"Юрий Жулин "Проект "Четыре комнаты"" - читать интересную книгу автора

калейдоскопа. И вот однажды, поздно вечером, в своей лаборатории, отпустив всех
сотрудников по домам, в одиночку, с помощью ножного привода, Ломоносов добился
неслыханной скорости вращения тубуса. Когда же он, не прекращая крутить педали,
поднес свое лицо к окуляру, удивлению не было границ - на дне бешено крутящегося
калейдоскопа Ломоносов увидел стойкое изображение. Это было человеческое лицо.
Hад Бастилией сгущались лиловые сумерки. Где-то далеко, на воле,
прелестная гризетка бранила неверного гвардейца, да так, что тот поминутно
краснел и затыкал уши. Богобоязненные парижане, полагая, что уже наступил или
вот-вот наступит конец света, залезали в погреба и припадали губами к старым,
запылившимся и закоптившимся, но от этого лишь более драгоценным бутылкам
бургудского, еще дедовских запасов. Жоффруа, трепеща и замирая, то ли от
сознания серьезности момента, то ли от голода и холода, которыми его вздумали
морить охранники за попытку подкупа тюремного врача, прильнул к камере.
Часы в кабинете младшего помощника Михайло Василича прокуковали два раза.
"Дважды два - четыре" - тут же сообразил великий ученый. Четыре часа назад он
плотно отужинал в компании пятидесяти ближайших друзей. Спать можно будет лечь
уже через час - по совету своего коллеги и личного доктора Карла Блюхенштерна,
Ломоносов никогда не бросался в объятия Морфея на полный желудок. Под окном
какой-то загулявший солдатик обещал государыне океаны блаженства. Hа его
счастье, ни сама государыня, ни кто-либо из ее наперсников, наушников и
подкаблучников его не слышали. Жахнув для порядка стакан водки и закусивши
свежей луковицей, Михайло Василич не моргая уставился в жерло калейдоскопа:

- Ты кто? - испуганно спросил Ломоносов у незнакомой физиономии,
обнаружившейся в недрах игрушки.
- С того света посланник, - не растерялся Жоффруа. Терять ему было нечего
- он не ел уже пять дней, да и, по совести говоря, принял пышущий здоровьем лик
Михайло Василича за предсмертное видение.
- А ну, вылезай оттудова, шельмец! - рявкнул Ломоносов. Забыв о том, что
разговор ведется на французском языке, он вообразил, что один из этих юрких
мальчишек, обучающихся при лаборатории, еще днем забрался внутрь калейдоскопа и
теперь срывает важнейший опыт.
- Я бы с радостью, - вздохнул француз, - только меня на замок заперли.
- Та-а-ак, - от неожиданности промолвил великий русский ученый.
- Скажи-ка, а как ты здесь очутился? - спросил Жоффруа у лика Ломоносова,
еле-еле помещающегося в камере Обскура.
- А кого ты ожидал здесь увидеть? - осерчал Михайло Василич. - Это же мой
кабинет!
- И не тесно вам в таком кабинете? - посочувствовал было Суиратон.
- Чья бы реторта бурлила! Сам-то ты как там помещаешься?
- Hе своей волею, а токмо что повелением короля моего Людовикуса ХIV, -
начал оправдываться несчастный заключенный.
- Так и знал, что в этом деле замешаны французские шпионы! Терпеть не могу
государственные интриги! - с этими словами Ломоносов оторвался от калейдоскопа,
оторвал его от земли (что было не так-то просто, ибо один только ножной привод
весил 40 пуд - изобрести велосипед архангелогородскому самородку так и не
удалось). Hо ярость придала Ломоносову сил, и он, свирепо вращая глазищами,
замахнулся было паскудным изобретением на весь белый свет, но потом пожалел своё
детище, малое да неразумное, всплакнул, размяк, тщательно завернул его в чистую
тряпицу и запрятал этот запеленутый по всем правилам предмет в сейф, на который