"Анатолий Павлович Злобин. Наводка на резкость" - читать интересную книгу автора

слова до сих пор остается неизвестным. Д.Н.Ушаков в своем словаре дает
версию областного происхождения. В.И.Даль считает, что "обечайка" - слово
восточное, а этимологический словарь русского языка А.Преображенского
анализирует оба эти предположения, не отдавая предпочтения ни одному из
них. "Обечайка" сводится к глаголу "вести", "веду обод" и прочее. Это
необъяснимо в звуковом отношении, утверждает Преображенский. Тогда была бы
"обичайка" или "обвичайка". Но это тоже сомнительно; во-первых, "вица" -
это гибкий прут, а не луб; во-вторых, это противоречит диалектному
"обечка", как говорят на Севере. По Далю, "обечайка" получилась из цепочки
слов: "ячейка", "ячея", "глазок невода". А может, это заимствование? -
спрашивает Преображенский.
Одно несомненно: "обечайка" старое слово и означало оно лубочный обод
на сите, решетке, коробе. Оттуда и перешло на металл. Наша обечайка - это
огромное кованое кольцо высотой до трех метров и весом до трехсот тонн.
Обечайка - основная часть реактора, из них он и сваривается. Можно сказать,
обечайка - ведущий смысл нашего производства. И наша цель.
Вот они! Всюду! Кругом нас! Обечайка плывет на кране. Обечайка
крутится на расточном станке. Обечайка завалена набок и сваривается со
своей сестрой на специальном аппарате, доставленном из Италии. Обечайка
здесь, обечайка там. Когда первый корпус начнет действовать на полную
мощность, в работе будет одновременно более сотни обечаек.
Посмотрели мы проект и ахнули: технологический маршрут обечайки по
корпусу составляет двадцать семь километров. Главный инженер завода Елецкий
задался целью: а нельзя ли сократить эти дорогостоящие переноски и
перевозки? И что же? Переставили оборудование - путь обечайки стал около
двенадцати километров, это огромный выигрыш.
Вас интересует, когда я впервые попал на завод? Про "Атоммаш" я
прочитал в газете и заинтересовался, хотя скорее платонически. А потом в
Ленинград приехал мой товарищ из Харькова. Он и соблазнил меня "Атоммашем".
Вера, это моя жена, сначала ни в какую. Решаю лететь в разведку. Попал
прямо к Елецкому, он самолично потащил меня по корпусам.
Ничего подобного тогда не было, никакой технологической мощи. Мы
шагали меж колонн по распоротой земле, и Елецкий рисовал передо мной
захватывающие технологические дали. "Здесь встанут термические печи, вы
знаете, какой они глубины? Двенадцать метров. Это же вещь! А тут, на сто
шестой оси поднимется пресс, какого в мире нет: на пятнадцать тысяч тонн.
Мы сможем создавать металл самой высшей структурой, - говорил Елецкий. - Мы
обрабатываем металл на уровне атома".
А на месте будущего пресса зияла рваная дыра, на дне которой
копошились машины. Строители забирались в земные глубины. По-моему, первый
корпус производил тогда более сильное впечатление. Сейчас все упорядочено,
все по ранжиру. А тогда все клокотало и сопрягалось. Я сразу понял про
Станислава Александровича Елецкого: это энтузиаст. Мне захотелось работать
под его началом.
"Ваше мнение?" - спросил он меня. Как сейчас помню, мы стояли тогда на
сто шестой оси. "Согласен на восемьдесят процентов. Остальное зависит не от
меня". - "Понимаю, двадцать процентов приходится на половину, у нас же
равноправие".
Вера, разумеется, сначала в штыки, но я, что называется, развернул
перед ней красочные перспективы - согласилась.