"Сергей Жемайтис. Дети океана (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

та же участь, что и "Звездную пыль". А жаль. Мне особенно стало жаль
"Звездную пыль".
Слава об этой ароматической поэме шла по всему институту. Мне покоя не
давали парфюмеры из Москвы, Киева, Риги, Парижа и даже Воронежа, требуя
формулы, рабочих записей, и приходили в ужас, узнав, что все это было
брошено в корзину для мусора. Конечно, я кое-что помнил, но это кое-что не
могло заменить сложнейший синтез, где главным компонентом было мое чувство к
Биате.
Так Биата стала обладательницей уникального химического соединения,
названного ею "Звездной пылью".
До меня доносился нежно-грустный запах, в нем было что-то музыкальное.
"Пусть, - думал я, - пусть он ей вечно напоминает обо мне, о нашей нелепой
ссоре. Оп неистребим, все ее вещи, она сама всегда будут излучать "Звездную
пыль".
Почему-то такая сентенция доставляла мне горькое удовлетворение.
Биата что-то говорила Косте, склонив голову.
По временам доносился гул стартовых дюз, низкие гудки буксиров,
отвозивших корабли от посадочных галерей к взлетным полосам, шипели
автокары, провозя мимо нас более солидных путешественников. Я с деланным
равнодушием повернулся спиной к Биате и Косте и тоскливо обводил глазами
зал, напоминающий крытый стадион для зимних соревнований по легкой атлетике,
только гораздо больше и официальней.
Я с критической горечью думал, что здание, в которое вложили столько
труда, лишено теплоты, что в нем почему-то чувствуешь себя одиноким,
каким-то затерянным, словно вдруг очутился в уголке Сахары или Кара-Кумов,
где еще не побеждены пески. Единственное, что радовало взор, был золотистый
паркет с просвечивающими пятнами и узором орнамента, созданным мастерами
школы Васильева, художника-психоаналитика. Стоило вглядеться пристально в
пол, как пятна и линии начинали формироваться в реальные картины. Они
рождались в подсознании и проецировались с удивительной отчетливостью на
полу. Я увидел портрет Биаты, словно на витраже, созданном мастером прошлых
веков. Лицо ее было таким строгим и отрешенным, что у меня мороз пробежал по
коже. Мне пришлось уже испытать нечто похожее, когда я впервые оказался в
состоянии невесомости. Все привычное уходило из-под ног, руки ловили
пустоту. Но тогда это необычное состояние длилось недолго, несколько
десятков секунд, я был подготовлен к нему и быстро взял себя в руки. И
пришло изумление перед необычным, быстро сменившееся радостью нового
ощущения.
Сейчас я не чувствовал этой радости. Мне вдруг стало страшно, как в
детстве, когда я, тайком пробравшись в библиотеку дедушки, стал
просматривать магнитные записи, взятые из Центрального исторического музея.
На маленьком экране я увидел поле, обломки машин, среди них стоял мальчик
одних лет со мной. К мальчику подошел человек в странной черной форме и
выстрелил ему в лицо...
Робот называл номер рейса и минуты, оставшиеся до отлета. Ребята
хлопали меня по плечу, что-то говорили и с шумом усаживались в автокар или
убегали за скользящим пятном света.
Кто-то сказал:
- Он погрузился в нирвану, не мешайте ему, идущему по пути
совершенства.