"Сергей Жемайтис. Побег (Главы из романа) " - читать интересную книгу автора

канаты. В карцере не было иллюминатора, а только зарешеченное окошко в
дверях. Бревешкин не отходил от окошка и жаловался на свою судьбу
сторожившему его часовому Грицюку.
- Только подумай, братец, в какое дело втравили меня господа офицеры.
Снеси, говорят, письмо, десять фунтов получишь. И все было бы по форме, если
бы не этот Зуйков... - последовало ругательство, длившееся не меньше минуты.
- Во брешет! - Грицюк поскреб затылок и, опершись на винтовку,
терпеливо ждал. Его смуглое лицо выражало усталость и скуку. Такое выражение
оно приняло, как только его "забрили", и лишь когда разговор заходил о доме,
Украине или когда вечерами в хорошую погоду подвахтенные пели, Павло Грицюк
становился совсем другим человеком, с лица сходили скука, усталость, глаза
энергично блестели, а вялые мускулы наливались силой.
Выдав "заряд" по адресу Зуйкова, Бревешкин пригрозил переломить ему все
ребра и, вдруг сникнув, спросил:
- Как там матросы? Поди, озверели?
- А ты думал - похвалят?
- Вот подлецы, мало их пороли в пятом году, поросячьих сынов, -
последовало новое длиннейшее ругательство, а затем вопрос: - А что мне сулят
эти каторжные души?
- Да ничего такого. Толкуют, что спишут за борт, только не мают часу.
- За борт?
- Да. Если полевой суд не расстреляет.
- Да ты что?
- Да ничего. За измену всегда вешали, а тут просто расстрел. Скажи
спасибо.
В словах Грицюка чувствовалось безразличие, скука и уверенность, что
судьба заключенного решена раз и навсегда, а следовательно, и толковать об
этом нечего. В довершение всего часовой посоветовал:
- Ты бы с отцом Сидором поговорил трошки, все он ближе к богу, мабуть,
какой совет даст, что делать твоей окаянной душе, когда она полетит на небо.
Может, и тебе в рай можно? Как-нибудь боком?
От таких слов у Бревешкина помутилось в глазах.
Грицюк усмехнулся. Ему не было жалко человека, который хотел оставить
его на "неметчине" бог весть на какое время; а сейчас еще можно поспеть к
сбору урожая. Грицюк прислонился к переборке и задумался, представляя себе,
как он идет по проселку, мимо своего поля, рано поутру, когда в хлебах
перекликаются перепела, и с лица его на этот раз сошла серая скука.

Стива Бобрин переносил не менее жестокие муки. В отличие от Бревешкина,
которого страшило только наказание, гардемарин еще страдал нравственно,
понимая всю тяжесть своей вины. Воспитанный в старых морских традициях,
высоких понятиях о долге и чести, он знал, что совершил подлость, с каких бы
позиций ни подходить к его участию в этом деле.
"Пуля в лоб, только пуля, - подумал он со слезами на глазах. - Бедная
Элен. Она никогда не узнает о моем бесславном конце". Стива Бобрин никогда
не признавался себе, что одной из причин, причем главных, побудивших его
раскрыть намерения командира, было желание остаться с Элен, заходить к ней в
магазин и... покупать перчатки. Боже, сколько у него уже этих перчаток! Элен
смеялась, передавая ему очередную покупку:
- Мистер Бобринкс, зачем вам столько перчаток? Вы думаете открыть свой