"Андре Жид. Пасторальная симфония" - читать интересную книгу автора

нее самыми лучшими, но зато разум ее все время восстает и нередко берет верх
над сердцем.
- Куда же оно теперь денется? - спросила она после того, как девочка
была наконец устроена.
У меня задрожала душа, когда я услышал этот средний род, и я с трудом
совладал с движением негодования. Все еще под сильным впечатлением своей
долгой и мирной думы я сдержался и, повернувшись к своим, снова ставшим в
кружок, положил руку на голову слепой.
- Я привел потерянную овцу, - сказал я со всей торжественностью, на
какую я был способен.
Но Амелия не допускает мысли, что в евангельском учении может
содержаться крупица неразумия или сверхразума. Я увидел, что она собирается
возражать, и тогда я сделал знак Жаку и Саре, уже привыкшим к нашим мелким
супружеским пререканиям и к тому же весьма мало любопытным от природы (часто
даже недостаточно любопытным, по-моему). Но поскольку жена все еще была в
замешательстве и как будто даже раздражена присутствием посторонней:
- Ты можешь говорить и при ней, - вставил я: - бедная девочка ничего
не понимает.
Амелия начала с заявления, что она мне нисколько не возражает, - это
обычное начало ее нескончаемо длинных разговоров, - и что ей, как всегда,
остается только подчиняться всем моим абсолютно непрактичным, идущим вразрез
с приличиями и здравым смыслом выдумкам. Выше я уже упоминал, что я еще
ровно ничего не решил относительно будущего устройства этой девочки. Я всего
только предусматривал (и при этом крайне смутно) возможность устроить ее у
нас и должен сказать, что никто другой, как сама же Амелия, натолкнула меня
на эту мысль, когда спросила, не нахожу ли я, что "у нас в доме и без того
народу довольно". Потом она подчеркнула, что я всегда вырываюсь вперед,
нисколько не заботясь о том, хватает ли сил у тех, кто живет со мной рядом;
что, по ее мнению, пятерых детей и без того с нас достаточно и что после
появления на свет Клода (который как раз в эту минуту, словно откликаясь на
свое имя, начал кричать в колыбели) "счет", можно сказать, переполнен и что
она совсем сбилась с ног.
При первых словах ее пропроведи из глубины моей души к самым губам
подступили евангельские слова, но я их все-таки не сказал, ибо мне всегда
казалось бестактным прикрываться в житейских делах авторитетом священного
писания. Но, когда она сослалась на усталость, я сконфузился, припомнив, что
уже не в первый раз мне случается перекладывать на плечи жены последствия
необдуманных порывов моего рвения. Впрочем, ее укоры уяснили мне собственный
долг; я кротко попросил Амелию рассудить, не поступила бы и она на моем
месте совершенно так же, и неужели она могла бы покинуть в беде существо,
которому явно не на кого больше опереться? Я прибавил, что я не делаю себе
никаких иллюзий относительно того груза новых забот, который прибавит к ее
хозяйственным хлопотам уход за увечной жилицей, и что я сожалею о том, что
не в состоянии достаточно часто приходить ей в этом на помощь. Под конец я
успокоил ее, как мог, и просил ее не срывать на неповинной девочке досады,
которой та безусловно не заслужила. Я указал еще и на то, что Сара уже в
таком возрасте, когда она может гораздо больше помогать матери, а Жак и
совсем обойдется без ее забот. Одним словом, господь вложил в мои уста
нужные слова для того, чтобы помочь ей примириться с фактом, который, - я
глубоко в том убежден, - она давно бы уже приняла, если бы самое событие