"Никос Зервас. Кадеты Точка Ру" - читать интересную книгу автора

драмы с шумным успехом ставили в столицах и провинции. "Объект" катался по
Европам, пробовал читать лекции в Московском университете, писал
нравоучительные письма... Страшный человек! Родившись на Украине, "объект"
очень любил Россию и был безусловно русским, самим своим существованием и
всем творчеством доказывая, что культуры, великорусская и малороссийская,
едины.
Каждая книга "объекта" была очередной победой русского национализма. И
что самое страшное, все творчество этого писателя было густо замешано на
идее личного покаяния. Сахарский хорошо понимал: именно это особенно не
нравилось заказчикам и, прежде всего, лично господину Колферу Фосту. Герои,
созданные "объектом", были неприглядны, но автор не судил их, не проклинал -
нет, высмеивая недостатки, он щадил людей, оставляя им возможность
исправиться - и тем самым подталкивал к покаянной самооценке своих
читателей.
Это было действительно опасно.
Русские любили своего гения и оберегали "объект". Сахарский понимал,
что у жертвы найдется множество защитников, так сказать, телохранителей.
Поэтому удар следовало рассчитать предельно тщательно, грамотно и верно,
чтобы насмерть и без шансов на выживание.
Сахарский листал материалы, и даже языком цокал от удивления. Да-да,
писатель очень опасен. Сахарский чувствовал: "Надо спешить". Но разве
подступишься запросто к такому "динозавру"?
К четырем часа утра колоссальный предварительный труд был завершен:
Сахарский проверил все гороскопы, сверился с Книгой Перемен, полтора часа
работал с прогнозами Таро. Полученные рекомендации были смутными; Сахарский
понимал, что ему как воздух нужны письма и дневники "объекта". Только так
можно найти заветную слабинку. Слепо щурясь в экран, роняя перхоть и пепел
на клавиатуру, Сахарский вчитывался в мелкие буковки, будто цеплявшиеся,
карабкавшиеся гуськом по длинной лестнице, медленно вздымающейся к концу
строчки. Это была пересъемка личного дневника писателя. Текст неприятно
обжигал глаза, дразнил нервы, но Сахарский чувствовал, что в этом потоке
чуждых слов какая-то важная вещь подмигивает ему, заигрывает и сигналит. И
вдруг он понял в чем дело. В рукописях удивительно часто, причем - как
подсчитала компьютерная программа - особенно в начале дневника, повторялось
слово "чорт".
Сахарский заволновался. Вернейшее чутье не могло обмануть его: ага, уже
начали подрагивать пальцы. Так случалось всякий раз, когда он выходил на
верный след.
Он рухнул в кресло с грудой темных томов, похожих на кирпичи.
Приходилось читать произведения жертвы, весь этот опасный русский бред.
Сахарский читал до девяти часов утра, потом забылся до полудня и,
проснувшись, перехватив что-то из микроволновой печки, опять устроился в
кресле, хрустя чипсами. Он снова вчитался, пытаясь ощутить пульс вражеского
вдохновения, уловить частоту мысли того, кто писал эти строки. Весь день,
как затаившийся хищник, он провел в теплом кресле, и когда, снова стемнев,
московские улицы окрасились кровавым заревом рекламы игорных домов,
Сахарский впал в тяжелый, горячечный сон. Голоса в его голове звучали
непристойно, эти визгливые голоса вразнобой выкрикивали отдельные созвучия,
обрубки слов - как ни старался Сахарский прислушаться, разобрать ничего не
мог. И вдруг прорвавшийся сквозь нестройный крик голос проговорил отчетливо