"Андре Жид. Страницы из дневника" - читать интересную книгу автора

подобных примеров, возмездие это уготовано со времен инквизиции. Да и не к
чему забираться так далеко! Но не вижу, увы, в этой ярости знака настоящего
освобождения. В ней есть нечто спазматическое и, возможно, преходящее.
Пусть возмущающиеся жестокостями скажут, может ли цыпленок вылупиться
из яйца, не разбив скорлупы.
Но особенно хотелось бы мне пожить подольше, чтобы увидеть, как
увенчался успехом русский план и как склоняются перед ним государства
Европы, упорствовавшие в его непризнании. Как могла перестройка столь новая
и столь всеобъемлющая осуществиться без периода глубокой дезорганизации?
Никогда еще не смотрел я в будущее с таким жадным любопытством. От всего
сердца приветствую я эту попытку, столь гигантскую и в то же время столь
человечную. В ее успехе всего охотней сомневаются верующие, те, кто гонит
прочь всякое сомнение, коль скоро оно задевает их религиозные убеждения. Они
не допускают веры, которая настолько отличается от их мистической веры, что
восстает на нее. Перед свершившимся чудом, чудом единственным и реальным
(самое слово "чудо" кажется здесь обмолвкой) они корчат скептиков, а ведь
первое условие осуществления этого плана - беззаветно верить, что он
осуществится.
Третьего дня обедал у Артура Фонтэна; Фонтэн рассказывал мне, как моего
дядю, Шарля Жида*, пригласил однажды (перед войной, по всей видимости)
Сушон, намереваясь свести его с иностранными экономистами, жаждавшими с
дядей познакомиться. Обед ничего не "дал": дядя проронил, обращаясь к
соседям, несколько пустяковых слов. Думали, что он станет разговорчивей за
кофе. Перешли в гостиную; дядя забился в угол, нашел на столе журнал, уселся
в кресло и принялся читать. Гости, одни с большим, другие с меньшим
нетерпением, ждали, пока он прекратит это неуместное чтение, и вот, в конце
концов, дядюшка решается заговорить:
_______________
* Шарль Жид (1849 - 1932) - известный экономист. (Прим. перев.).
_______________
- М... м-да... Очень интересный журнал. Никогда его не читал. Нет ли у
вас предыдущего номера?...
Высокомерие? Гордость? Нет, конечно, нет; напротив, инстинктивное
съеживание, лишь только ему приходилось итти вперед и как-то себя показать.
А еще - невероятная трудность для него примениться к обстоятельствам,
ввязаться в игру, удовлетворить чьи-то ожидания; сам он ничего от
посторонних не ждал. К тому же ничего более естественного, безалаберного,
наивного. Никакого старания выделить себя, как это бывало у Дега. Он,
по-моему, никогда не обращал внимания на себя, да и на других, - он их не
примечал. Способен, правда, на нерушимую привязанность, но всегда чуточку in
abstracto, непроницателен и непроницаем, за исключением мира идей. Отсюда
следствие: соображения, связанные с личным интересом, своим ли, чужим ли,
никогда не оказывали влияния ни на мысли его, ни на поступки. Трудно
представить себе человека, которым бы так восхищались и которого так мало
любили.
Вчера высидел целый час в цирке Медрано. До глубины души деморализован
буйной радостью публики перед прескверно разыгранной и невообразимо дурацкой
клоунадой. Плоско к тому же, и похабно. Нечего делать, нечего ждать от
подобной публики. Но нет более удручающей участи, чем быть (против своей
воли!) одним из избранных и не иметь возможности общения с громадным