"Герман Леонидович Занадворов. Колыбельная, Молитва, Сливки, Была весна, Дума о Калашникове, Увертюра (Рассказы) " - читать интересную книгу автора

Как взвизгивала под туфлями дорога. По лунному снегу летела вслед дикой
синей тени на первый, впереди мелькнувший огонь.
На пороге хаты рухнула на колени.
- Спасите. Пожалейте же. Спасите!
С печи, уронив веретено, испуганная спустилась старуха.
- Господи! Що ж это?
Туба схватила ее за руки. Прижала к груди подол ее юбки.
- Бабушка, родная!
Старуха трясется, не понимая.
- Господи! Щож это?
Веретено, разматывая нитку, катится по полу. Туба обнимает старухины
ноги.
- Пожалейте! Спрячьте! Не меня. Меня не надо. Его только. Возьмите
себе. Пусть ваш будет.
Она тычет хозяйке ребенка. Бьется о кирпичи лежанки.
- Он же маленький. Разве виноват? А они убьют. Живого затопчут.
Возьмите.
В уголках красных век, в морщинах склоненного к ней лица мелкие, мелкие
торопятся слезинки.
- Доченька! Хиба я не разумею. Да щож зроблю против злодиев.
На улице топочут сапоги: полицай!
Прыжком вырывается Туба на двор. Снова подхватывает ее древняя могучая
материнская сила, несет по дворам, огородам, через тыны, кусты, сугробы.
Снова Туба врывается в хаты, молит, требует, хватает за руки то испуганных,
то стискивающих зубы, то вместе с ней плачущих. Опять бежит, не зная
усталости, не чувствуя морозного ветра.
Уже далеко за полночь ее втолкнули обратно в хату. Распласталась на
лавке. Отчаянье прижало ее к доске.
Шло время. Старики по углам стонали и замолкали. Ребенок пошевелился,
заплакал. Тогда только Туба приподнялась. Прислушивалась, будто не узнавала
голоса. Едва припоминала, кто может плакать. Наконец вспомнила и летящую
тень на снегу, и слезы в бабкиных морщинах, и то, что будет утром.
Женька тыкался в платье. Причмокивая, искал.
Подумала: не кормила давно. Вынула холодную грудь, сунула в жадно
открытый ротишко. Мальчуган сердито замотал головой. Туба поняла, что молока
нет, и, охваченная острой жалостью, обеими руками исступленно стиснула
пустую грудь. Словно не только молоко, кровь хотела выдавить.
- Кушай! Кушай! Не жалей мамки.
Ребенок зачмокал: молоко пошло, должно быть.
В темноте, охватившей Тубу, медленно проплыла последняя ясная мысль:
скоро утро, больше кормить не придется. Потом все заслонилось продолговатым
черным пятном.
Торопливые губешки щекотали сосок. А перед глазами пятно превращалось в
сапог. Он, непомерный, нависал над головой. Грозил отполированной подковой
каблука. Солдатский сапог. Немецкий. Безжалостный.
Подымается высоко. Падает. Подымается. Блестит подкова. Опять летит
вниз. Черный, как молот в кузне. Что-то мелькает под ним. Молот бьет в
кузне. Маленький вскрикивает.
- Остановитесь! Остановитесь! Там ребенок. Остановитесь!
Кто-то говорит: