"Василий Звягинцев. Бои местного значения (Одиссей покидает Итаку, книга 6)" - читать интересную книгу автора

Впрочем, нет, научиться можно всему, а вот заставить организм
спокойно переносить бдения до двух-трех часов ночи в прокуренных
кабинетах, обходиться коротким утренним сном, а потом урывками добирать
до нормы по полчаса-часу, не раздеваясь, в не слишком уютной, тоже
прокуренной комнате отдыха, вполглаза, все время ожидая пронзительного
телефонного звонка, - трудно и душевного здоровья не прибавляет.
Да и это еще не самое страшное.
Куда хуже постоянный, изматывающий страх. Что-то не успеть,
упустить из внимания, не так и не то доложить на коллегии или на
Политбюро, просто сказать лишнее в частном даже разговоре, заслужить
неудовольствие вышестоящего руководства или, напротив, получить знак
благоволения от того, кто завтра окажется разоблачен как враг народа. И,
соответственно, самому оказаться рано или поздно в их числе.
А после жуткого февральско-мартовского (1937 года) Пленума ЦК
ВКП(б), на котором "товарищам" было наглядно показано, что ни один
человек, даже из состава "ленинской гвардии", теперь не защищен от
расправы, нельзя стало быть уверенным в собственном будущем даже на
сутки вперед.
Так и жил теперь Григорий Петрович Шестаков, нарком, депутат
Верховного Совета первого (по новой "сталинской" Конституции) созыва и
член ЦК.
Он вышел в тесный, зажатый со всех сторон высоченными каменными
стенами двор-колодец наркомата, сел на переднее сиденье длинного
вишневого "ЗИСа". Сзади - не любил, хоть и полагалось по рангу. Велел
водителю ехать не спеша, "большим кругом", так он называл путь через
центр и все Садовое кольцо, который занимал минут сорок.

Не признаваясь самому себе, Шестаков таким образом оттягивал
неизбежное. В плавно скользящей по ночному городу машине он испытывал
чувство безопасности. На этом пятнадцатикилометровом пути от крыльца
наркомата до подъезда дома на Земляном валу артист практически
исключался.
Можно было спокойно курить, любоваться медленно падающими
снежинками, красиво серебрящимися на фоне еще неснятой новогодней
иллюминации, думать о чем-то, не имеющем отношения к невыносимой
реальности жизни на вершинах власти, которая, впрочем, большинству
окружающих казалась немыслимым счастьем. Со всеми ее атрибутами:
персональным автомобилем, отдельной да вдобавок многокомнатной
квартирой, служебной дачей в Серебряном бору, спецраспределителем,
Кремлевской больницей, а главное - возможностью часто встречаться и даже
разговаривать с Великим Сталиным!
Знали бы они, чего стоит такое "счастье"...
И неожиданно он вдруг вспомнил: "А ведь сегодня, по-старому.
Рождество". Последний раз Шестаков отмечал его, дай Бог памяти, на
линкоре в семнадцатом году.
Но как бы медленно ни вел шофер машину, серый огромный дом,
заселенный членами правительства, комдивами и комкорами. Героями
Советского Союза, видными писателями и полярниками, неумолимо
приближался. И вместе с ним надвигался привычный страх.
Привычный, нудный, тошнотворный, который не оставлял его много