"Евгений Замятин. Ела" - читать интересную книгу автора

погода была непрочная, вот только что было ясно - и вдруг налетел осенний
шквал, все темнело. Темнел и Цыбин: а что если к воскресенью ветер
разыграется как следует и Клаус побоится идти?
Но за ночь будто все улеглось. Когда утром в воскресенье Цыбин вышел из
дому, небо было чистое, легкое, летнее. И пахло по-летнему: мхами и дымком
где-нибудь горел сухой торф. Цыбин заторопил Анну: "Скорее, скорее..." Анна
вынула заветную коробочку из-под Высоцкого чаю и пошла провожать.
Уходили на боте вчетвером: Цыбин, Фомич, Клаус и его младший брат,
белоголовый Олаф. Цыбин явился в новой, еще не стиранной рубахе, в черном
пиджаке. Фомич поглядел на него, потом обмерил одним глазом небо сверху
донизу. Внизу, далеко, лезвием ножа блестел океан. Фомич сказал Цыбину:
- Ты куда - в море идешь или нет? Поди кожан надень и буксы.
Вырядился - как к невесте!
Цыбин сбегал к себе и принес желтые непромокаемые штаны и куртку.
Переодеваться он не стал, не мог: он ехал все равно что к невесте - Фомич
угадал.
В Мурманск шли по ветру. В подмогу машине Клаус поднял кливер и грот,
бот бежал быстро - маленькой черной мошкой. Следом за ботом - следом за
Цыбиным - летело солнце. Цыбин, обняв колени, сидел на канате возле
якоря-храбрина. На темном, смоленом лице его рот расцветал, зубы блестели,
впереди было счастье. Он думал о корпусе, о тросах, о парусах, о конопатке,
о пеке, о своей еле, - о том, о чем не спал ночью три года.
В одиннадцать часов белым, чуть желтоватым кусочком сахара открылся
маяк, а к часу они уже входили в Мурманск. Небо все еще голубое, летнее,
было тут изрезано на куски мачтами и трубами. Цыбин среди маленьких,
больших, красных, черных корпусов искал ее - свою елу.
- Храбрин, храбрин бросай... ччерт! - кричал ему Фомич, должно быть,
давно уж.
Цыбин очнулся, обеими руками поднял якорь-храбрин и сронил его. В лицо
брызнула вода, он утерся.
Долго ждали; гепеушника - получить пропуск. Показали бумаги, сошли на
берег. Олаф остался на боте, из кубрика торчала его беловолосая голова.
Клаус сопел и шел медленно. Фомич тоже: ноги увязали в сухом месиве из песка
и пыли. Цыбин стиснул зубы, кулаки, всего себя, - чтобы не бежать.
Идти пришлось порядочно: ела отыскалась только в Базной гавани. Там,
среди бокастых, двухмачтовых шкун стояли три елы - как тонконогие козы,
затесавшиеся в стадо коров. Свою Цыбин угадал сразу же, издали. Борт у нее
был выкрашен желтой, радостной краской, и такая же желтая, будто окованная
золотом, сверкала верхушка мачты, а палуба была выскоблена, как в избе пол
под праздник. Ела стояла, и ждала, нарядная, как невеста.
Губы у Цыбина в одну секунду пересохли, он хотел чтото сказать Фомичу и
не мог.
Фомич быстро окинул елу одним левым глазом, потом крикнул:
- Эй, хозяйка!
Из кубрика высунула голову женщина, что-то пролопотала по-норвежски,
махнула рукой и опять ушла в кубрик. Цыбин понял: ела уже продана, опоздал!
Он ухватился за мачту, - может быть, чтобы сейчас изломать ее в куски, потом
кинуться на хозяйку в кубрике.
- Продана? - хрипло спросил он у Клауса.
- Она говорит, что она идет сделать порядок на кубрике. Она не