"Андре Жид. Пасторальная симфония" - читать интересную книгу автора

Сколько вещей можно было бы устроить легко, не будь тех химерических
затруднений, которые люди любят иногда себе выдумывать. С самого детства
сколько раз мы отказываемся сделать намеченное нами дело единственно потому,
что вокруг нас все время повторяют: он никогда этого не сделает!
Слепая позволила увести себя как какую-то инертную массу. Черты лица ее
были правильны и довольно красивы, но совершенно лишены выражения. Я взял
одеяло с тюфяка, на котором она, видимо спала в углу, под внутренней
лестницей, выходившей на чердак.
Соседка проявила любезность и помогла мне ее тщательно закутать, так
как ночь была светлая, но холодная; когда фонарь кабриолета был зажжен, я
пустился в путь, увозя приникший ко мне ком тела, лишенный души, - тела,
жизнь которого я воспринимал через передававшуюся мне едва ощутимую теплоту.
Всю дорогу я думал: неужели она спит? И что это за непробудный сон! Чем
отличается у нее бодрствование от сна? Жилица ее непросветленного тела -
душа, должно быть, ждет, замурованная, чтобы коснулся ее наконец луч твоей
благодати, господи! Позволь же моей любви совлечь с нее, если можно, эту
ужасную тьму!
Я настолько пекусь об истине, что не хотел бы умолчать о том нелюбезном
приеме, который я встретил по возвращении домой. Жена моя - подлинный
цветник добродетелей; даже в самые тяжелые минуты, которые нам случалось
иногда переживать, я не имел случая ни на мгновение усумниться в высоких
качествах ее сердца; но ее природное милосердие не терпит неожиданностей.
Это - женщина порядка, которая не любит ни преувеличивать, ни преуменьшать
велений долга. Самое милосердие ее отличается размеренностью, как если бы
богатства любви можно было вообще исчерпать. Это - единственный наш пункт
расхождения...
Первая ее мысль, когда она увидела в тот вечер, что я приехал с
девочкой, отлилась в восклицании:
- Что это еще за бремя ты взвалил на себя?
Как и всегда, когда между нами должно было произойти объяснение, я
начал с того. что поспешил удалить детей, которые стояли тут же, разинув
рты, полные вопросов и удивления. О, как далек был этот прием от того, чего
мне так сильно хотелось! Одна только малютка Шарлотта стала вдруг плясать и
хлопать в ладоши, сообразив, что из кабриолета должно появиться что-то
новое, что-то живое. Но все остальные, уже вышколенные матерью, быстро
сумели ее охладить и образумить.
Наступила крайне стеснительная минута. И так как ни жена, ни дети не
знали, что перед ними находится слепая, они никак ни могли объяснить себе
того исключительного внимания, с которым я направлял ее шаги. Я сам был
до-нельзя выбит из колеи теми странными стонами, которые стала испускать
несчастная калека, едва лишь моя рука оставила руку, за которую я держал ее
во время поездки. Это не было человеческим стоном: можно было подумать, что
жалобно скулит собачонка. Вырванная в первый раз из узкого круга привычных
впечатлений, составлявших для нее весь ее мир, она никак не могла устоять на
ногах, а когда я придвинул ей стул, она свалилась на землю, точно совсем не
зная, что на него можно сесть; я подвел ее ближе к очагу, и она несколько
успокоилась, когда ей удалось опуститься на корточки в той самой позе, в
которой я увидел ее в первый раз прижавшейся к облицовке камина у старухи. В
кабриолете она тоже соскользнула с сиденья и всю дорогу сидела у моих ног. И
все-таки жена стала мне помогать, ибо естественные движения оказываются у