"Сергей Залыгин. Заметки, не нуждающиеся в сюжете" - читать интересную книгу автора

этом еще скажу.)
Самым интересным было то, с чем надо было бороться, - цензура.
Цензура еще года два или три после моего прихода в "НМ" действовала
вовсю. В Главлите подписывался каждый номер. Я в Главлите бывал много раз. В
настольном списке служебных телефонов у меня был телефон зав. отделом
художественной литературы Солодина. Очень умный человек, прекрасно знающий
литературу. Была еще какая-то дама, непосредственный шеф журнала (фамилию
забыл). Почти на каждую редколлегию к нам приходили двое мужиков: из
горкома, из райкома КПСС. Слушали. Молчали. После заходили ко мне в кабинет,
делились впечатлениями. Впечатления нормальные. К главному относились с
уважением. Работе не мешали. При мне - вполне симпатичные мужики, а что уж
они говорили "там" - откуда мне знать? Я знал одно: они мне не мешали по
крайней мере, видимо, даже и подозрений не вызывали. Я не подозрителен.
Бывал и представитель КГБ. Один раз заходил ко мне, представился
(фамилию не помню), а вот к ответственному секретарю Резниченко заходил
каждый месяц и беседовал подолгу. Но опять-таки - ничего видимого.
Р. этот - типичный комсомольский работник. То ли он хороший был
работник, то ли плохой; то ли честный, то ли не совсем; то ли я его помню,
то ли забыл - право, не знаю. Это и знать, и помнить неинтересно.
Публикация Солженицына.
Если бы я не имел в виду публиковать "Доктора Живаго", запретного
Домбровского, Платонова, Набокова, Бунина, а Солженицына - прежде всего, я и
на "Новый мир" не пошел бы. И уже сам факт назначения меня на этот пост я
расценивал как уступку власть предержащих этой тенденции, поскольку я ее не
только не скрывал, но и подчеркивал: это моя цель.
Другое дело, что кто-то имел в виду найти со мной "общий язык". Я,
действительно, довольно просто уступаю. До определенного предела. Но мне-то
этот "общий" не был нужен, тем более что шел я на два-два с половиной года и
должен был сделать за этот срок побольше.
С чего было начинать? Решил - с Нобелевской речи Александра Исаевича.
Она всему миру известна, и прятать ее от совлюдей? Глупость же!
Поставили в № 11, набрали. Начали тиражировать.
Звонок (домой) от директора издательства (Ю.Ф. Ефремов).
- Мне "Речь" печатать запретили. Анонс о ней на обложке - тоже. А вы
как хотите. Ваше решение меня не касается. Вы человек независимый. Что
хотите, то и делайте.
- Кто вам запретил?
- Кто вообще запрещает?
- Но вы же часть тиража уже напечатали? Значит, эту часть под нож?
Убыток? (Говорили позже - 11000 экз.)
- Ваше ли это дело - считать мои убытки? Я - не печатаю. А вы, человек
независимый, как хотите, так и поступайте. Решайте, печатайте в другой
типографии.
Действительно, было, что решать: остановить выпуск журнала или
смириться с тем, что "Речь" снята, продолжать выпуск журнала в надежде на
будущее? Два варианта. И дело вот еще в чем: будущее, на которое
надеешься, - оно близкое или далекое?
Я был у тогдашнего зав. отделом культуры ЦК поэта Юрия Воронова. Очень
болезненный, очень милый человек. Страстный рыбак, других страстей не
замечал. Но знаю историю с рыболовецкой флотилией "Слава". Он дал в