"Герман Леонидович Занадворов. Колыбельная, Молитва, Сливки, Была весна, Дума о Калашникове, Увертюра (Рассказы) " - читать интересную книгу автора

- Не кричи, не кричи! То ж еврей. В Умани евреев убивают. Детишек -
живыми в яму. Чоботами притаптывают.
А черный падает на Женьку каблуком. Туба, сжимая сына, мечется по хате.
Запинается за ноги. Топот гонится за ней. Настигает на углу возле дверей. Не
уйдешь от них, не уйдешь.
- Вы обязательно хотите затоптать? Лучше убейте. Неужели вам жалко
пули. Одной. Она дорого стоит? Я заплачу. Одну пулю. Ну, подождите. Я сама.
Ему так будет легче. Не надо сапогами. Я сама.
Она отбрасывает полу фуфайки. Пальцы путаются в тряпках. Она торопится
и шепчет:
- Подождите минуточку. Сейчас. Сейчас.
Маленькое горло шевелится под ладонью. Вздрагивает теплая жилка. Женька
вскрикивает, замолкает, вытянувшись.
Как после трудной, наконец-то сделанной работы, Туба устало
откидывается к стене. За окном светает. По углам проступают согнутые, то
недвижные, то мерно раскачивающиеся фигуры. Старые, с седыми лицами, с
острыми костяными носами, они уже не похожи на живых. Они мертвые, даже те,
кто качается. У них не осталось и тени надежды. Еще качаются размеренно,
ровно, будто маятники ходиков, пока не распустится цепочка.
День, который начинается на селе, как всегда, под пение петухов, под
свист синицы в заснеженных вишнях, для них - лишний. Если и есть у кого
желание, так только, чтобы не очень мучили, застрелили бы сразу.
Рассвет не поднимает никого. Он заставляет очнуться только Тубу в ее
углу, возле двери.
Она обводит хату безмятежно-покойными, все забывшими глазами.
Осторожно, словно боясь разбудить, начинает укачивать длинного, прямого, уже
одеревеневшего ребенка. Вполголоса напевает:
- Бай-бай-бай... Спи, золотце, спи... Лю-лю-лю... Спи, родненький,
спи...
Распатланная, с неприкрытой грудью, не то бессмысленно, не то счастливо
улыбаясь, она поет неизменную колыбельную песню...
Согнутые, ожидающие смерти старики удивленно подымают головы.
За окном звонко скрипит снег. Фыркают лошади.
Со двора кричат:
- Эй, выходи!
Туба баюкает сына.
Ноябрь, 1942 г.
Молитва
Наконец окончился день. Отрыдала, отпричитала толпа возле управы.
Откричались осипшие полицаи. Те, кто остался, вернулись к хатам.
В страшную, чужую, немецкую даль, кто знает, на какое горе угнали еще
полтораста односельчан. От тех, кто ушел раньше, не было ни писем, ни
вестей. И этим никто не сказал: куда, зачем их везут, вернутся ли они, или
надо навсегда проститься с селом.
Они брели вслед за подводами на гору горячим июньским шляхом. Шлях вел
на станцию. Им вывозили хлеб, им угоняли коров на прокорм немцам, И так же,
как тогда, всхлипывая, причитая, вслед по обочинам бежали старухи и ребята.
Полицаи, матерясь, гнали их назад. Старухи отставали, ребята рассыпались по
полям.
А те уходили все дальше. Пыль подымалась, густея. Уж нельзя было узнать