"Исаак Башевис Зингер. Страсти и другие рассказы" - читать интересную книгу автора

стулом стоял специальный стюард, проворно подливавший в бокал вино, стоило
мне сделать хотя бы один глоток. За обедом и ужином играл джаз-банд из пяти
человек. Через день капитан приглашал всех на "коктейл парти". Однако
сблизиться с кем-либо мне так и не удалось. Те несколько человек, которые
говорили по-английски, держались особняком. Мужчины, все молодые гиганты под
метр девяносто, играли в шафл-борд и плескались в бассейне. Женщины, на мой
вкус, были слишком высокими и спортивными. Вечерами они либо танцевали, либо
курили и потягивали вино, сидя
в баре.
Я решил не навязывать никому своего общества, и, похоже, мое решение
было встречено с пониманием. Никто не обращался ко мне ни с единым словом. Я
даже начал подумывать, что каким-то таинственным образом я превратился к
невидимку. Постепенно я вообще перестал посещать капитанские "фуршеты" и
попросил, чтобы еду приносили в мою каюту. На Тринидаде и в Бразилии, где
корабль стоял по целому дню, я прогуливался в гордом одиночестве. Книг с
собой почти не взял в необъяснимой уверенности, что на корабле будет
библиотека. Но вся библиотека свелась к единственному шкафу со стеклянными
дверцами, в котором стояло около полусотни томов на испанском и дюжина на
английском - в основном, потрепанные путеводители столетней давности. К тому
же, шкаф был постоянно заперт и, всякий раз, когда я хотел поменять книгу,
начинались долгие поиски ключа. Меня посылали от одного члена команды к
другому. В конце концов кто-то из офицеров с эполетами записывал в тетрадь
мое имя и номер каюты, а также название книги и имя автора. На это уходило
минимум четверть часа.
Когда корабль приблизился к экватору, я перестал выходить на палубу в
дневные часы. Солнце пекло невыносимо. Дни стали заметно короче, а ночь
наступала мгновенно. Только что было светло, а в следующую секунду - полная
темнота. Солнце не опускалось, а словно бы падало в воду, как метеор. Поздно
вечером, когда я на несколько минут все же выбирался из каюты, в лицо бил
горячий ветер. Волны страстно ревели и бушевали: "Мы должны плодиться и
размножаться! Мы должны истощить все силы сладострастия!" Океан пылал, как
лава, и казалось, я вижу, как мириады живых существ - водоросли, киты,
какие-то морские монстры - предаются чудовищной оргии у самой поверхности и
в недоступной пучине. Здесь бессмертие было законом. Все мироздание
неистовствовало. Временами чудилось, что я слышу свое имя: дух бездны звал
присоединиться к их ночным танцам.
В Буэнос-Айресе меня встречали мой импресарио, низенький, кругленький
Шацкель Полива, и какая-то молодая женщина, отрекомендовавшаяся моей
родственницей Ханкой, правнучкой моей тети Ентл по первому мужу. На
самом деле мы с Ханкой не могли быть родственниками, потому что мой дядя
Аарон был
третьим мужем Ентл.
На Ханке, маленькой, худенькой брюнетке с полными губами и черными, как
оникс, глазами, было черное платье и черная широкополая шляпа. Она выглядела
лет на тридцать - тридцать пять. Ханка сразу же сообщила, что в Варшаве она
спаслась от нацистов только потому, что ее спрятали в арийском квартале. На
мой вопрос о профессии она ответила: "Я танцовщица". Надо сказать, что мне и
самому это пришло в голову, едва я взглянул на мускулистые икры. Я спросил,
где она танцует, и она ответила: "На всяких еврейских праздниках и когда
собственные проблемы пятки жгут".