"Валентина Журавлева. За 20 минут до старта " - читать интересную книгу автора

дозволенные и недозволенные. В воздухе около двадцати одного процента
кислорода, остальное - азот. А в легких кислорода всего семнадцать
процентов. Наши легкие похожи на плохо проветриваемую комнату, с каждым
вдохом мы обновляем только одну девятую легочного воздуха. Отсюда и берется
эта разница в четыре процента. Четыре процента - чертовски много для
ныряльщика. Поэтому перед стартом ныряльщик проделывает серию глубоких
вдохов и выдохов, вентилирует легкие. Это называется гипервентиляцией.
Правила соревнований разрешают гипервентиляцию. Это, так сказать,
дозволенная уловка. Но кое-кто додумался заменять гипервентиляцию
оксивентиляцией. "Окси" - значит "кислород". Оксивентиляция - вдыхание
чистого кислорода. Берется кислородная подушка - и человек глубоко вдыхает и
выдыхает кислород. Легкие наполняются стопроцентным кислородом. В результате
наступает состояние, при котором человеку не хочется дышать, дыхательный
центр как бы выключается. Медики называют такое состояние "апноэ". Иногда
"апноэ" продолжается десять - пятнадцать минут, представляете, что это может
дать ныряльщику?..
Так вот, оксивентиляция - уловка недозволенная. Правила соревнований
требуют, чтобы ныряльщик за пятнадцать минут до старта был на месте. Никаких
отлучек!
Этот парень, Олден, не прибегал к оксивентиляции. За четверть часа до
старта он стоял у всех на виду, разговаривал, смеялся - нет, тут не было
никакой оксивентиляции. В эти пятнадцать минут до старта к нему не мог бы
придраться даже самый придирчивый судья! Но пятью минутами раньше он
удалялся в свою раздевалку с тренером и доктором Фрадье. И никого из
посторонних туда не пускали. Бартлет говорил репортерам: "Нельзя. Последний
инструктаж и осмотр". Это длилось всего пять минут. И так - перед каждым
соревнованием.
Изучая материал, собранный агентами Барримора, я сразу отметил это
обстоятельство. Бартлет старался каждый шаг Олдена использовать для рекламы,
и только эти пять минут он скрывал от репортеров, от зрителей, от всех.
И еще одно обстоятельство. Доктор Фрадье всегда приходил на
соревнования с небольшим чемоданчиком из крокодиловой кожи. При бассейнах
есть медицинские пункты - зачем, казалось бы, доктору приходить с
чемоданчиком? И зачем импрессарио Бартлет платит доктору по четыреста
долларов в месяц - больше, чем Олдену?
В общем, я доложил Барримору о своих выводах. "Слушайте, Эзертон, -
сказал мне Барримор. - Завтра соревнования. Наш клиент требует, чтобы тайна
была раскрыта сегодня. Даю вам два часа. Он так и сказал: "Два часа".
Что можно сделать за два часа? Пять лет я работаю в бюро "Чемберс и
Барримор", я провел шестьдесят четыре дела, сам Барримор считает меня лучшим
детективом... Но два часа - это немыслимо! Есть предел человеческим
возможностям. Так я и заявил Барримору.
Он молча смотрел на меня своими маленькими глазками. Клянусь вам - это
было страшно! Они ничего не выражали, эти глазки. Такой взгляд бывает у
бульдога - и вы не знаете, собирается ли он вцепиться мертвой хваткой или
вообще не замечает вас.
Барримор долго молчал. Потом он откинулся на спинку кресла, и я понял -
гроза миновала. "Вы болван, Эзертон, - сказал мне Барримор. - Вы ничему не
научились за пять лет. Но я вам покажу, как надо работать. Идемте".
Через минуту машина Барримора мчала нас к доктору Фрадье. "Посмотрите,