"Патрик Зюскинд. Повесть о господине Зоммере" - читать интересную книгу автора

памяти, с полным презрением к смерти сыграл фа.
Я едва успел снять пальцы с клавиатуры, как крышка рояля захлопнулась,
и в ту же секунду барышня Функель, как ужаленная, вскочила с банкетки.
"Ты сделал это нарочно! - возопила она, задыхаясь от злости и так
пронзительно, что у меня, несмотря на глухоту, зазвенело в ушах. - Нарочно
это сделал, паршивец! Упрямый сопляк! Бессовестный маленький негодяй! Ах
ты..."
Она с диким топотом носилась вокруг обеденного стола, стоявшего
посредине комнаты, и на каждом втором слове грохала по нему кулаком.
"Но меня не проведешь, понял? Ты что себе воображаешь? Со мной твои
штуки не пройдут! Я позвоню твоей матери. Я позвоню твоему отцу. Я потребую,
чтобы тебе надрали задницу, тебя выпорют так, что ты неделю сидеть не
сможешь! Я потребую, чтобы ты три недели безвыходно сидел дома и каждый день
по три часа играл гамму соль мажор, и вдобавок ре мажор, и вдобавок ля
мажор, с фа-диезом, до-диезом и соль-диезом, пока не вызубришь их так, что
сыграешь и во сне! Ты меня еще не знаешь, негодник! Ты у меня еще... вот я
сейчас тебе... лично... собственноручно..."
И тут у нее от ярости сорвался голос, и она совсем задохнулась,
замахала в воздухе руками и побагровела так, словно вот-вот лопнет, и
наконец, схватив яблоко из стоявшей перед ней на столе фруктовой вазы,
залепила им в стену с такой силой, что оно расквасилось на стене в
коричневое пятно рядом с часами с маятником, висевшими прямо над черепашьей
головой ее матери.
И тут, словно кто-то нажал на кнопку, куча тюля шевельнулась, и из
складок одеяния, как привидение, высунулась старческая рука, чтобы
автоматически переместиться направо, к кексам...
Но барышня Функель этого даже не заметила, это видел только я. Она же,
напротив, рывком распахнула дверь, повелительным жестом указала на выход и,
когда я, шатаясь, вышел вон, с треском захлопнула ее за мной.


[Image021]


Я дрожал всем телом. Колени подкашивались так, что я едва мог идти, не
то что ехать на велосипеде. Трясущимися руками я закрепил ноты на багажнике
и повел велосипед рядом с собой. И пока я шел, ведя велосипед, в душе моей
бурлили самые мрачные мысли. Все во мне ходило ходуном, от возбуждения меня
била дрожь, как на лютом морозе, и не из-за нахлобучки барышни Функель, не
из-за угроз порки и домашнего ареста, не со страха перед чем бы то ни было,
а из-за откывшейся мне невыносимой истины, что весь мир есть не что иное,
как сплошная, несправедливая, злобная, коварная подлость. И виноваты в этой
гнусной подлости другие. А именно все. Все без исключений. Например, мама,
которая не купила мне приличный велосипед; отец, который во всем ей потакал;
брат и сестра, которые издевательски хохотали над тем, что мне приходится
ездить стоя; мерзкий кобель госпожи д-р Хартлауб, который вечно меня
терроризировал; пешеходы, которые загораживали улицу так, что я неизбежно
опаздывал; композитор Хесслер, который до смерти надоел мне своими фугами;
барышня Функель с ее лживыми обвинениями и отвратительной соплей на фа-диезе
... да и сам Господь Бог, да, так называемый Господь милосердный. Раз в