"В.Зазубрин. Щепка ("Сибирские огни", No 2 1989) (про революцию)" - читать интересную книгу автора

большинство русского народа.
Голый чернобородый доктор наклонил набок голову в вороненом серебре
волос, снял очки в золотой оправе, отдал коменданту. Потер рука об руку,
шагнул к Кацу.
- А теперь, Ика, позволь пожать твою руку. И Кац не мог не подать руки
доктору Срубову, глаза которого были, как всегда, ласковы, голос которого,
как всегда, был бархатно мягок.
- Желаю тебе скорейшего выздоровления. Поверь мне как старому доктору,
поверь так, как верил гимназистом, когда я лечил тебя от скарлатины, что
твоя болезнь, болезнь всего русского народа, безусловно, излечима и со
временем исчезнет бесследно и навсегда. Навсегда, ибо в переболевшем
организме вырабатывается достаточное количество антивещества. Прощай.
И доктор Срубов, боясь потерять самообладание, отвернулся, торопливо,
сгорбившись, пошел к "стенке".
А член Коллегии Губчека Исаак Кац, который был обязан сегодня
присутствовать при расстрелах, едва удержался от желания убежать из подвала.
И в ночь расстрела доктора медицины Павла Петровича Срубова член
Коллегии Губчека Исаак Кац телеграммой был переведен на ту же должность
Члена Коллегии Губчека в другой город, в тот, где работал Андрей Срубов. И в
первый же день своего приезда Исаак Кац сидел на квартире у Андрея Срубова и
пил с Андреем Срубовым кофе. А мать Срубова, бледная старуха с черными
глазами, в черном платье и в черном платке, варила кофе, вызывала сына из
столовой и в темной прихожей шепотом говорила:
- Андрюша, Ика Кац расстрелял твоего папу, и ты сидишь с ним за одним
столом.
Андрей Срубов ладонями рук ласково касался лица матери, шептал:
- Милая моя мамочка, мамунечка, об этом не надо говорить, не надо
думать. Дай нам еще по стакану кофе.
И сам не хотел говорить, не хотел думать. Но Ика Кац считал неудобным
не говорить и говорил. Говорил, помешивая, позвякивая ложечкой в стакане,
внимательно разглядывал свою руку, красноватую в рыжих волосах, в синих
жилах, опуская рыжую кудрявую голову, наклонясь над дымящимся кофе, вдыхая
его запах-крепкий, резкий, мешающийся с мягким запахом кипящего молока.
- Никак нельзя было не расстрелять. Старик организовал общество
идейной борьбы с большевизмом-ОИБ. Мечтал о таких "оибах" по всей Сибири,
хотел объединить в них распыленные силы интеллигенции, настроенной
антисоветски. Во время следствия он их звал оибистами...
Говорил, а лица не поднимал от стакана. Срубов слушал, медленно набивал
трубку, не смотрел на Каца, чувствуя, что ему не хочется говорить, что
говорит он только из вежливости. Срубов убеждал себя, что расстрел отца был
необходим, что он как коммунист-революционер должен согласиться с этим
безоговорочно, безропотно. А глаза тянуло к руке, красными короткими
пальцами сжимавшей стакан с коричневой жидкостью, к руке, подписавшей
смертный приговор отцу. И, с улыбкой натянутой, фальшивой, с усилием тяжелым
разжимая губы, сказал:
- Знаешь, Ика, когда один простодушный чекист на допросе спросил
Колчака, сколько и за что вы расстреляли, Колчак ответил: "Мы с вами,
господа, кажется, люди взрослые, давайте поговорим о чем-нибудь более
серьезном". Понял?
- Хорошо, не будем говорить.