"Анатолий Павлович Злобин. Бонжур, Антуан! (Повесть) " - читать интересную книгу автора

континентами. Некоторые мои марки отмечены даже в швейцарском каталоге. У
меня самая полная "Австралия" в Бельгии. Одна эта "Австралия" стоит около
ста тысяч франков.
"Вот, оказывается, кто он! - мысленно улыбнулся я. - Только о деньгах
и толкует. Пригласил меня на приморскую виллу и тут же испугался, что может
понести расход".
У меня с собой были марки, я достал пакетик. Черный монах с жадностью
ухватился за серию "Космос", а мне предложил на выбор пять современных
"Австралии".
Я подошел к камину.
Под распятием висела большая фотография, изображавшая
представительного мужчину в генеральской форме, рядом еще портреты в
парадных мундирах, семейная группа с детьми, полковник на коне.
- Занятные фотографии. Тут и автографы есть.
- Да, они мне дороги, - ответил он, подходя к камину. - Посмотрите,
вот личный автограф Николая Александровича.
- Николай Второй, его автограф? - я был несколько озадачен: что-то до
сих пор мне не попадались птеродактили-монархисты.
- Вы не ошиблись. Мы были близки с царствующей фамилией. Трехсотлетняя
династия, одна из древнейших в Европе, и - подумать только - такой
трагический конец...
- А это кто? - продолжал допытываться я, указав на центральную
фотографию.
- Мой дядя, барон Петр Николаевич Врангель, генерал армии его
императорского величества.
- Тот самый, которого из Крыма вышибли, - не удержался я, однако тут
же поправился: - Простите, что я так о вашем родственнике.
Он снисходительно улыбнулся.
- Если хотите, его действительно вышибли, как вы изволили выразиться,
но я до двенадцати лет воспитывался в его доме и смею утверждать, что это
был высококультурный человек, честный и благородный. В двадцать втором году
он приезжал сюда, провел неделю в этих стенах. Он подарил мне тогда этот
значок. - Монах показал на медный крест, покрытый черной эмалью. - Видите
надпись: "Лукул". Так называлась личная яхта Петра Николаевича. Значок
выпущен всего в нескольких экземплярах, ему цены нет. Дядя умер в Брюсселе
совсем молодым, сорока девяти лет от роду.
Воздух в комнате становился все более спертым, пыль лезла изо всех
углов, першило в горле. Захотелось на свежий воздух. Можно было просто
распрощаться и уйти, но я еще должен был задать монаху несколько вопросов.
- Может, выйдем во дворик, - предложил я, выглянув в окно: там были
столик и скамья.
С холмов тянуло свежестью. Холмы толпились по горизонту, разбегались в
обе стороны. А по холмам - поля, перечеркнутые изгородями, купы ближних и
дальних рощ, ленты дорог с поспешающими машинами, светлые пятна домов и
сараев - вполне житейский и суетный вид. Но даже и здесь, на воздухе,
старец казался пыльным и замшелым. Зато я вздохнул свободно.
- Разрешите задать вопрос, Роберт Эрастович, для меня, можно сказать,
решающий: что вы знаете про особую диверсионную группу "Кабан"?
- Кажется, ваш отец был в этой группе? - уточнил он, глядя на меня
внимательным взглядом. - И вы хотите теперь найти живых свидетелей?