"Сергей Жемайтис. Клипер "Орион" (Главы из романа) " - читать интересную книгу автора

почувствовав, что он неуместен в такую торжественную минуту.
Опять заговорил юнга, но только шепотом:
- Ну, и перепутал версты с милями, потому что нее разговоры о земле, а
землю чем меряют?
- Понятное дело, - отозвался Зуйков. - Да ты не принимай к сердцу,
позору тут нет никакого-что верста, что миля, только миля - она подлинней. Я
вот тоже про милю помню, а все в уме на версты ее перевожу. Эх, Алеха, дома
ведь почти уже, а! Чувствуешь? Вот ты, что бы хотел, как на свою землю
ступишь?
- Не знаю... По земле побегать... С ребятами встретиться, поговорить...
- Все так. Ну, а самое первое что? Не знаешь? То-то и оно. Самое
первое, Алеха, отправимся мы с тобой в баню. Да с веничком, да с парком
пройдемся по грешному телу. Ух, хорошо! Смоем копоть с души и тела и
возьмемся за настоящую работу.
По палубе прошел одобрительный шепот. Назар Брюшков сказал:
- Я последний раз в финской бане мылся два года назад, когда в
Гельсингфорсе стояли. Ничего баня. Кто из вас в кабак, а я - в баню. - В
голосе его слышалось превосходство над бесшабашной матросней. - И деньги
сберег и попарился.
- Чище не стал, - заметил Зуйков.
Его поддержал Зосима Гусятников:
- Черного кобеля не отмоешь добела.
Матросы засмеялись. Гусятников продолжал, но уже другим тоном,
умиротворенно:
- Если про баню говорить, то лучше ее нету, как у нас на Севере. Бани у
нас просторные - хоромы. На задах у речки. Не какие-нибудь там финские, а
русские, особенные. Топим мы их по-черному.
- Серость, - проронил Брюшков.
- Постой, Назар. Не серость, а мудрость и соображенье. Ты слушай. Так
вот, когда баня натопится, раскалится каменка, дым выйдет, первым паром
очистится воздух, тогда банька закрывается, и дух в ней такой, как в
кедровом лесу в сухое лето. И всего тебя жар обнимает и холит. Во! Возьмешь
веничек да заберешься на полок, и как обдаст тебя жаром, дух захватывает.
Любой француз или англичанин как рак сварится в таком духу, а тебе ничего,
только необыкновенно хорошо. Как напаришься - и в речку, хоть летом, хоть
зимой, а не то в снежок. Хорошо! И никакая хворь не берет, никакая простуда.
Наоборот, выходит она от пара и жара и особого воздуха. А из холода опять на
полок. И вот так раза три обернешься, и будто десять лет сбросил.
От мачты до мачты прошел веселый гул голосов, потом говор стал тише,
невнятней, беседа потекла уже не для всех, а только для "своих"; кто-то
засмеялся.
Над мачтами пролетела стайка птиц, жалобно перекликавшаяся в высоте.
- Кулички-плакальщики, ночами перелет делают, - сказал Гусятников. - И
куда летят?
Никто ему не ответил.
Командир сказал старшему офицеру:
- Действительно, куда летят? И в этих широтах, и на юге я обращал
внимание и не знал, что это кулики-плакальщики. А вы знали?
- Нет. А тоже не раз слышал, и всегда появлялось какое-то щемящее
чувство.