"Мемуары дипломата" - читать интересную книгу автора (Бьюкенен Джордж)

Глава VI 1904–1908

Мой прием у князя Фердинанда. — Отношения Болгарии к Греции, Сербии и Румынии. — Визит князя Фердинанда в Лондон. — Германское, австрийское и русское влияния. — Лучшие отношения с Россией

Что касается моих личных отношений с князем, то я начал свою миссию при благоприятных ауспициях. Подписывая свое согласие на назначение меня генеральным агентом и консулом Британии, князь Фердинанд написал одну из тех красивых фраз, на которые он был большой мастер: "Рад получить сына своего отца, бывшего другом моего (отца)". Официальные отношения, наоборот, характеризовались с некоторых пор охлаждением между двумя правительствами благодаря крайней руссофильской политике, начатой князем Фердинандом. Эти отношения еще более ухудшились благодаря инциденту, повлекшему за собой личную неприязнь между дворами обеих стран. Узнав о смерти королевы Виктории, князь Фердинанд посетил миссию и заявил о своем намерении присутствовать на похоронах, причем требовал, чтоб с ним обращались, как с правителем Болгарии, а не как с младшим из дома Кобургов, как это делали во время празднования бриллиантовой свадьбы. Князю сообщили тогда, что данный случай крайне неподходящ для обсуждения подобных вопросов и что не будет произведено никаких изменений в уже утвержденной церемонии. Тогда князь Фердинанд отменил все приготовления к отъезду. Он послал вместо себя депутацию, а сам провел день похорон в Филиппополе, где праздновал день рождения князя Бориса со смотром и парадным завтраком, на который был специально приглашен русский представитель в Софии. Этот "печальный эпизод", как князь Фердинанд его охарактеризовал, считая его личной обидой, естественно восстановил против него короля Эдуарда.

Я всегда считал Болгарию наиболее важным фактором на Балканах, а вследствие новой ситуации, созданной русско-японской войной, я более чем когда-либо стремился, если возможно, оторвать ее от слишком большой зависимости от России. Представляя поэтому свои верительные грамоты, я подчеркнул с согласия лорда Лэнсдоуна ту симпатию и интерес, с которыми британское правительство следило за моральным и материальным прогрессом Болгарии под управлением князя Фердинанда, и изложение его дружественного чувства по отношению к болгарскому народу. Взаимное согласие двух правительств могло быть достигнуто только тем, что личные отношения между князем Фердинандом и Сент-Джеймским двором сделались бы более интимными, тем более, что князь старался сам направлять внешнюю политику Болгарии и естественно склонялся бы на сторону того правительства, которое сумело бы польстить его тщеславию.

Перед от'ездом из Англии я имел честь быть приглашенным на несколько дней в Виндзор. Там я пытался получить от короля Эдуарда дружеское послание к принцу Фердинанду, которое могло бы способствовать успеху моей миссии. Король, однако, не согласился. "Вы можете сказать князю, — сказал он, — что я не забыл того факта, что он мой кузен, но, пока он продолжает свою теперешнюю двуличную политику, он не может рассчитывать на мою поддержку". Такое сдержанное послание было не очень одобряющим, и во время обеда, данного в честь меня в Софийском дворце вскоре после моего прибытия, я был в недоумении, что ответить на тост в честь короля, предложенный князем в очень дружеских выражениях. Я не осмелился передать полностью слова его величества, так как это произвело бы впечатление разорвавшейся бомбы. Я поэтому воспользовался для ответа указанием его величества на родственные отношения, существовавшие между его величеством и князем, и, поговорив на эту тему, сказал несколько теплых слов по адресу князя и Болгарии, не давая понять выражал ли я чувства короля или свои собственные.

Когда я сел на свое место, Фердинанд пожал мне руку и заметил: "Дело обстоит не так плохо, как я думал". Минуту спустя, он посмотрел на меня и сказал: "Покойный лорд Салисбюри считал меня всегда убийцей Стамбулова". Я слабо протестовал и воспользовался случаем, чтоб рассказать князю в сокращенной и наиболее придворной форме историю, которую мне однажды рассказал лорд Сандерсон относительно посещения его княжеским высочеством Лондона во время празднования бриллиантовой свадьбы. Лорд Салисбюри, сказал я, — был не очень хорошего мнения о людях и не любил тратить время на то, что он считал бесполезными разговорами. Когда ему было указано, что он должен нанести визит его княжескому высочеству, он всячески противился этому, и только после значительного давления удалось его убедить согласиться на этот визит. Он вернулся, однако, в совершенно другом расположении духа и в разговоре с лордом Сандерсоном сказал, подобно Наполеону после свидания с Гёте, относительно его княжеского высочества: "Вот это — человек". Князь был в восторге и больше не делал никаких намеков относительно его предполагаемого участия в убийстве Стамбулова. Но он не был бы так доволен, если б я ему рассказал, что лорд Салисбюри к словам "вот это — человек", действительно им сказанным, прибавил: "но я не хотел бы быть его первым министром".

Хотя подписание турецко-болгарского соглашения смягчило предшествующее напряженное состояние, атмосфера в Софии была наэлектризована, и ни одна зима не проходила без часто повторяемого предупреждения, что как только снег на Балканах растает, мы сделаемся свидетелями взрыва долгожданной войны. В настоящий момент, однако, болгарское правительство было озабочено тем, чтоб провести обещанные реформы, и, из других соображений, старалось оказать сдерживающее влияние на вождей повстанцев. То состояние истощения, до которого были доведены болгарские элементы в Македонии дезорганизацией, царившей в рядах комитетов, побудило греков набрать на Крите и в Греции банды, которые благодаря снисходительности местных турецких властей сумели нанести сокрушающие удары своим болгарским соперникам. Их главный подвиг разрушение весной 1904 г. деревни Загоричани и зверское убийство большинства ее жителей — вызвал серьезное антигреческое движение в Болгарии, результатом которого явилось закрытие многих церквей греческого патриархата.

С другой стороны, отношения Болгарии с Румынией начали несколько улучшаться. Хотя обоим государствам одинаково угрожала опасность русского вмешательства, доброе согласие, установленное в царствование князя Александра, не поддерживалось в правление его преемника. В самом деле, было бы странно, если б люди столь различных характеров, как король Карл и принц Фердинанд, оставались бы друзьями; оба государя питали личную неприязнь друг к другу и не доверяли политике друг друга. Падение Стамбулова завершило разрыв. Румынии, с одной стороны, приписывалось стремление улучшить стратегическую линию своей границы расширением последней насчет Болгарии; Болгария же, полагалось, имеет виды на Добруджу, чтоб парализовать стремление румынизировать болгарское население. Король Карл порицал князя Фердинанда за то, что он позволил завлечь себя в сети своего старого врага России, оставив своих прежних друзей — Австрию и Румынию; с другой стороны, князь Фердинанд подозрительно относился к румынской военной конвенции с Австрией и отзывался о короле Карле, как об игрушке в руках австрийского и германского императоров и как об их часовом на Дунае. Король, однако, был энергичным противником идеи увеличения территории, которое могло бы нарушить равновесие Балкан, и даже однажды сказал князю, что если болгарская армия перейдет Родоп, румынская армия займет Силистрию.

С 1902 г., когда король Карл нанес свой долго откладываемый обратный визит в Софию, личные отношения между обоими государями, как и официальные отношения обоих правительств, улучшились, и недавние события в Македонии, когда и куцо-влахи и болгары подверглись нападению греческих банд, способствовали более тесному сближению обеих стран.

Хотя соглашение Болгарии с Сербией было сопряжено с еще большими трудностями, свидание князя Фердинанда с королем Петром летом 1904 года в Нише и официальный визит последнего в Софию зимою того же года пробили путь к установлению лучших отношений. Во время этого визита я нечаянно навлек на себя серьезное недовольство князя, выразившееся очень характерным образом. Так как британское правительство еще не признало короля Петра, я был избавлен от обязанности присутствовать на правительственном банкете, данном в его честь; но в день прибытия его величества любопытство побудило меня наблюдать за королевской процессией с балкона дома моего друга. На пути к вокзалу принц Фердинанд дружески приветствовал меня рукой. При возвращении во дворец вместе с королем, он опять посмотрел на балкон и, не заметив меня, так как я отступил назад, пока процессия проходила мимо дома, начал оглядываться по сторонам; наконец, заметив меня, он улыбнулся и мигнул мне глазами. Я был так поражен, что мое лицо, вероятно, выражало мое крайнее удивление, но больше не задумывался над этим инцидентом.

На следующий день у меня обедал болгарский агент в Лондоне. Так как я слышал, что накануне вечером во время обеда во дворце отношение к русскому представителю было совершенно различное от отношения к представителям других держав, я воспользовался случаем, чтобы выразить протест против подобного различного отношения, и заметил, что если князь Фердинанд будет относиться к г-ну Бахметьеву, как к русскому вице-королю, то он не должен ожидать встретить со стороны британского правительства симпатии и поддержки. Два дня спустя г-н Цоков, который, как я позже узнал, передал князю мои замечания, был прислан ко мне с указанием, что взгляд, которым я посмотрел на его королевское высочество в день прибытия короля Петра, князь считает личным оскорблением. Так князь Фердинанд выразил недовольство моим откровенным разговором с г. Цоковым. Я, однако, должен был серьезно отнестись к его словам и написал ему частное письмо с выражением моего прискорбного удивления по поводу такого необоснованного обвинения, говоря, что я могу лишь просить прощения в оскорблении, которого я не наносил. Положение становилось еще более пикантным ввиду того, что за несколько дней до того я пригласил князя на обед в день рождения английского короля, в то время, как он размышлял, не просить ли ему о моем отозвании. В конце концов, он принял мое приглашение, и во время обеда наше маленькое недоразумение не было помянуто ни одним словом. Наоборот, мы наговорили друг другу комплиментов и обменялись изящными спичами, в которые, по выражению лорда Биконсфильда, "лесть подавалась лопатами".

Вскоре, однако, я вновь был занесен князем на черную доску. Летом 1904 г. князь Фердинанд встретился в Мариенбаде с королем Эдуардом, и в аудиенции, которую я получил по прибытии в Лондон в феврале следующего года, я намекнул, что его величество должно скрепить это примирение приглашением его королевского высочества на короткое пребывание в Букингемский дворец. Король согласился и, уполномочивая меня передать приглашение князю, прибавил: "Посоветуйте ему только привезти поменьше свиты, — чем ничтожнее князь, тем больше свита". Зная, как чувствителен князь Фердинанд в вопросах этикета, я с большими трудностями получил разрешение короля встретить его по прибытии в Дувр и приготовить все к его приему. На обеде, данном в честь его в Букингемском дворце, князь сказал моей жене, что в первый раз его принимают с почестями, подобающими его сану, и что он никогда не забудет того, что я для него сделал. На следующий день происходил обычный обмен орденами, и его королевское высочество выказал мне свою благодарность, прислав мне второстепенный болгарский орден, задетый тем обстоятельством, что английский король по моему совету наградил болгарского агента только орденом К. С. V. О. После того, как я сообщил его величеству, что большая часть моих коллег вне Софии имеет первостепенные болгарские ордена, почему я предпочитаю не принимать данного мне отличия, его величество переговорил с князем, в результате чего я успел получить орден Большого Креста во-время, чтобы одеть его на обед, данный принцем Уэльским во дворце Мальбро. При выходе из столовой после обеда король сказал, проходя мимо меня: "Я так рад, что все в порядке"; но князь Фердинанд, который не расслышал этого замечания, не был так доволен и, одев пенсне и смотря в потолок, не обращал на меня внимания. Хотя ему пришлось переносить мое общество во время обратной поездки в Дувр, он не разговаривал со мною еще в течение полугода по моем возвращении в Софию. Тем не менее визит оказался полезным, несмотря на то, что князь был не вполне доволен своим разговором с лордом Лэнсдоуном, который, по его словам, был слишком "застегнут на все пуговицы".

Тем временем князю Фердинанду удалось установить лучшие отношения как с Австрией, так и с Германией. Единственным желанием Австрии было разобщить Болгарию и Сербию и внушить первой, что в ее собственных интересах отказ от всякого экономического и политического союза с этим королевством. Благодаря давлению, которое ей удалось оказать в Белграде, так называемый сербско-болгарский союзный договор, заключенный в 1905 году, не был ратифицирован Скупщиной, несмотря на то, что он был принят единогласно Собранием, и что князь Фердинанд обязался выступить вместе с Сербией, если бы последняя была вовлечена в тарифную войну с двойственной монархией (Австро-Венгрией). В результате Болгария, которая была на пороге разрыва коммерческих сношений с Австрией, выработала modus vivendi на основе договора о наибольшем благоприятствовании. Австрия же, оставив политику холодной сдержанности, прониклась дружественным интересом к болгарскому княжеству. Германия тоже прониклась убеждением, что Болгария, как наиболее обещающее из Балканских государств, достойна самого серьезного внимания. Германский император сделался более чем вежливым с князем, а германское правительство выставляло себя наиболее бескорыстным другом Болгарии. В Софии был учрежден германский банк, армия была снабжена горными орудиями и артиллерийскими припасами, и германский капитал был приглашен помочь экономическому развитию страны. Князь Фердинанд, с другой стороны, надеялся привлечь на свою сторону услуги германской дипломатии и использовать влияние друга султана для поддержки болгарских требований в Македонии. Его стремление к связи с Германией было еще усилено тем, что Россия в этот момент была бессильна помочь ему. Ключом к его политике была скорее боязнь России, чем любовь к ней, особенно после падения Стамбулова, так как он всегда был преследуем страхом испытать судьбу своего предшественника или пасть жертвой какого-либо заговора. Ослабление России благодаря тому повороту, который приняли события на Дальнем Востоке, принесло ему поэтому желанную радость. Русское влияние постепенно уменьшалось после падения руссофильского кабинета Данева в 1903 г., и следующий инцидент, ничтожный сам по себе, но постепенно принявший интернациональный характер, показывает, как низко пал престиж России в 1905 году.

В этом году я был президентом Унион-клуба, и г-н Бахметьев (который не раз старался причинить мне неприятность) написал мне однажды, что он уничтожил последний номер Simplicissimus'a из-за карикатуры на императора Николая, помещенной там. Он заключал письмо просьбой, чтобы я, как президент, перестал выписывать этот журнал для клуба. Я ответил, что в Simplicissimus'e часто появляются карикатуры и на других государей, и что если в интернациональном клубе, подобном Унион-клубу, члены будут вправе уничтожать те издания, которые им не нравятся, в библиотеке останется очень мало нетронутых изданий. Если бы, прибавил я, он прислал мне данную карикатуру и просил бы из'ять Simplicissimus, я передал бы вопрос на рассмотрение комитета, и я даже сейчас готов это сделать, если он сознается, что поступил неправильно. Он отклонил это, а также и другие предложения, которыми я облегчал ему возможность совершить благородное отступление. Он даже говорил мне, что стоит ему поднять мизинец, и все члены клуба болгары поддержат его. Наконец, после того, как инцидент продолжался десять дней, он написал мне, чтобы я вычеркнул из списков клуба, президентом которого я состою, его и весь дипломатический корпус. Не желая подвергнуться обвинению в том, что я умышленно заставил русский дипломатический корпус выйти из членов клуба, я тут же послал свой отказ от президентства, и моему примеру последовали все члены комитета. Было назначено общее собрание для выборов нового президента и нового комитета, и после того, как я коротко доложил о случившемся факте, мы все были вновь избраны большинством всех против одного — секретаря греческого посольства. Г-н Бахметьев, конечно, был раз'ярен и после этого игнорировал меня. К счастью, он в следующем году был переведен в Токио, и после назначения в 1907 г. русским дипломатическим агентом г-на Сементовского, а особенно после ревельского свидания мои отношения с русским дипломатическим агентством носили самый сердечный характер.

Довольно трудно проследить иностранную политику князя Фердинанда, потому что он, как правило, не проводил определенной линии поведения. Как оппортунист, руководствующийся всегда своими личными интересами, он предпочитал вести политику «качелей», заигрывая то с одной, то с другой державой в зависимости от того, что он считал более выгодным. Когда в 1907 году настойчивые усилия Сербии поделить Македонию на сферы влияния привели к угрозе войны между этими двумя государствами, он обратился к Австрии, так как он не имел желания, чтобы поход болгарской армии на Белград был остановлен, как это было в 1885 году, вмешательством второго графа Хевенгюллера. Его попытки были приняты благосклонно; но когда угроза войны прошла, его мысли обратились по другому направлению.

Князь Фердинанд очень долго питал честолюбивое намерение превратить княжество в независимое королевство, и двадцатая годовщина его восшествия на престол, которая должна была быть ознаменована созывом в Тырнове большого национального собрания, составленного из всех депутатов, когда-либо заседавших в Собрании, казалось, должна была представить благодарной нации подходящий случай для того, чтобы предложить своему князю королевскую корону. Его высочество, как он имел обыкновение в подобных случаях, постарался отойти на задний план и предоставил другим вести необходимую предварительную работу. Было зондировано мнение иностранных представителей, и обрабатывание общества началось, чтобы подготовить его к тому, что должно произойти. Хотя мысль об удовлетворении княжеского тщеславия улыбалась только нескольким генералам и политическим деятелям, все тем не менее ожидали, что он будет провозглашен королем на одном из многих банкетов, которыми должна была быть отпразднована годовщина, и что он подчинится этому приятному насилию. Австрия, однако, план аннексии Боснии и Герцеговины которой еще не созрел, считала, что еще не наступил психологический момент для такого открытого нарушения Берлинского трактата. Она поэтому потребовала категорического ответа на вопрос, будет ли объявлена независимость Болгарии, и предупредила князя, что император никогда не признает такого изменения в положении княжества. Его королевское высочество, будучи в это время за границей, опубликовал манифест, в котором уверял своих подданных, что их князь "занят своими обязанностями по отношению к народу и не считается с пустыми вопросами формальностей, титулов и личного удовлетворения". Он последовательно повторил эти уверения и императору в Ишле и барону Эренталю в Вене. Тырновские торжества были отменены, и юбилей князя был скромно отпразднован в Софии. Запретив провозглашение независимости Болгарии, австрийский император позаботился позолотить пилюлю тем, что пожаловал князю титул полковника австрийского полка, но эта награда не смягчила нанесенного ему оскорбления. К нему отнеслись, как он жаловался одному другу, "недостойным образом", и он постарается, чтобы в случае наступления благоприятного момента для об'явления независимости Болгарии никто не мог вмешаться заранее в его планы.

Пока князь Фердинанд заигрывал таким образом с Австрией, он не забывал и России. В Новый год по старому стилю русский император, уловив слабую струнку характера князя, пожаловал ему бриллианты к ордену св. Андрея Первозванного, а в сентябре следующего года его величество послал великого князя Владимира на открытие памятника, воздвигнутого болгарским народом в память царя-освободителя. Политическое значение этого визита заключается главным образом в том факте, что он явился первым со времени русско-японской войны признаком возобновления активного интереса России к делам Ближнего Востока и желания восстановить свое влияние в Болгарии. Поэтому радушный прием, оказанный русским гостям всеми классами населения, был очень симптоматичен. Он показал, что, несмотря на интриги, которыми Россия подкапывалась под независимость Болгарии, основным фактом остается то, что только России Болгария обязана своим освобождением, и только от России она может ожидать поддержки в деле осуществления своей мечты о Великой Болгарии, проектировавшейся в Сан-Стефанском договоре. С другой стороны, удивительные успехи, сделанные княжеством, и значительность его армии были откровением для великого князя и его штаба, понявших в первый раз, что хотя Болгария и строит свои надежды на будущее на помощи России, она является фактором, с которым Россия должна считаться, и уже не безусловно зависима от России. Ловкий ум князя, конечно, не замедлил уловить тот факт, что и Россия и Австрия нуждаются в соглашении с ним, и что в его интересах не дать им соединиться, чтобы иметь возможность в нужный момент выступить на стороне того, кто даст большую цену за его помощь.

Весною следующего года князь Фердинанд решил расстаться со своими стамбуловистскими советниками, успевшими за пять лет своего пребывания в правительстве накопить небольшие состояния, и дать возможность другим партиям получить, по его выражению, кусок пирога. Он избрал преемниками их демократов, под руководством Малинова, но настоял на том, чтоб военный министр и министр иностранных дел были выбраны по его желанию из других партий, дабы иметь возможность надзора за этими двумя министерствами. Результатом выборов, последовавших за роспуском Собрания, была полная победа нового министерства; но методы конституционного правления, употребляемые в Болгарии, могут быть охарактеризованы тем фактом, что стамбуловцы, которые были в двойном большинстве в последней палате, в новой не были представлены вовсе, в то время как демократы, имевшие раньше только двух парламентских представителей, получили 173 места из общего числа в 203.