"Йоханнес Марио Зиммель. Горькую чашу - до дна! " - читать интересную книгу автора

вынужден был сохранять рассудок и благоразумие, если надеялся еще спасти нас
обоих от этой лавины бед. Я вынужден заставить себя держаться с ней жестоко
и грубо, не раскисать.
- Ты будешь делать только то, что я тебе скажу. Поняла?
- Но мама...
- Мама ничего не должна знать. Если она что-то заподозрит, мы пропали.
- Я больше не могу... Я не выдержу... Папит, я не могу глядеть ей в
глаза... Не могу с ней говорить...
Я слышал голос Шерли, любимый ее голос: такой же чистый, такой же
трогательный, каким он оставался в моей памяти после всех тех ночей и
объятий, полных отчаяния и сознания вины, которыми сменилось опьянение
первых встреч. Я был старше. Опытнее. Если я сейчас не совладаю с нервами,
мы оба пропали. И я вновь заставил себя держаться с ней холодно, твердо и
жестко.
- Мы говорим по телефону. И не имеем права рисковать. Положи трубку. Я
тебе напишу. Сегодня же. И пошлю авиапочтой, экспресс. До востребования.
Главпочтамт. Пасифик-Пэлисэйдс. Как всегда.
- И что же... Что же?
- Все будет в письме. В Лос-Анджелесе у меня есть друзья. Они помогут.
- Не хочу ничьей помощи!
- Ты сделаешь так, как я напишу. В нашей... в этой ситуации ты просто
не можешь поступить иначе. Разве ты этого не понимаешь?
Молчание. Потом над пустынями, горами и лесами Нового Света, над
темными глубинами океана до моего уха донесся шепот несчастного ребенка, и
сердце мое болезненно сжалось:
- Я... понимаю...
- Вот и хорошо. - Холодным, безжалостным и холодным я был обязан
оставаться, если хотел помочь нам обоим, если хотел оградить нас от гибели и
грязи, скандала и позора.
- А можно мне... можно мне пойти к отцу Хорэсу?
Так звали ее священника. Мать воспитала Шерли верующей католичкой. И
теперь она страдала от этого. С тех пор как между нами все началось, я не
позволял ей исповедоваться. Она подчинилась, потому что любила меня, но я
уверен, что мрачные пророчества и кары, предназначенные ее религией для
таких грешников, как мы, преследовали ее и в тяжких, мучительных снах.
- Ни в коем случае! Ты не пойдешь к нему, слышишь?
- Но я должна! Я должна все сказать ему, Папит!
- Нет!
- Я буду проклята... Мне никогда не простится, если я не...
- Не хочу больше слышать об этом! Ни слова, понимаешь, ни единого слова
об этом ты не скажешь ни одной живой душе!
Молчание.
- Повтори!
- Ни слова... Ни единого слова...
- Ни отцу Хорэсу, ни подруге, никому.
И голос, растерянный детский голос, запинаясь и захлебываясь слезами,
прошептал мне в ухо:
- Сделаю все, как ты скажешь... Только так, как ты скажешь... Прости,
что я причиняю тебе столько волнений...
Меня прошиб пот. А я-то? Я-то что ей причинил?