"Войтех Замаровский. Их величества пирамиды" - читать интересную книгу автора

до сих пор как средством для получения небольшого дополнительного бакшиша. В
пирамиду Хафра "не было входа, не нашлось в ней и внутренних помещений;
поверхность ее была частично отполирована и не имела ступеней, так что
подняться на ее вершину, которая кончалась острием, не было возможности". В
целом же Палерн был искренне восхищен пирамидами: "Они более великолепны,
чем памятники античного Рима!"

Англичанин же Джордж Сандис, наоборот, был сдержанным человеком и
считал, что откровенно восхищаться чем-то - признак дурного тона. "Эти три
варварских монумента - памятники хвастовства и суетной спеси,- приводит он в
своих "Путешествиях" (1610) слова Плиния, воспроизведенные на английском
языке эпохи короля Якова I Стюарта (своеобразие этого языка трудно передать
в переводе).- И вот мы приняли решение осмотреть их снаружи и изнутри. Наши
янычары остановились перед входом и несколько раз выпалили внутрь из
аркебузов; некоторые из них остались снаружи охранять нас от нападения диких
арабов. Чтобы нам легче было идти, мы сняли обувь и большую часть снаряжения
и одежды, ибо нам говорили, что там будет страшная жара. Наш предводитель,
мавр, шел впереди, и каждый из нас держал перед собой горящий факел. Это был
опасный путь, мы то и дело спотыкались, на что-нибудь наталкивались,
обдирали себе кожу и через каждые несколько шагов останавливались. Поначалу
мы спустились примерно на сто стоп, но не по ступеням, а по пологому склону
и после неприятного спуска оказались перед входом в другой коридор...
Какой-то каирский паша, интересовавшийся тайнами пирамиды, послал, как
рассказывают, несколько осужденных, хорошо снабженных факелами и провиантом,
чтобы они ее обследовали; говорят, кое-кто из них вышел из пирамиды в
тридцати милях от нее посреди пустыни. Но это одни разговоры, чтобы удивить
людей".

Затем Сандис с факелом в руке спустился вслед за мавром в нижнее
помещение, но и там ничему не удивился; оттуда он восходящим коридором
добрался до большой галереи. Однако там сразу точно забыл о своих принципах:
"Это коридор невероятной высоты и ширины он и верно вроде бы как для
великанов. От середины прохода стены его расширяются с боков уступами, и он
представляет собою удивительное творение архитектуры; образуют его мраморные
блоки такой величины и так тщательно пригнанные, словно он вырублен в скале.
В конце его мы вошли в просторное помещение двадцати стоп ширины сорока
длины и огромной высоты; оно сооружено из блоков такой величины, что восемь
их хватило на всю ширину и шестнадцать - на длину... В середине стоит
саркофаг без крышки, пустой, он изготовлен из цельного куска камня и звенит,
как колокол". Приведя все размеры, Сандис продолжает: "В нем покоился труп
основателя пирамиды. Такие монументы [тогдашние властители] ставили,
конечно, не из одного только хвастовства; они были уверены, что после их
смерти душа не погибнет, а по прошествии тридцати тысяч лет вновь соединится
с телом и, воскрешенное, оно будет жить так же, как жило прежде".

Последнее замечание поражает нас: не только потому что в погребальной
камере его автор изменил свои взгляды, но, главное, потому, что совершенно
неожиданно без указания источников, он высказал нечто весьма подобное тому,
к чему египтологи пришли лишь несколько столетий позднее... Как это
случилось? Неужели древние представления о посмертной жизни, о которых и