"В.Зазубрин. Щепка ("Сибирские огни", No 2 1989) (про революцию)" - читать интересную книгу автора

портфелями, хозяйки с корзинами, разношерстные люди с мешками и без мешков.
Ехали только люди с портфелями и люди с красными звездами на фуражках, на
рукавах. Тащились между тротуарами дорогой с нагруженными санками советские
кони-люди.
Через всю эту движущуюся улицу от его кабинета тянулись сотни чутких
нервов-проводов. У него сотни добровольных осведомителей, штат постоянных
секретных агентов и вместе с каждым из них он подглядывает, подслушивает,
хитрит. Он постоянно в курсе чужих мыслей, намерений, поступков. Он
спускается до интересов спекулянта, бандита, контрреволюционера. И туда, где
люди напакостят, наносят грязь, обязан он протянуть свои руки и вычистить. В
мозгу но букве вылезло и кривой лестницей вытянулось иностранное слово (они
за последнее время вязалась к нему) а-с-с-е-н-и-з-а-т-о-р. Срубов даже
усмехнулся. Ассенизатор революции. Конечно, он с людьми дела почти не имел,
только с отбросами. Они ведь произвели переоценку ценностей. Ценное
раньше-теперь стало бесценным, ненужным. Там, где работали честно живые
люди, ему нечего было делать. Его обязанность вылавливать в кроваво-мутной
реке революции самую дрянь, сор, отбросы, предупреждать загрязнение,
отравление Ее чистых подпочвенных родников. И длинное это слово так и
осталось в голове.
...Мудыня, Боже-оба закаленные фронтовики, верные, истинные товарищи.
У обоих ордена Красного Знамени. Иван Никитич Смирнов знал их еще по
восточному фронту и про них именно он сказал: "С такими мы будем умирать..."
Но водка? А сам? И какое значение все мы-я, Мудыня, Боже, ну все, все...
Да, какое значение имеем все мы для Нее?
И это письмо отца. Два дня как получил, а все в голове. Не свои,
конечно, мысли у отца... Представь, что ты сам возводишь здание судьбы
человеческой с целью осчастливить людей, дать им мир и покой, но для этого
необходимо замучить всего только одно крохотное созданьице, на слезах его
основать это здание. Согласился бы ты быть архитектором? Я, отец твой,
отвечаю-нет, никогда, а ты... Ты думаешь на миллионах замученных,
расстрелянных, уничтоженных воздвигнуть здание человеческого счастья...
Ошибаешься... Откажется будущее человечество от "счастья", на крови людской
созданного...
Нетерпеливо кашлянул нетерпеливый Ян Пепел, Срубов вздрогнул. К столу
подошел, в кресло сел, пригласил сесть Пепела машинально. Слушал и не слышал
того, что говорил Пепел. Смотрел на него пустыми отсутствующими глазами.
Когда Пепел сказал, что было нужно, и поднялся, Срубов спросил:
- Вы никогда, товарищ Пепел, не задумываетесь над вопросом террора?
Вам когда-нибудь было жаль расстрелянных, вернее, расстреливаемых?
Пепел в черной кожаной тужурке, в черных кожаных брюках, в черном
широком обруче ремня, в черных высоких начищенных сапогах, выбритый,
причесанный, посмотрел на Срубова упрямыми, холодными голубыми глазами. И
свой тонкий с горбинкой правильный нос, четкий четырехугольный подбородок
кверху. Кулак левой руки из кармана булыжником. Широкая ладонь правой на
кобуре револьвера.
- Я есть рабочий, ви есть интеллигент. У меня есть ненависть, у вас
есть философий.
Больше ничего не сказал. Не любил отвлеченных разговоров. Вырос на
заводе. Десять лет над головой, под ногами змеями шипели ремни, скрипели
зубы резцов, кружил голову крутящийся бег колеса. Некогда разговаривать.