"Валентина Журавлева. Сквозь время" - читать интересную книгу автора

сердечная функция возобновлялась! Нет, нет, коллега, дайте мне досказать...
Самое главное - при глубоком охлаждении и замедленном кровообращении человек
живет, но... - Зорин поднял палец, - но все жизненные процессы замедляются в
сотни раз... Ну, что вы хотите сказать?
Садовский молчал.
- Сейчас ваша болезнь неизлечима, - Зорин запнулся, вопросительно
посмотрел на Садовского, повторил, - да, неизлечима! Вы это знаете лучше меня.
Но если вы согласитесь, мы обманем проказу. Вам нужно, - он поправился, -
науке нужно восемь лет? Превосходно! Эти восемь лет для вас будут одним
месяцем.
Садовский молчал.
- Я провел уже десятки опытов, - говорил Зорин. - Продолжительность
переохлаждения, правда, не превышала трех недель. Но здесь дело идет о жизни.
Единственная возможность... И потом, вы понимаете, при необходимости
эксперимент можно прервать. Простите, я хотел сказать не эксперимент, а...
это... лечение...
Садовский надел очки. Потянулся к вазе с цветами, поправил ландыши.
Зорин сосредоточенно, словно это имело очень важное значение, вытирал
бритую голову.
Садовский встал. Сказал твердо:
- Не хочу!

* * *

С Волги тянуло несильным, но холодным ветром. Ночью снова выпал снег, и
Садовскому приходилось утаптывать тропинку. Узкая, едва видная под снегом, она
петляла между деревьями. По старой - кто знает, сколько десятилетий
существовавшей, - традиции каждый больной, попав в лепрозорий, сажал дерево.
Больные верили: вырастил дерево - выздоровеешь. Вр^чи говорили: труд отвлекает
- это полезно. И традиция соблюдалась строго. В последние годы многие
излечивались, но никто не уезжал из лепрозория, не посадив дуб, вяз или
осокорь.
Прежде Садовский просто не обращал на это внимания, он верил только в
науку. Теперь он понимал, что, кроме науки, есть многое другое, что
объединяется довольно неопределенным словом "жизнь".
Он облюбовал место и решил весною посадить дубок. Главному врачу он
сказал серьезно: "Труд, говорят, отвлекает". Тот ответил тоже серьезно: "Это,
говорят, полезно".
Почва здесь была дрянная - песчаник, солончаки. Сам по себе рос только
ак-джусаи - белая полынь. Чтобы дерево принялось, приходилось поработать. Это,
наверное, и в самом деле было полезно.
Деревья росли вперемежку - старые и молодые. Па холме, выше остальных,
стояли три вяза. Их посадил штурман дальнего плавания, заразившийся проказой
где-то на Гавайях. Он называл деревья по-морскому: среднее, то, что повыше, -
гротом, два других - фоком и бизанью. Летом они действительно напоминали мачты
с наполненными ветром зелеными парусами. Штурмана вылечили, и года два назад
он покинул лепрозорий. Деревья-мачты остались. По соседству с ними Садовский и
собирался посадить свой дубок. Сейчас здесь был только снежный сугроб.
Садовский медленно обошел его. Правая нога побаливала. Ощущение было
такое, как от холода. Но он знал, что холод этот совсем особого рода. Он