"Лев Жданов. Третий Рим (трилогия) " - читать интересную книгу автора

Дверь в келию старицы Софии оказалась запертой. Мать игуменья,
позванная на допрос, и все сестры согласно показали.
- Мало мы вхожи к старице Софии. Своя челядь у нее и девки свои же. А
сказывали, правда, что лежала, болезновала княгиня. И младенчик теперь
объявился у ней, и будто Георгием крестили его.
Силой взломали двери посланные, вошли к Соломонии, приказав с места
никому не трогаться! Через четверть часа вышли бояре оттуда.
Крики и проклятия постриженной неслись за ними вслед. Но ее держали и
не пускали из кельи два пристава, приехавшие с Потатой и Раком.
- Ничего нет. Все - одно злосшивательство хитрое, государю на досаду.
А правда, не в своем уме словно старица наша! - сказал Потата игуменье. -
Пошли-ка двух сестер поздоровее. Пусть в постели ее подержат, как связана
она лежит... Пока припадок пройдет. Мы ж князю все донесем, что видели.
Сестры пошли к несчастной, а княжие посланцы уехали.
В обширном помещении, отведенном постриженной Соломонии, царил
беспорядок, словно борьба происходила большая или шарили, искали здесь
чего.
Но ребенка какого-нибудь или следов его нигде не видно, как ни шнырют
монашенки.
Говор не смолк, но надвое теперь пошел.
Одни клялись: был младенец да людьми Василия, князя великого, увезен
и загублен. Другие душу в заклад ставили, что и не было ничего, и быть не
могло.
Вспомнил все это теперь Василий, один знавший истину, и вздохнул.
Третий год шел к концу после второго брака - а все праздной ходила
Елена, новая княгиня великая.
Чего-чего ни делал Василий. И лекаря восточного звал, травами и
разными зельями тот пользовал его и рыбий камень пить давал... И к
ворожеям, к наговорницам, презрев запрет христианский, ездил и ходил
темною ночью государь, таясь от людей... Ничего не помогало.
Смотрели княгиню знахари и знахарки много раз - и все говорили:
- Здорова княгиня и плодородна!
- Значит, я виной... За мои грехи старые род мой без потомства
останется, пересечься должен? Не хочу я! Не бывать этому!
И странные мысли порою западали в голову полубольному князю, который
только и старался, что подобрее выглядеть при красавице - молодой жене.
Нередко с завистью посматривал он на любимца, постельничего своего,
на молодого богатыря Ваньку Овчину, князя Телепнева-Оболенского. Кроткий,
тихий и незлобивый, хотя и храбрый в бою, Иван не одному князю был близок
и мил. Отличала его и молодая великая княгиня. При виде боярина вспыхивало
побледнелое, прекрасное личико литвинки, снова огнем загорались ее
потухшие, усталые, печальные глаза, звенел порою прежде веселый, детски
беззаботный смех, который всегда так пленял Василия, еще когда он
спознавался с девушкой.
Замечал все это муж. Больно ему было, и ничего не мог сказать.
Княгиня держала себя, как и надо быть госпоже с любимым слугой мужниным.
Овчина обожал молодую княгиню чисто, по-юношески, даже не скрывая этого. И
был с нею так почтителен, как больше требовать нельзя.
И, покачивая седеющей головой, высокий станом, но исхудалый от
болезни, согнувшийся, Василий думал про себя: