"Исаак Башевис Зингер. Страсти и другие рассказы" - читать интересную книгу автора

во-вторых, потому, что не понимал по-испански.
Ханка приходила каждый вечер, всегда в одно время с точностью до
минуты, если не до секунды. Она возникала совершенно бесшумно. Я поднимал
глаза и в сумерках различал призрачный силуэт. Обычно я заказывал ужин, и
Ханка ровным, монотонным голосом, напоминавшим мне голос тети Ентл, заводила
монолог. Однажды она рассказала о своих детских годах в Варшаве. Они жили на
Козьей улице в нееврейском квартале. Ее отец, фабрикант, был постоянно в
долгах - на грани банкротства. Мать Ханки заказывала ей платья из Парижа.
Лето семья проводила в Сопоте, зиму - в Закопане. Брат Ханки - Здислав,
учился в частной гимназии. Старшая сестра -Ядзя обожала танцы, но мать
решила, что второй Павловой или Айседорой Дункан должна стать именно Ханка.
Учительница танцев была садисткой. Сама увечная уродина, она добивалась от
своих учениц недостижимого совершенства. Она округляла глаза, как орлица, и
шипела, как змея. Издевалась над Ханкой из-за ее еврейства.
- Мои родители, - рассказала Ханка, - полагали, что есть только одно
средство от всех наших бед - ассимиляция. Мы должны были превратиться в
стопроцентных поляков. Но какие же из нас могли получиться поляки, когда мой
дед Ошер, сын вашей тети Ентл, даже польского языка не знал. Когда он
приходил к нам
в гости, мы просто сгорали со стыда. Мой дед по материнской линии, Юдл,
тоже едва говорил по-польски. Как-то раз он рассказал нам, что мы происходим
от испанских евреев, тех, которых выгнали из Испании в пятнадцатом веке.
Наши предки сначала пришли в Германию, а потом, во время Столетней войны, в
Польшу. Я всегда ощущала свое еврейство. Ядзя и Здислав оба были
светловолосые и голубоглазые, а я - темная.
Меня рано начали мучить вечные вопросы: для чего человек рождается?
почему умирает? чего хочет Бог? почему в мире так много страданий? Мама
заставляла меня читать польские и французские романы, а я тайком читала
Библию. Когда в Книге Притч я наткнулась на слова: "Миловидность обманчива,
и красота суетна", я влюбилась в эту книгу. Может быть, именно потому, что
моя семья боготворила телесную красоту, я развила в себе стойкую ненависть к
плоти. И мать, и сестра восторгались привлекательностью киноактрис. В
танцевальной школе главными темами разговоров были бедра, ляжки, щиколотки,
груди. Стоило кому-нибудь из воспитанниц прибавить четверть фунта, наша
преподавательница устраивала дикий скандал. Мне все это казалось мелким и
пошлым. От бесконечных тренировок у нас были неестественно развитые мышцы и
мозоли на ногах. Меня часто хвалили за мои танцевальные успехи, но на самом
деле я была одержима дибуком старого талмудиста, одного из тех седобородых
стариков, которых прогоняла наша служанка, когда они приходили к нашему дому
просить милостыню. Мой дибук спрашивал меня: "Перед кем ты собираешься
танцевать? Перед нацистами?"
Незадолго до войны, когда польские студенты устроили охоту на евреев в
Саксонском саду, а Здиславу пришлось стоять на лекциях в университете,
потому что он отказывался сидеть на специальных "еврейских" скамьях, мой
брат стал сионистом. Но мне было ясно, что все эти неверующие евреи в
Палестине больше всего хотят походить на гоев. Брат играл в футбол. Он был
членом спортивного клуба "Маккаби". Он поднимал гири, чтобы нарастить
мускулы. Как жутко, что все мои жизнелюбивые родственники погибли в лагерях,
а меня судьба забросила в Аргентину.
Испанский я выучила легко, слова словно сами меня находили. Я пробовала