"Андре Жид. Страницы из дневника" - читать интересную книгу автора

невозможностью теперь самим добывать себе все необходимое. Но было бы крайне
ошибочно заключать, что животные от этого становятся счастливее. Ведь
природа без вмешательства человека устраняет всякое существо, которое не
может само удовлетворять свои потребности и наименее способно к
сопротивлению. Человек покровительствует хилым и больным, искусственно
удлинняет их жизнь; отсюда - следствие: человек не только не уменьшил
страдания на земле, а наоборот, всюду распространил его и усилил, часто даже
из чувства жалости.
Я вновь узнаю это состояние благоговения, когда чувства, мысли и все
существо твое проясняются и устанавливаются в порядке субординации*, совсем
как во времена моей юности. Впрочем, едва ли можно сравнивать теперь мои
убеждения с верой. Я добровольно разубедил себя на очень долгое время во
всяком credo, которое рушится при первом же независимом анализе. Но мое
нынешнее credo родилось как раз из этого анализа. Оно не включает в себя
ничего "мистического" (в обыкновенном смысле этого слова), так как это
состояние не может искать помощи и столь желанного выхода в молитве. Просто,
мое существо направлено к определенной мечте, к определенной цели. Все мои
мысли невольно сходятся на ней. Если понадобится моя жизнь, чтобы обеспечить
успех СССР, я немедленно отдам ее, слившись с множеством тех, кто жертвовал
и пожертвует своей жизнью ради той же цели.
_______________
* Такова уж природа гипотезы, что стоит лишь человеку ее возыметь, как
для нее все оказывается подходящей пищей, и с момента ее зарождения в вашей
голове она находит себе подкрепление во всем, что вы видите, слышите,
читаете или узнаете. Так всегда и "случается". (Стерн - "Тристрам Шенди",
гл. 44). _______________
Я пишу эти строки совершенно хладнокровно и с полной искренностью - из
настоятельной потребности оставить после себя хоть это свидетельство, если
смерть застигнет меня раньше, чем я успею высказаться до конца.
Они слишком твердо верят в то, что нас ничего не стоит одурачить. Я уже
наблюдал это в эпоху Дрейфуса... По их мнению, дрейфусары сплошь состояли
либо из отъявленных негодяев, либо из простофиль. Прекрасно сознавая, что
правда не на их стороне, они дошли до того, что заделались апологетами лжи.
"Существуют, - толковали они, - опасная правда и полезная ложь. Любовь к
истине приводит подчас к глупости; нужно уметь различать; все относительно;
одна религия может стремиться к абсолютному. Но коль скоро спустишься в
определенную эпоху, в историю, тогда событие, лишенное собственного цвета,
принимает окраску падающего на него освещения. Приходится считать за истину
то, что кажется наиболее походящим".
О, с каким презрением отношусь я теперь к столь услужливо преподносимым
нам сведениям, благодаря той поспешности, с какой их принимают на веру! Что
за отказ от критики! Что за отсутствие контроля! Что за внезапное доверие к
показаниям, самым спорным, самым заинтересованным! Я не вижу никакого
истинно критического духа в скептицизме, развивающемся лишь в одну сторону.
Какая другая причина, кроме собственных интересов, заставляет их поверить
этим свидетельствам, а не иным? Как можно составить себе мнение на основании
столь сомнительных данных? Раз вопрос освещается однобоко, то как не
заподозрить плутовства за этими свежеиспеченными мнениями?
Иногда бывает, и, думается мне, довольно часто, что тайная причина
непонятного с виду явления, причина, которую сплетники рады обозвать