконец она встала. Одиль и Фредерика пошли за ней.

На следующий день, когда Франсуа, Жак Адальберт и Деодат разошлись по своим делам, вновь появился Франц Эккарт. Он нашел Жанну в большой зале на втором этаже: она сидела у огня. Он взял ее руку и поцеловал. Ей стало немного легче от его присутствия: по образованности ему не было равных, и, хотя познания его не всякий осмелился бы назвать мудростью, он обладал даром утешения.

— Вспомни о дубах в грозу, — сказал он.

Она попыталась улыбнуться. Верно, дубам порой тоже приходится несладко.

— Как идет жизнь в Гольхейме после смерти графа? — спросила она.

— Графиня переехала в Нюрнберг, к сестре. Ее сын Вольф не хочет и слышать о замке, считая его гнездом для сов. Там никто не живет. Он сказал мне, что я могу, если захочу, оставить за собой павильон. Но мне негде будет зимой даже разогреть суп.

Жанна обдумала услышанное. Замки все больше приходили в запустение, не только во Франции, но по всей Европе.

Эти военные сооружения было трудно отапливать, и для содержания их требовалась толпа слуг, что стало бы сущим разорением для большинства владельцев. Во время поездок нередко можно было увидеть, как рыцарь из славного рода, покряхтывая, рубит дрова, чтобы сварить суп и согреться.

— Где ты живешь в Страсбурге?

— В пустом амбаре.

— Но чем же ты питаешься?

— Мне мало нужно, ты же знаешь. Твоего ужина вполне достаточно. Графиня отдала мне драгоценности матери: продав их, я смог приехать сюда и купить кое-что из одежды.

Она внезапно поняла, что у Франца Эккарта нет средств к существованию и он целиком зависит от кошелька Франсуа, а тот в последнее время не часто развязывал его ради своего младшего сына. Она подавила искушение немедля раскрыть свой — из опасения обидеть молодого человека.

— Значит, ты окончательно расстался с Гольхеймом? — спросила она.

— Главное, что я оставил там своего единственного друга, монаха. И книги.

— И лиса.

— И лиса, — согласился он, и в глазах его блеснул насмешливый огонек.

— Но что же ты собираешься делать?

— Господи, Жанна, — ответил он с улыбкой, — голод мне не грозит. Поскольку сейчас жарко, я могу мыться и спать, не страдая от холода. Полагаю, в Страсбурге найдется несколько бюргеров, которые пожелают обучить своих детей начаткам арифметики, латыни, астрономии или философии. Это обеспечит мне сносное существование. Я не в такой нужде, как ты.

— Я в нужде? — удивленно переспросила она.

— Я бы сказал, что ты лишилась почти всего.

Она ожидала объяснений.

— Жозеф покинул тебя. Франсуа и Жак Адальберт целиком поглощены печатней, а небольшой вечерний досуг посвящают женам. Деодат, если я правильно понял, пойдет по стопам Жозефа и будет много путешествовать. Тебе остается лишь общество Фредерики и маленького Жозефа.

Он не сказал «моего сына». Во всяком случае, удержался от этого, впервые заговорив о нем.

— И печаль, — добавил он.

Она была поражена ясностью его выводов. Фактически она теперь одна, хотя всю жизнь без устали трудилась во имя процветания большой семьи. Действительно, она нуждалась в моральной поддержке.

— Я об этом не думала, — призналась она. — И ты приехал, чтобы скрасить мне одиночество, так?

— Я приехал, потому что мне захотелось приехать, — ответил он, поднявшись.

Юноша стал расхаживать по комнате и остановился перед портретами Об и Деодата, написанными некогда покровителем Жоашена, Местралем, в Анжере: они висели по обе стороны роскошного испанского сундука на ножках, открывавшегося спереди и сверху. Некоторое время он молча смотрел на них.

— Франц Эккарт, — сказала она, — у меня большой дом. В нем несколько этажей. Моя спальня на этом, кормилица с Жозефом спят на верхнем. Два остаются незанятыми. Глупо ночевать в амбаре, когда здесь полно места.

Жанна тут же осознала необычность ситуации: она будет жить с отцом и сыном, каждый из которых носит не свое имя. Но поступить иначе не могла. Прежде всего, по доброте, но также из гордости, поскольку не подобало юноше, считавшемуся ее внуком, спать в амбаре. Франц Эккарт был членом клана несмотря ни на что. Наконец, существовала и третья причина, но настолько неясная, что ей пока не хотелось копаться в этом. Просто она нуждалась в том, чтобы кто-то был рядом, точнее говоря, чтобы рядом был Франц Эккарт.

— Ты мог бы научить кое-чему из своих познаний Жозефа. Твоего сына.

Он задержал на ней взгляд.

— Я счастлив, что ты мне это предлагаешь, — ответил он, наконец. — Но не хочу у тебя жить из милости.

— Милость тут ни при чем, — возразила она.

— Я не уверен, что Франсуа будет счастлив.

С присущей ему проницательностью он чувствовал сдержанность, чтобы не сказать холодность того, кто считался его отцом. После смерти Об Франсуа не доверял Францу Эккарту.

— Я не обязана давать отчет Франсуа, — ответила она. — Ступай за своими вещами и возвращайся.

Франсуа быстро понял, что произошло. В тот же вечер он спросил Жанну, можно ли ему прийти на ужин, поскольку Одиль нездоровится.

Увидев Франца Эккарта за столом, он спросил:

— Ты, значит, не вернешься в Гольхейм?

— В Гольхейме больше никого нет, — ответила Жанна. — Франц Эккарт будет жить здесь.

На лице Франсуа тут же появилось недовольное выражение.

— Похоже, новость тебя не радует, — сказал Франц Эккарт.

— Нет, после того, что случилось с Об… После того, что ты сделал с Об… Ты считаешь меня дураком?

— Что же я сделал с Об?

— Ты соблазнил свою тетку! — гневно воскликнул Франсуа. — Неужели у тебя нет никаких понятий о благопристойности?

В зале воцарилось предгрозовое молчание.

— Франц Эккарт не племянник Об, — спокойно произнесла Жанна. — Между ними нет кровного родства.

Ошеломленный Франсуа положил ложку.

— Об была моей сводной сестрой… — начал он.

— Франц Эккарт не твой сын, — объявила Жанна все тем же спокойным тоном. — Я не говорила тебе этого, пока была жива Софи-Маргерит, чтобы сохранить твой семейный очаг. Впрочем, ты об этом догадывался и сам мне об этом сказал.

Оглушенный Франсуа откинулся на спинку стула. Он смотрел на Франца Эккарта, сохранявшего бесстрастный вид.

— Но ты все же соблазнил ее! — произнес он с угрозой, выставив вперед подбородок и сжав в руке нож.

— Я не знаю, что означает соблазнить, — ответил Франц Эккарт. — Посреди ночи, когда ты спишь глубоким сном, к тебе в постель ложится девушка в ночной рубашке… если это называется соблазнить, тогда признаю: да, я соблазнил Об.

— Что?

— Ешь, не лишай себя ужина из-за того, что уже поправить нельзя, — сказала Жанна сыну.

Потрясенный Франсуа лишь покачал головой.

— Почему ты мне ничего не сказала об этом раньше? — спросил он у матери.

— Потому что твою реакцию легко было предвидеть, и ни я, ни Жозеф не желали подобной сцены, мы и без того были убиты горем.

— Об любила меня, и я любил Об, — медленно произнес Франц Эккарт, — но если кто и был соблазнен, так это я.

Франсуа стал теребить волосы.

— Что же произошло той ночью? — спросил он.

— Не знаю. Я работал с Дитером, моим другом-монахом. Никто не ожидал, что она придет. Но она все-таки вышла из спальни, а потом из замка. Наверное, ночью она увидела что-то, напугавшее ее.

— Стало быть, маленький Жозеф — твой сын? — спросил Франсуа.

Франц Эккарт кивнул.

— И поэтому ты вернулся?

— Нет, — возразил молодой человек. — Не только поэтому. Я вернулся из-за Жанны. Потому что она теперь одна. Потому что она не просто носит фамилию л'Эстуаль, но и во лбу у нее горит звезда.

Он налил вина в бокал Франсуа.

— В мире есть другие реальности, не похожие на ту, что видишь, — сказал он. — То, что ты принял за кровосмешение, было чистым и сильным взаимным влечением, без малейшего намека на инцест. И нет здесь ни преступника, ни жертвы.

— Зато есть ребенок, будущее которого нельзя омрачать подобными ссорами, — добавила Жанна.

Наступила долгая пауза. Франсуа задумчиво жевал что-то, стараясь осмыслить услышанное.

— Ты хочешь сохранить фамилию Бовуа? — спросил он Франца Эккарта.

— Другой у меня нет, и она мне кажется достойной. Разве что ты захочешь меня, ее лишить.

— Я захочу тебя ее лишить? — переспросил Франсуа.

Наступило молчание, казавшееся бесконечным. Дрова потрескивали в очаге.

— А я? — спросил Франсуа у матери. — Какого я рода?

Она ответила не сразу:

— Ты должен был называться Франсуа де Монкорбье, то есть Франсуа Вийон.

— Франсуа Вийон? — воскликнул он. — Господи, да что же это за жизнь!

— Однажды в Анжере, много лет назад, около нашего дома умер бродяга. Франсуа, почему ты так долго смотрел на него?

Он не ответил. Его карие глаза были обращены вглубь души.

— Ты хочешь сказать, что я знал? — прошептал он. И через мгновение спросил у Жанны:

— Но каким образом?..

— Нет, — ответила она. — Я никогда не изменяла твоему отцу. Меня изнасиловали до свадьбы. Твой настоящий отец был бродягой без кола и двора, да вдобавок еще и вором, которому много раз угрожала виселица. Он был неисправим. И он исчез. Я должна была дать своему ребенку имя и отца.

— Ты ничего не сказала Бартелеми?

— Нет. Гордость не позволяет мужчинам любить чужого по крови ребенка. Ты сам это знаешь, Франсуа, — добавила она. — Бартелеми считал тебя своим сыном. К чему было разочаровывать его?

Бесчисленные бабочки кружились над факелами, похожие на крошечных призраков — легкомысленных и очаровательных.

— И все это ты знал, но не хотел знать, — сказал Франц Эккарт. — Так происходит со всеми нами. Мы узнали бы гораздо больше, совершив небольшое усилие, если бы только захотели.

— Господи, — сказал Франсуа, — ну и вечерок!

— Мы всего лишь рассмотрели ковер с изнанки, — с улыбкой произнес Франц Эккарт. — Ну что, останемся друзьями?

Мужчины встали. Франсуа обнял молодого человека и прижал к груди. В глазах его стояли слезы.

Жанна была изумлена. Если это и был ковер, то необычный, каких она никогда не видела. Он походил на муаровые шелка, которые на свету выглядят синими, а в тени — красными.

— Теперь, — сказала она, — возможно, ты выделишь Францу Эккарту положенную ему часть наследства Софи-Маргерит.

Франсуа не сдержал улыбки.

— И полагаю, — добавила она, — что не следует посвящать в это дело Жака Адальберта и прочих членов семьи. По крайней мере, до поры до времени.

Эта женщина всегда сохраняла чувство реальности. И верность клану.

На следующий день Жанна велела поднять кровать на выбранный Францем Эккартом пятый этаж, вычистить камин и уложить в него дрова. Молодой человек принес из своего амбара два сундука с книгами и рукописями. Она наблюдала за тем, как он пристраивает подзорную трубу к подоконнику, и подумала, что на Санкт-Йоханн-гассе он уже не увидит неба во всей его необъятности.

— Можешь установить трубу на чердаке, — сказала она. — Отсюда виден лишь краешек неба.

Он с улыбкой повернулся к ней.

— Тебе понадобятся этажерки и стол, — продолжала она, бросив взгляд на груду книг и рукописей.

Странный юноша: все его имущество состояло из бумаг.

— Я многое оставил в Гольхейме. Теперь я могу написать Дитеру, чтобы он прислал мне остальное почтовым дилижансом.

— Но не стоит переправлять сюда твоих лисиц.

Он расхохотался. Она с удивлением обнаружила, что тоже смеется. В первый раз после смерти Жозефа.

Одаренность ли отца была причиной или инстинкт ребенка?

Когда на следующий день маленький Жозеф застал в большой зале Франца Эккарта вместе со своей бабушкой, он, едва бросив на него взгляд, тут же устремился к нему. Франц Эккарт, взяв мальчика на руки, посадил к себе на колени, а тот положил руку ему на грудь, что было знаком доверия и одновременно вступлением в права собственности.

— Ты останешься, правда? — спросил он.

Франц Эккарт кивнул. Ребенок обнял его за шею. Жанна была потрясена. Неужели голос крови?

— Сегодня, — сказал Франц Эккарт, — мы пойдем гулять в лес.

Жозеф захлопал в ладоши. Через несколько минут они ушли.

Жанна задумалась. Она и мечтать не могла о лучшем отце для Жозефа. Но следовало дождаться их возвращения.

Они вернулись к ужину. Оба сияли. Франц Эккарт повел малыша мыть руки.

— Что вы видели? — спросила Жанна.

— Волка! — ответил Жозеф.

Жанна положила ложку. И взглядом задала вопрос Францу Эккарту. Тот кивнул.

— Надеюсь, издалека?

— Нет, — сказал Жозеф. — Волк, он к нам совсем близко подошел. И лег перед Францем. Я его погладил.

Жанна сглотнула слюну.

— Я научил Жозефа не бояться, потому что страх порождает дурной запах, — объяснил Франц Эккарт с тем безразличным видом, который напускал на себя, говоря о серьезных вещах. — Я поговорил с волком и попросил Жозефа поговорить с ним. Я велел говорить с ним так, как разговаривают с друзьями. Он все прекрасно понял. Поговорил с волком. Волк показал, что верит и подчиняется нам. Он вытянул лапы и склонил голову, потом лег. Я погладил его по спине. Жозеф тоже.

— Господи, Франц, неужели ты не боишься?

— Именно этого и следует остерегаться, — с улыбкой ответил молодой человек.

— Волк не очень-то хорошо пахнет, — сказал Жозеф.

— Нужно учиться разговаривать с волками, — отозвался Франц Эккарт.

— В кого ты хочешь превратить ребенка? — с тревогой воскликнула Жанна.

— В человеческое существо. Человек должен уметь разговаривать со всеми божьими тварями.

— И с другими тоже? Из потустороннего мира? — в ужасе вскричала она.

— Они близки нам, — мягко ответил молодой человек.

Жозеф не понимал: что за другие существа?

Жанна взяла себя в руки. Разве она сама, подумалось ей, не использовала волков, повинуясь голосу крови, в тот далекий день в Ла-Дульсаде, когда Франсуа оказался под угрозой похищения и смерти?