"Очевидцы бессмертия" - читать интересную книгу автора (Киросон Пантес, Калиновский Петр Петрович)

ГЛАВА 9

Мы долго шли по пустыне, не встречая ничего страшного, и я уже с облегчением в душе подумал, что миновали все ужасы и горе.

Но вдруг впереди нас, как из-под земли, выросли несколько бешеных собак, огромных и страшных, как тигры. Они вцепились друг в друга и рвали клочьями шерсть. Дальше идти было нельзя, они были на нашем пути.

Собаки приближались к нам. Я очень испугался, подумав, что они нас растерзают, но старик меня успокаивал: «Они ничего не видят, бешенство ослепило их».

Собаки были разных мастей — и чёрные, и серые, и белые, разного размера, но самые злые — небольшие рыжие собаки, Они так вгрызались в других, что из пасти лилась кровь и падали куски мяса с шерстью.

Мы всё отступали в сторону, а они, как нарочно, надвигались на нас. Рычание их стало таким грозным, что я весь дрожал, Старик снова меня успокоил, сказав, что они на нас не нападут, ибо бешеная собака близорука.

Собаки были уже совсем близко от болота, и я с нетерпением поджидал, чтобы они завязли в болоте и дали нам пройти. Но они всё грызлись. Одну уже совсем загрызли: оторвали ей хвост и заднюю часть, но… она с оставшейся передней частью туловища отгрызалась и нападала на других. Ей вырвали внутренности, кишки волочились по земле, но она по-прежнему грызлась и нападала.

Старик объяснил, что бешеная собака не чувствует боли, а только лютую злобу. Пока цела голова — она будет жить и кусать.

От яростной злобы у грызущихся собак из пасти валил огонь и дым. Самая страшная из них была чёрная, с красной от крови головой. Когда она рычала, я закрывал глаза от страха.

Старик сказал, что эта чёрная красноголовая да малая рыжая — самые опасные. От них всё заражается и всё выгорает. Вся эта пустыня выгорела от дыхания чёрной красноголовой собаки, Она так ядовита, что, где только пробежит, — всё вокруг погибает от её чада. От этих собак заразились недугами и многие люди, которых мы видели в долине тьмы и на болоте.

Я обратил внимание на то, что в грызущейся своре попадаются собаки совсем тщедушные и маленькие. Казалось, они должны были давным-давно удрать, чтобы их не разорвали в клочья огромные собаки, а они злобно и яростно бросались на самых сильных… Старик разъяснил мне, что бешеные собаки не сдаются и не убегают, каждая думает, что она всех загрызёт, и в её глазах нет собаки больше и сильнее её.

Когда загрызли насмерть двух чёрных и злую рыжую, остались только самые мощные, в белых пятнах, и самая лютая, красноголовая. Она так страшно хрипела от изнеможения, что изо рта вырывалось пламя. Старик сказал, что нужно остерегаться духа этой чёрной собаки и попытаться обойти стороной, пока ветер с её дыханием не повеял на нас.

Мы сделали большой круг, чтобы как можно дальше обойти собак, и я так боялся заразы, что едва дышал. Я оглянулся и мне показалось, что чёрная собака, расправившись с врагами, страшно и жадно глядит нам вслед и готова ринуться за нами. Не помня себя от ужаса, я бросился бежать.

Не знаю, когда я опомнился от ужаса и когда остановился.

Мы уже подходили к вулканам гор. Стало совсем темно от дыма. Поднялась сильная буря, послышались треск и стоны. Небо побагровело, как от пожара, и на нём из чёрной мглы туч стал появляться чудовищный великан. Он развёл руки, и они, как два огромных крыла, заслонили небо. Он приближался, открыв пасть, и в ней сверкали красные от зарева зубы. Глаза его были красны, как закат. Я больше не мог сносить этих ужасов и пал ниц на землю, закрыв глаза и уши…

Старик положил мне руку на плечо и сказал: «Вставай, сын мой! Нам нужно поскорее уходить».

Когда он поднял меня, и я открыл глаза, то увидел впереди страшный пожар. Горели горы, пламень лизал скалистые вершины и гребни. Кругом всё рушилось, грохотало и трещало, словно с неба валились на землю тысячи бомб. Я ухватился за старика и умолял о спасении. Но он сурово мне ответил, что назад идти нельзя. Надо идти вперёд, через горы в огне.

Я потерял силы и веру в спасение. Он вёл меня, а я почти висел на его руках.

Видел я смутно и плохо соображал. Помню одно, что земля горела, и по ней плясали бешеный танец языки пламени, Горел воздух, небо превратилось в сплошной огонь. В этом пламени металось множество людей. Мимо нас мчались толпы обезумевших. Они бежали в болото, погоняя друг друга бичами, стреляя в затылки бегущим впереди…

Мы шли среди скал, нависших на нас с обеих сторон. Скалы были багряные от зарева и все покрыты дырами, как пчелиные соты. В этих пещерах, словно черви, корчились какие-то существа, горевшие, как факелы.

То слева, то справа со скрежетом рушились скалы. Сначала начинали дымиться розовой пылью их вершины, потом они оседали, как падающий на колени человек, а затем раздавался такой треск, словно вся земля раскалывалась пополам. И грохот был такой чудовищный, что другие скалы подпрыгивали и рушились вослед.

Мы шли на багряную скалу, столь высокую, что она заслоняла всё видимое, и вдруг она потекла на наших глазах, как прорвавшаяся где-то на недосягаемой высоте плотина, и стала падать перед нами красным водопадом.

Мы были в каком-то огненном тупике. Под нами горела земля, а всё кругом заслоняла огненная пыль рушившихся гор.

Всё осталось позади. Только изредка доносились глухие взрывы, и тряслась под ногами земля.

Снова началась пустыня, сухая и безводная, без единого растения, но мрак здесь был уже меньше. Словно в раннее утро, когда всё сереет во мгле, шли мы в том краю.

Нам стали попадаться на пути люди с сухими и печальными лицами. Одежды на них были рваные и грязные, и от них шёл скверный запах.

Люди ходили, печально понурив головы. Они то нагибались вперёд, что-то ища, то снова блуждали, кружась, словно что-то потеряли. Встречаясь, они боязливо сторонились, как будто избегали или боялись друг друга. Я не мог точно понять. Одни как бы боялись встреч, другие гадливо отворачивались, словно брезговали или ненавидели друг друга. Третьи стыдились встреч, и стыд их был так мучителен, что они хотели укрыться, чтобы никого не видеть. И все они бродили в одиночку, подальше друг от друга.

Начали нам попадаться в той пустыне старые, развалившиеся постройки, как будто ветер пустыни занёс их песком. И люди там блуждают сухие, измученные, страждущие от голода и жажды, и ничего не могут найти.

Заглянул я в окно одного дома. В разрушенной горнице у стола сидят люди. Смотрят поникшими взорами на стол, а на нём ничего, кроме песка и пыли… В другой дом глянул: там люди молча копошатся в куче лохмотьев. Перебирают изломанные и поржавевшие вещи, перекладывают какую-то рухлядь. Молча и печально копошатся в пыльной ветоши…

В этом пустынном краю печали, руин и песка я увидел нечто похожее на храм. Вижу: люди туда бредут, пошёл и я… Храм полуразвален, и внутрь нанесло много песку. Люди, стоявшие в храме, недовольные. Они молились, но молясь, злобно что-то себе требовали, кого-то укоряли и плакали от обиды и бессильной злобы. Самое странное в том храме было то, что чёрные фигуры, перед которыми молились озлобленные люди, оживали, когда молящиеся припадали к ним с мольбою или опускались с просьбами на колени. Эти идолы гадко передёргивали свои рожи, кривлялись и гримасничали, И молящиеся, завидя это передразнивание, злились ещё больше, они грозили своим идолам, и молитвы их наполнялись проклятиями.

Я не мог долго вынести эту жуткую службу и покинул развалины храма.

Мы были в дороге, когда я заметил, что мой старик-перс занемог.

Я видел, что ему становится всё хуже и хуже. Я спрашивал его, но он молчал. Наконец, он опустился на землю и не мог дальше идти. Старик просил воды. Я метался кругом, ища ручья, но земля была голая, без травинки. Я умолял его немного потерпеть, пройти чуть-чуть, может быть, там мы набредём на ручей или водоём. Он больше не мог произнести ни слова, и я тащил его под руки.

В земле начались страшные трещины, как после землетрясения… Через каждую трещину старика приходилось перетаскивать. Вдруг он отстранил мои руки, словно желая идти дальше сам.

Он сделал несколько шагов и… вдруг рухнул в одну из трещин. Оледенев от ужаса, я бросился к ней. Перед моими глазами была бездонная пропасть… и я ничего там не видел. Отчаяние разрывало моё сердце, я плакал, наклонялся в пропасть, звал старика, кричал во всё горло, прислушивался: не услышу ли стон? Ничего, ни звука. В чёрной пропасти царила полная тишина.

Я остался один в страшной пустыне. Всё сплелось в одно непосильное мучение: холодная тоска, обида, жалость к себе, отчаяние и бессилие. Я чувствовал за собой какую-то вину, благодаря которой остался один. И не было никого живого кругом, к кому бы я мог обратиться за утешением.

Изредка вдали возникали людские тени, которые что-то искали в нечисти, блуждая по пустыне, но как только я к ним приближался, они удалялись или рассеивались, как призраки.

Спустилась тьма, и ужас объял меня. Я не знал, куда идти среди страшных, бездонных трещин. Стало так темно, что от страха я остановился. Полный отчаяния и безысходного горя, что мне не выбраться из этого места, я жаждал одного — смерти.

Потом стал успокаивать себя, уверяя, что это — всего-навсего сон, и что я проснусь — и опять всё будет светло, но не смог ни успокоить себя, ни уверить. Если это — не сон, значит, мне надо постараться заснуть, и тогда будет легче. Но сон не шёл ко мне, и страх не уходил.

Состояния моей души и сознания были не дневными, не земной жизни и бодрствования, но и не сонные, а какие-то другие, которые нельзя и определить.

Всё, что я видел на том страшном пути, все страдания, ужасы и болезни, казались происшедшими по моей вине. Совесть мучила и жгла меня хуже всякого огня. Мне казалось, что я был виною всему страшному и мерзкому, что знал и видел в своей жизни, Я ясно понимал свою вину перед всем миром. Временами мне казалось, что и я стал прокажённым и навеки останусь в этой пустыне, мучимый раскаянием недремлющей совести.

Какое-то мгновение я ещё видел полумрак пустыни, а потом соскользнул и упал в чёрную бездну…