"Евгений Замятин. Ела" - читать интересную книгу автора

вода за кормой мурлычет.
Но едва успели повернуть - как селедка опять запрыгала там, откуда
только сейчас все ушли. Так, щурясь, мурлыкая, море играло с
раскрасневшимися, охрипшими людьми, пока не закинуло в узкую губу все
огромное рыбье стадо. Тут для людей и чаек начался пир - и люди и птицы
стали как пьяные от огромных охапок серебряной, трепещущей, прыгающей пищи.
Елы и два моторных бота стали у переймы, в губу с сетями побежало два
карбаса. Сети ставили ненадолго и тянули их уже грузными, богатыми, с
трудом. Бечевка до крови резала Цыбину руки, но чем больнее было рукам, тем
ему было шире, радостней, хотелось петь, орать разбойно, вовсю.
Уже никто не знал - день сейчас или ночь. Солнце все время вертелось в
небе, как сумасшедшая круговая овца. Все забыли о том, что нужно есть,
спать - только вытирали крепкий, соленый, как морская вода, пот и
прикладывались к ведерку с нагретой солнцем водой. То черные, то белые
поворачивались под солнцем чайки, кричали по-ребячьи, летели за карбасами,
не отставая. Грузные, медленные, похожие на возвращающихся из стада,
отягощенных молоком коров, карбаса шли назад в становище - сдавать селедку в
магазин, еще живую валить ее в чаны, засыпать солью.
- Эй, Фомич, у вас сколько? - мокрый, белозубый, пьяный, счастливый
кричал Цыбин с берега вниз.
- Пудиков триста е-есть!
- Не допрыгнешь! У нас с Клаусом за пятьсот перевалила-а!
Где-то вдали, - а может, и тут же, рядом, Цыбину как во сне мелькнула
Анна, у ней на пальце было серебряное кольцо, она что-то протягивала в
руке - должно быть, хлеб, Цыбин отмахивался: "Некогда, не надо..." И снова
греб в карбасе, снова нагибался с сетью, пил теплую воду, вытягивал тяжелый,
веселый груз. С соседней шлюпки кричали: "Гляди, ребята, кит, кит!"
Над темной гладью поднялся белый водяной столб, но Цыбин даже не
повернул головы - кит для него сейчас был куда меньше селедки.
Селедка продержалась в губе почти четверо суток. Потом вдруг засвежело,
подула моряна, тучи пошли все ходчей, в какие-нибудь полчаса запарусили все
небо, и селедка прочно села на дно. Только тут все почуяли, что выбились из
сил, подняли якоря и по ветру побежали назад, к дому.
Лов был такой, какого не бывало давно. На бот Клауса пало больше тысячи
пудов. Клаус отсчитал Цыбину двадцать червонцев. Это была ела - это была
его, Цыбина, ела!
Цыбин шел домой. В лицо, в глаза било косым холодным дождем, но он
ничего не чуял, кроме елы, кроме зажатых в левом кармане денег, кроме
счастливого, накрывающего с головой сна.
Дома он ничего не стал есть, не раздеваясь, бухнулся на кровать и
заснул. Во сне он улыбался. Так во сне улыбаются дети, обнявшись с давно
желанным и нынче, наконец, полученным в подарок деревянным конем.
Дождя на другой день уже не было, но все еще дул полунощник - сверху от
Новой Земли. Вода в губе была железного цвета, скалы черные, на скалах
сидели тучи.
Цыбин проснулся далеко за полдень, сел на кровати. Он знал, что светит
солнце и снаружи, и здесь - везде. Потом увидел за окном толстое ватное
небо - и все равно: какое-то великолепное солнце было. Он сейчас же вспомнил
какое - и засмеялся. Подошла Анна.
- Ты чего? - спросила она.