"Конан изгнанник" - читать интересную книгу автора (Карпентер Леонард)

Глава XV ДРЕВО ТЫСЯЧИ ПАСТЕЙ

В первых топазовых лучах рассвета Конан уже появился в Караванном квартале. Невыспавшийся и усталый, но без свежих ран, он приготовил своего верблюда к дороге. Верховный жрец Куманос ждал его у Таможенных ворот вместе с наименее измученными рабами его отряда, отделением оджарских солдат и группой добровольцев, вызвавшихся помочь в поисках. Кто верхом, кто пеший, они проследовали через ворота и вышли в пустыню.

Остановившись лишь для того, чтобы наполнить водой мешки и фляги да чтобы напоить животных, отряд отправился на юг по старой караванной дороге, отмеченной торчащими тут и там из песка костями лошадей и верблюдов.

Этому отряду предстояло найти в песках две другие группы, посланные Анаксимандром с двумя оставшимися частями идола. Их месторасположение было неизвестно, как неизвестно было вообще, живы ли эти люди, — слишком давно Куманос не получал от них известий. По крайней мере, Верховный жрец рассчитывал найти сами фрагменты статуи. Маловероятно, чтобы случайные грабители смогли увезти их или серьезно повредить, желая отколоть образцы металла.

Конан был менее уверен в благополучном исходе поисков. Он хорошо знал, как может бесследно ис чезнуть в этих бескрайних пустынях даже нечто очень большое, например Каменный Корабль или экспедиция Пронатоса. Но внешне киммериец оставался невозмутимым и продолжал делать свое дело, организовывая поиск. Он направлял движение всадников, следил, чтобы пешие разведчики не удалялись на опасное расстояние от колодцев и оазисов. Организованная им поисковая сеть вряд ли могла пропустить незамеченным столь основательный объект.

Киммериец лично проверял самые трудные для поиска и подозрительные места — скальные гряды, ущелья и каньоны, карабкаясь на вершины и бесконечно всматриваясь и всматриваясь в песчаный горизонт. Его глаза сузились в ставшем привычным прищуре. Руки дочерна загорели, сравнявшись цветом с руками Куманоса. Губы совсем растрескались от дующих в лицо сухих ветров.

Первая группа была обнаружена разведчиками киммерийца на восьмой день после их выхода из Оджары. Вскарабкавшись на одинокую скалу, Конан увидел несчастных, еле влачивших свою тяжкую ношу. Даже тепло встреченные оджарцами, получив от них воду и продовольствие, эти фанатики отказались отдохнуть от своего каторжного труда, предоставив рвущимся на помощь жителям Оджары занять их место. Лишь перекусив и напившись вволю, они снова впряглись в свои лямки и покатили тяжелую колесницу по мягкому, вязкому песку.

Конану это упорство казалось граничащим с безумием. Ведь эти люди выглядели еще хуже, чем группа Куманоса, — также покрытые язвами и ожогами и еще более измученные жаждой и голодом.

Киммериец сорвал голос, доказывая Куманосу и второму жрецу, предводителю второго отряда, что во имя милосердия, элементарного человеколюбия следовало немедленно освободить несчастных от работы и на носилках отнести в Оджару. Эти люди, говорил он, будут живыми идолами, памятниками Вотанте и примером истинной веры.

Но жрецы, казалось, едва слушали Конана, не придавая значения его словам. Лишь фанатический огонь сверкал в их глазах. Против ожидания, рабы тоже не проявили никакого желания избежать продолжения мучений, а, наоборот, вновь смиренно взялись за веревки. Единственное, что позволил сделать Куманос, — это принять помощь оджарских добровольцев, но ни в коем случае не впрягая лошадей или мулов в телегу. Но даже так дело пошло быстрее, и статуя продолжила свой путь на север, к Оджаре. А Конан с оставшимися разведчиками приступил к дальнейшим поискам.

Последняя часть статуи была обнаружена в одном из ущелий два дня спустя. Сам идол стоял, опасно накренившись, на покосившейся платформе телеги. Из шести колес экипажа три были разбиты напрочь. Но самое страшное — это то, что творилось с людьми. Они почти неподвижно лежали вокруг своего груза. Многие были мертвы от жажды и голода. Конан предпочел не выяснять, не было ли у них случаев людоедства.

Их лидер, молодой священник, рассказал, что дважды отправлялся на поиски воды, но безрезультатно. Проблуждав несколько дней по пустыне, он вернулся к своим людям, чтобы хотя бы морально поддержать их. Его увидели сидящим на земле и гладящим по голове умирающую женщину. Вода, принесенная спасателями, уже не смогла помочь ей.

Этот молодой жрец, казалось, был способен на сострадание и понимание чужой боли. Но даже он безоговорочно подчинялся воле Куманоса. Верховный жрец лишь прошептал ему на ухо несколько фраз и провел перед лицом молодого' человека своим амулетом. Того словно подменили — ни единого возражения не было сделано им по поводу продолжения движения идола.

Дьявольское предвидение Куманоса помогло ему и на этот раз: выходя из Оджары, он приказал взять с собой некоторые части телеги, оставшейся в Караванном квартале. И вот теперь два недостающих колеса были заменены, а третье собрано из остатков разбитых. На следующий день отряд уже тронулся в путь. И, как и прежде, едва стоящие на ногах люди безропотно впряглись в свои веревки и налегли на деревянные упоры, толкая вперед свою проклятую ношу.

Через две недели они возвратились в Оджару. Правда, Конан вовсе не был уверен, что сделал доброе дело несчастным страдальцам. Кто знает, не! лучше ли было им умереть там, в пустыне, чем продолжать мучиться, участвуя в дьявольских затеях Куманоса. Но самих измученных дорогой людей не посещала и тень сомнения в необходимости завершения работы. Жители Оджары тепло приветствовали прибытие в город этих мрачных фанатиков с их идолом.

По плану Куманоса, все три части идола должны были быть ввезены в город одновременно с трех сторон. Это вполне устраивало горожан, так как в стенах Оджары было как раз трое ворот подходящего размера для того, чтобы пропустить такой большой груз. Все три фрагмента статуи планировалось собрать воедино на площади перед храмом. Затем, по указу королевы Регулы, должен был состояться ритуал бракосочетания богини Садиты и вновь прибывшего бога Вотанты. С этого дня горожанам следовало поклоняться в равной мере обоим божествам.

У Конана сложилось впечатление, что заговорщики, желавшие воспрепятствовать этому смешению двух религий, не намного продвинулись вперед в своем деле: большинство горожан по-прежнему восторженно встречали пришельцев. Атмосфера в городе куда больше напоминала праздник, чем подготовку к сопротивлению. С огромными почестями обмотанные холстом фрагменты статуи были перегружены на новые платформы тяжелых боевых колесниц. Теперь эти великаны стояли каждый у своих ворот и только ждали своего часа, чтобы войти в город.

Конана очень заинтересовали все эти приготовления, он по опыту знал, что в любом ритуале есть свой скрытый практический смысл. В этом случае, с одной стороны, все было ясно: огромный идол был слишком тяжел, чтобы отливать и перевозить его целиком. Но зачем тащить три его части по пустыне тремя разными маршрутами, всячески избегая возможности их встречи? К чему вообще такая огромная статуя?

Несомненно, в этом было какое-то значение. Во-первых, так можно было заинтриговать горожан, дразня их воображение и подогревая любопытство. Оставалось лишь гадать, какое действо приготовил Верховный жрец к моменту соединения трех частей идола. Может быть, ожидалось внушительное проявление могущества Вотанты или даже появление божества на глазах у изумленных людей?

У Конана не было времени разыскать своих недоверчивых единомышленников и поделиться с ними своими мыслями. Церемония должна была состояться на следующее утро. Вся Оджара лихорадочно заканчивала последние приготовления. Киммериец выяснил, что ему не удастся увидеть Африандру. Принцесса вместе с другими жрицами была заперта в храме для совершения ритуального очищения души и тела перед церемонией.

Вернувшись в Караванный квартал, Конан разыскал знакомого оружейника, которому перед отъездом поручил сделать кое-какую работу, при этом сохранив ее в тайне. Кузнец не подвел киммерийца, и тот теперь был готов участвовать в завтрашней церемонии во всеоружии. Конан не стал напоминать Куманосу о плате, полагая, что жрец все равно заупрямится и скажет, что условия сделки считаются выполненными с того момента, когда идол будет собран па Храмовой площади. Плотно поужинав, Конан ушел в отведенную ему в караван-сарае комнату и окунулся в тяжелый, беспокойный сон.

На следующий день под безжалостным утренним солнцем тяжелые колеса боевых колесниц загрохотали по улицам Оджары. Части идола двигались, возвышаясь над толпой и над крышами невысоких зданий. Конан вошел в город вслед за группой Куманоса через Таможенные ворота. Как обычно в этих южных странах, Конан был почти на голову выше всей толпы. Его внушительная фигура, завернутая в плотный плащ с капюшоном, привлекала не меньшее внимание, чем персона Верховного жреца, за которым киммериец следовал словно тень.

Так как части идола все еще были укрыты материей, об их истинной форме можно было только догадываться. Конан решил, что идол вряд ли будет похож на человека — слишком уж необычны и громоздки были их силуэты. Кроме того, человекоподобие было маловероятно из-за явной трехсторонней симметрии статуи, если, конечно, Вотанта не был изображен в виде трехликого шестирукого чудовища.

Эти мысли, похоже, занимали не многих жителей Оджары. До ушей Конана не доносилось никаких тревожных или подозрительных замечаний по поводу предполагаемого облика нового божества. Колесницы продолжали свой путь, вызывая всеобщий восторг. Горожане старались прикоснуться к борту платформы или тяжелому колесу, надеясь, что это принесет им счастье. Кроме того, каждый считал своим долгом помочь тем, кто тащил за собой колесницу. При такой поддержке статуи продвигались к центру города, даже в гору вкатываясь легко и быстро.

Те, кто привез части идола в Оджару, по-прежнему были впряжены в колесницы. Но участие этих измученных, полуживых людей в последнем передвижении идола было скорее символическим по сравнению с тем, как тянули за канаты оджарские солдаты и крестьяне, назначенные на эту работу жрицами Садиты.

Конан обратил внимание на то, что люди Куманоса совсем не отдохнули за то время, что провели в городе, скорее наоборот, язвы и ожоги, покрывавшие их тела, стали еще ужаснее. В этот день жрецы нарядили их в балахоны с капюшонами из тонкой белой шерсти, которые закрывали от глаз сочувствующих зияющие раны.

Эти незаживающие язвы заставили Конана задуматься. В последние недели он встретил три отряда, перевозивших разными дорогами три части идола. Во время путешествия у него не было времени додумать, почему во всех трех группах люди были поражены одними и теми же болезнями. Учитывая удаленность друг от друга их маршрутов, а также то, что они пили разную воду, шли по разной почве, можно было бы ожидать, что тяготы пути по-разному скажутся на рабочих. Если бы речь шла о какой-то инфекции, то она наверняка по-разному поразила бы шартоумских рабов и их саркадийских охранников. Конан терялся в догадках, какая болезнь могла так одинаково поразить всех членов священной миссии, за исключением Куманоса и двух жрецов, его помощников. Вдруг Конана осенило: единственное, что объединяло все три группы, — сам идол, излучающий таинственное тепло и зловещее мерцание. Рабы и охранники не только находились в непосредственной близости от него целый день, но и ночевали под повозкой. Лишь жрецы, идя впереди отряда и ночуя в стороне от остальных, в основном находились на достаточном расстоянии от статуй. Даже здесь, в Оджаре, Куманос не позволил разместить своих людей в караван-сараях, приказав им ночевать, как и раньше, рядом с идолом. Именно эти таинственные сооружения медленно убивали их.

Эти мысли одолевали Конана, когда колесница наконец вползла на центральную площадь. Казалось, здесь собрался весь город: людей было даже больше, чем зрителей во время поединка киммерийца и Зануса. Алебастровая статуя Садиты была выдвинута из портика храма на площадь, и теперь бессмертная богиня, ярко освещенная солнцем, сверкала серебряным шлемом и наконечником копья, нацеленным в небо. Рядом с ней стояла королевская семья, словно родственники невесты, ожидающей прибытия жениха. Король Семиархос и королева Регула светились радостью и счастьем. Принцесса Африандра возглавляла группу жриц, одетых в белоснежные церемониальные наряды, украшенные гирляндами цветов. По обе стороны от статуи богини и ее царственных слуг стояли храмовые воины, как обычно, без доспехов, но с мечами, висящими на широких кожаных поясах. На взгляд Конана, Африандра не выглядела обеспокоенной происходящим. Похоже было, что она смирилась с ролью, отведенной ей в церемонии. Воины, выступавшие против соединения двух божеств, тоже стояли неподвижно, никак не пытаясь выразить свой протест. Конана поразило столь резкое изменение, происшедшее с ними. Он подумал, что, вероятно, Куманос своими магическими способностями смог нейтрализовать сопротивление принцессы и ее единомышленников.

Отряд под руководством Куманоса остановился. Оставшиеся две колесницы чуть опаздывали. Над крышами домов на противоположной стороне площади Конан заметил приближающуюся верхушку второй статуи. Судя по волнению толпы у рынка, третья колесница должна была вот-вот показаться в Старых воротах.

Куманос воспользовался этим моментом, чтобы подойти к ожидавшим его королю и королеве. Конан шел рядом со жрецом, помогая ему пробиться сквозь толпу. Киммерийцу было важно, чтобы кошелек Куманоса остался при его обладателе. Что же касается любой другой опасности, Конана это не касалось, его интересовала только плата за выполненную работу.

Куманос лишь коротко кивнул встречавшим его правителям и собрался было пройти мимо них ко второй колеснице. Лишь услышав начало приветственной речи королевы, он неохотно остановился.

— Многоуважаемый гость Куманос Саркадийский! Мы безмерно благодарны за ваш дар — величественный монумент. Мы счастливы вверить судьбу нашей богини в руки мудрого и справедливого бога Вотанты. Наш город не останется в долгу. Новая статуя нашей богини будет в ближайшее время передана в храм саркадийского бога.

— Да, да, хорошо, — рассеянно согласился Куманос. Похоже, он вовсе не слушал приветствий королевы, а лишь ждал появления на площади второй колесницы.

— Живей! — поторопил он своих подчиненных.

Конан обратил внимание, что вместо двух младших жрецов во главе колесниц стояли саркадийские офицеры, которые, услышав приказания Куманоса, бросились подгонять своих рабов и их добровольных помощников.

Регула, казалось, была несколько шокирована недипломатичным поведением Верховного жреца. Прервав приветствие на полуслове, она молча смотрела на движущиеся по площади колесницы.

— Не забудь снять тряпки, — напомнил Конан Куманосу. Больше всего киммерийцу хотелось увидеть, как выглядит идол. Ему казалось, что момент открыть статую уже наступил.

Верховный жрец, не обращая внимания на киммерийца, стал лично подгонять рабочих, тащивших колесницу. Его приказы возымели действие: отставшие повозки заметно продвинулись вперед, несмотря на то что многие оджарские добровольцы покинули свои места в упряжках, утирая лившийся с них ручьями пот.

— Холст и веревки нужно срезать до того, как статуи соединятся, — вновь напомнил Куманосу Конан, сжимая рукой рукоятку ножа под туникой.

— Твоя помощь не потребуется, — бросил жрец, даже не повернувшись к Конану. — Подожди немного.

Уже не обращая внимания на невежливость ответов Куманоса, Конан повернулся к ближайшей колеснице. От нее шел сильный запах паленой ткани. Через несколько мгновений холст, закрывавший статую, потемнел в нескольких местах. В воздух поднялись тонкие струйки дыма. Неожиданно вся ткань полыхнула ярким пламенем, превратив статую в пылающий факел. В противоположных углах площади одновременно зажглись еще два одинаковых факела. Над толпой пронесся вздох изумления. Конан решил, что Куманос воспользовался, и очень удачно, каким-то факирским приемом, чтобы произвести впечатление на зрителей. Тащившие статуи люди не пострадали, неповрежденными остались колесницы и даже канаты, удерживавшие фрагменты статуи вертикально. Когда последние хлопья пепла упали на землю, в дрожащем от жары воздухе взорам любопытных предстали ничем не скрытые части большой статуи. Как и предполагал Конан, идол не имел ничего схожего с человеческим телом. Скорее он походил на какое-то растение. Две стороны каждой части, обращенные внутрь, были ровными и гладкими. Наружная часть была округлой и напоминала ствол толстого дуба, кора которого покрыта длинными вертикальными бороздами. От каждой части ствола отходило по две ветви, коротких и толстых, заканчивающихся не листьями, а двумя плодами, размером с дыню. Поверхность каждого плода напоминала голову, на которой не было ни глаз, ни носа, а только оскаленная пасть. В общем, статуя производила отталкивающее впечатление, никак не напоминая ожидаемого в Оджаре бога-героя.

Холодный пот прошиб Конана, неясное опасение превратилось в тревожную уверенность. Киммериец вспомнил, что такой же странный древоподобный символ был выгравирован на обелиске, воздвигнутом посреди руин древнего Иба, Города в Пустыне. Зловещее ощущение того, что все происходящее уже было видено им, не покидало Конана. Конечно, на центральной площади Иба не было толпы людей, но все остальное очень походило на то, что совершалось на центральной площади Оджары. Конан вздрогнул, вспомнив выжженные на камнях городской стены Иба силуэты людей, испепеленных неведомым огнем. Вспомнил Конан и то, как под покровом ночи Куманос приходил помолиться к черному обелиску, на котором, как теперь стало понятно, был изображен бог родного города жреца.

Куманос… Жрец неожиданно исчез из поля зрения киммерийца. Скорее всего, он отправился к одной из колесниц, чтобы поторопить ее продвижение. Этот человек сильно рисковал и перенес много лишних страданий, ведя свои отряды в Оджару разными маршрутами. Зачем ему это было нужно? Не потому ли, что в момент соединения трех частей статуи должно произойти что-то ужасное?

Но что же? Уничтожение древнего Иба не было ли следствием такого же «пришествия великого бога Вотанты»? Конан вспомнил о дурной славе жрецов королей южных пустынь и их кровожадных богов, о том, как равнодушно взирал Куманос на страдания и мучения своих людей. Конан еще более убедился в правоте своих подозрений, когда в его памяти возникли неясные, полные огня и тревоги видения Африандры.

Из размышлений его вывели вновь пришедшие в движение идолы. Колесницы начали разворачиваться на месте, обращая гладкие части статуи к центру. Развернувшись по команде Верховного жреца, повозки вновь двинулись вперед.

Толпа давно покинула центральную часть площади, расступившись перед сходящимися колесницами. Теперь в самом центре, в той точке, где должны были встретиться три составляющих идола, возникло какое-то непонятное свечение, оно становилось все более ярким по мере того, как усиливалась мощность лучей, направленных к центру.

Конан, стоявший недалеко от одной из частей идола, почувствовал, что жар, исходящий от нее, становится невыносимым. Не удивительно, что покрывавшая ее ткань вспыхнула и моментально сгорела. Несколько рабочих, находившихся рядом с колесницей, не выдержав жара, отбежали. Лишь те, которым длинные веревки позволяли отойти на расстояние, достаточное для того, чтобы переносить нестерпимый жар, остались возле колесницы.

— Стойте!

Над площадью прозвучал тонкий девичий голос, в котором, однако, чувствовалась твердость и привычка повелевать. Принцесса Африандра, сделав шаг вперед, бросила вызов всему происходящему.

— Хватит! Прекратите эту пародию на свадьбу! Нашей богине не нужен муж — чужеземный кровожадный тиран, который заставит ее отказаться от мирного и справедливого правления Оджарой. Посмотрите на идола, — обратилась она к толпе. — Это не бог цивилизованной страны, это не мужчина, не женщина, даже не животное, это какое-то уродливое чудовище. Мы, жрицы Садиты, призываем всех верных ей жителей города остановить этот фарс и изгнать чужеземцев.

С этими словами она сорвала с себя гирлянду цветов и бросила ее себе под ноги. Видимо, за время, проведенное взаперти в храме, она сумела убедить в своей правоте и остальных жриц, так как большинство из них, включая Шарлу, присоединились к принцессе и тоже сорвали с себя украшавшие их цветы. Родителей Африандры такое поведение принцессы явно застало врасплох. Они молча смотрели на нее, не зная, как реагировать на этот поступок. Остальные присутствующие тоже находились в недоумении. Не все расслышали слова принцессы, поглощенные зрелищем сдвигающихся колесниц и становящегося все более ярким свечения в центре площади на месте предполагаемого соединения частей статуи.

Хотя большинство оджарских добровольцев прекратили свою работу, тяжелые повозки продолжали медленно продвигаться вперед, благодаря отчаянным усилиям измученных болезнями и ожогами людей Куманоса. По мере их продвижения светящийся призрак в месте пересечения трех лучей начинал обретать какую-то непонятную форму. Стоявшие рядом с принцессой храмовые воины схватились за рукоятки своих мечей, Конан мысленно поздравил принцессу с тем, что она смогла-таки связаться с заговорщиками и объединить с ними свои усилия. Однако киммериец не был уверен, что у благородных воинов хватит решимости обрушить свои клинки на безоружных полуживых шартоумских рабочих и capкадийских солдат. Сжимая под плащом рукоять ножа, он ждал, как будут разворачиваться события. Вдруг всеобщее внимание снова привлек Верховный жрец Куманос, вновь шагнувший на площадь и протянувший руки в молитвенном жесте к светящемуся силуэту. Над площадью поплыли произнесенные нараспев слова призывного заклинания:

— Вотанта, Бог Пустыни, мы взываем к тебе! Прими нашу жертву! Все ритуалы выполнены, заклинания произнесены. Ничто не может помешать тебе явиться на землю во всей своей мощи. Приди же сюда, Великий Господин, прими от нас священного идола, пусть насытит тебя наша жертва. Взамен же, великий Вотанта, мы молим тебя, чтобы ты благословил наш город. Одари его водой, чтобы верные тебе его жители могли и дальше прославлять твое могущество, славить тебя в веках. Вот и все, что мы просим у тебя, великий Вотанта, бессмертное Древо Тысячи Пастей.