"Сергей Жемайтис. Жестокий шторм" - читать интересную книгу автора

что он невольно улыбнулся окровавленными губами.
Неужели он, "пенитель морей", как его, пусть в шутку, называли ребята,
да вдруг погибнет? Абсурд!
Он просунул ноги под стол, уперся в переборку и сразу почувствовал, что
так легче удерживаться на месте. По крайней мере, руки больше не
выкручивает из плечевых суставов, можно осмотреться.
Помимо "пенителя" матросы на базе называли Горшкова еще и "философом"
за то, что тот любил говорить: "Безвыходных положений нет, если правильно
оценишь обстановку и заглянешь в корень вещей". Вот теперь ему впервые в
жизни представился случай проделать и то и другое. А обстановка казалась
кошмарной. Несколько раз катер так падал на борт, что думалось: ему больше
не выровняться; все же суденышко, как ванька-встанька, начинало крениться
в другую сторону, на мгновение замирало на вершине волны или между водяных
холмов, затем все повторялось.
Стремясь заглянуть в "корень вещей", Горшков заметил одну
несообразность: сменился он с вахты в шестнадцать часов, проспал не менее
трех часов, темнеет в эту пору рано, а в кубрике почему-то было светло.
"Ах да! "Летучая мышь"!" - вспомнил он. И действительно, посмотрев на
потолок, увидел мотавшийся там фонарь. Сквозь закопченное фонарное стекло
сочился мутный красноватый свет. "Надо было вычистить стекло, - пронеслось
в сознании. - Опять старшина даст нагоняй". То, что где-то есть старшина и
его ждет нагоняй, несколько подбодрило Горшкова, да и прошел первый страх.
"Нечего, ничего. Сейчас шквал уймется, и все будет отлично". Он уже стал
думать, что скоро будет сидеть на базе у жарко натопленной чугунной печки
и рассказывать ребятам о шторме, но тут его опять рвануло к трапу - так
стремительно задрался нос катера. Горшков не выпустил ножку стола, хотя
его с необычайной силой тянуло к корме.
Минут через десять Алексей чуть-чуть освоился. Стал угадывать, на какой
борт положит катер, как стремительно тот начнет выравниваться и какое надо
принять положение, чтобы не бросило на переборку или к трапу, где в щель
между дверных створок временами сочились тонкие струйки ледяной воды. С
того момента, как он вывалился из койки, он все время слышал оглушительный
грохот волн и рев ветра. Голоса бури как бы пеленали катер, охватывали его
со всех сторон. Рев урагана перекрыл все другие звуки - не слышался
всегдашний скрип переборок, хлюпанье воды под настилом, слух даже не
улавливал, как чайник бился обо все, что встречал на своем пути, катаясь
по кубрику: все поглощали рев и грохот бури.
Катер на несколько секунд выровнялся и замер, сотрясаясь мелкой дрожью.
В эти считанные секунды матрос вернулся к мысли о товарищах: "Где же
ребята? Конечно, они не могли меня оставить одного в море". Старшина
Асхатов сказал ему, принимая вахту: "Что-то кашляешь, брат. Ложись-ка в
постель. Тебя Назаров подменит. Я его отпустил в кино. Интересное сегодня
кино - "Черное ущелье", мы с тобой завтра посмотрим. Утречком вытащим наш
крейсер на слип, и настанет у нас лучезарная пора. Сегодня надо было бы
разделаться, да кран на десятом причале завозился. Иди, Алеха..."
Горшков лег на свою койку, накрылся овчинным полушубком и с минуту
лежал, прислушиваясь к шуршанию льдинок, трущихся о корпус, посмотрел в
иллюминатор: там чернела корма грузового судна "Онега", а над его бортом
ярко горела голубая звезда; позавидовал Назарову, который смотрит "Черное
ущелье", зевнул, закрыл глаза и тут же уснул. Ему снилось, что он дерется