"Михаил Жванецкий. Девяностые: Собрание произведений, Том 4" - читать интересную книгу автора

чтоб не обидеть, а почувствовать.
И шелк почувствуешь, сквозь который она проступает.
Так создана, что сквозь одежду проступает.
От тебя требуется смысл за словами, а от нее - нет.
У нее он во всем: в движении, в покое, в голосе, в молчании.
Ходи один. Одному все живое раскроется.
Одному написанное раскроется. Один - размышляет.
Двое - размышляют меньше.
Трое совсем не размышляют.
Четверо поступают себе во вред.
Смотри, как одиночки себя поднимают, кормят, одевают и этим страну
поднимают и еще другим остается. А коллективы только маршируют.
Старики же толпой не ходят.
И над землей, и над могилой, и над колыбелью стоим в одиночестве и,
видимо, стоять будем.

Эммануилу Моисеевичу Жванецкому от сына

Ну что ж, отец. Кажется, мы победили. Я еще не понял кто. Я еще не
понял кого. Но мы победили. Я еще не понял победили ли мы, но они проиграли.
Я еще не понял проиграли ли они вообще, но на этот раз они проиграли.
Помнишь, ты мне говорил: если хочешь испытать эйфорию - не закусывай.
Это же вечная наша боль - пьем и едим одновременно. Уходит втрое больше и
выпивки, и закуски.
Здесь говорят об угрозе голода. Но если применить твое правило, голода
не будет. Все будет завалено. А пока у нас от питья и закусок кирпичные рожи
лиц и огромные животы впереди фигуры, при которых собственные ноги кажутся
незнакомыми.
Так вот. В середине августа, когда все были в отпуске, и я мучился в
Одессе, пытаясь пошутить на бумаге, хлебал кофе, пил коньяк, лежал на
животе, бил по спинам комаров, испытывал на котах уху, приготовленную моим
другом Сташком вместе с одной дамой, для чего я их специально оставлял одних
на часа три-четыре горячего вечернего времени, вдруг на экране появляются
восемь рож и разными руками, плохим русским языком объявляют: "ЧП, ДДТ, КГБ,
ДНД..."
До этого врали, после этого врали, но во время этого врали как никогда.
А потом пошли знакомые слова:
"Не читать, не говорить, не выходить. Америку и Англию обзывать, после
двадцати трех в туалете не ...ать, больше трех не ...ять, после двух не
...еть". А мы-то тут уже, худо-бедно, а разбаловались. Жрем не то, но
говорим, что хотим. Даже в Одессе, где с отъездом евреев политическая и
сексуальная жизнь заглохла окончательно, - встрепенулись. И встрепенулись
все! Кооператоры и рэкетиры, демократы и домушники, молодые ученые и будущие
эмигранты.
Слушай, пока нам тут заливали делегаты, депутаты и кандидаты, мы искали
жратву, латали штаны, проклинали свою жизнь, но когда появились ЭТИ, все
вдруг почувствовали, что им есть что терять. Не обращай внимания на
тавтологию, в Одессе это бич. Слушай, я такого не видел. По городу ходили
потерянные люди. Оказывается, каждый себе что-то планировал. Слушай, и
каждый что-то потерял в один день. Вот тебе и перестройка, вот тебе и