"Войтех Замаровский. Их величества пирамиды" - читать интересную книгу авторадо сих пор как средством для получения небольшого дополнительного бакшиша. В
пирамиду Хафра "не было входа, не нашлось в ней и внутренних помещений; поверхность ее была частично отполирована и не имела ступеней, так что подняться на ее вершину, которая кончалась острием, не было возможности". В целом же Палерн был искренне восхищен пирамидами: "Они более великолепны, чем памятники античного Рима!" Англичанин же Джордж Сандис, наоборот, был сдержанным человеком и считал, что откровенно восхищаться чем-то - признак дурного тона. "Эти три варварских монумента - памятники хвастовства и суетной спеси,- приводит он в своих "Путешествиях" (1610) слова Плиния, воспроизведенные на английском языке эпохи короля Якова I Стюарта (своеобразие этого языка трудно передать в переводе).- И вот мы приняли решение осмотреть их снаружи и изнутри. Наши янычары остановились перед входом и несколько раз выпалили внутрь из аркебузов; некоторые из них остались снаружи охранять нас от нападения диких арабов. Чтобы нам легче было идти, мы сняли обувь и большую часть снаряжения и одежды, ибо нам говорили, что там будет страшная жара. Наш предводитель, мавр, шел впереди, и каждый из нас держал перед собой горящий факел. Это был опасный путь, мы то и дело спотыкались, на что-нибудь наталкивались, обдирали себе кожу и через каждые несколько шагов останавливались. Поначалу мы спустились примерно на сто стоп, но не по ступеням, а по пологому склону и после неприятного спуска оказались перед входом в другой коридор... Какой-то каирский паша, интересовавшийся тайнами пирамиды, послал, как рассказывают, несколько осужденных, хорошо снабженных факелами и провиантом, чтобы они ее обследовали; говорят, кое-кто из них вышел из пирамиды в людей". Затем Сандис с факелом в руке спустился вслед за мавром в нижнее помещение, но и там ничему не удивился; оттуда он восходящим коридором добрался до большой галереи. Однако там сразу точно забыл о своих принципах: "Это коридор невероятной высоты и ширины он и верно вроде бы как для великанов. От середины прохода стены его расширяются с боков уступами, и он представляет собою удивительное творение архитектуры; образуют его мраморные блоки такой величины и так тщательно пригнанные, словно он вырублен в скале. В конце его мы вошли в просторное помещение двадцати стоп ширины сорока длины и огромной высоты; оно сооружено из блоков такой величины, что восемь их хватило на всю ширину и шестнадцать - на длину... В середине стоит саркофаг без крышки, пустой, он изготовлен из цельного куска камня и звенит, как колокол". Приведя все размеры, Сандис продолжает: "В нем покоился труп основателя пирамиды. Такие монументы [тогдашние властители] ставили, конечно, не из одного только хвастовства; они были уверены, что после их смерти душа не погибнет, а по прошествии тридцати тысяч лет вновь соединится с телом и, воскрешенное, оно будет жить так же, как жило прежде". Последнее замечание поражает нас: не только потому что в погребальной камере его автор изменил свои взгляды, но, главное, потому, что совершенно неожиданно без указания источников, он высказал нечто весьма подобное тому, к чему египтологи пришли лишь несколько столетий позднее... Как это случилось? Неужели древние представления о посмертной жизни, о которых и |
|
|