"Сергей Залыгин. Заметки, не нуждающиеся в сюжете" - читать интересную книгу автора

вправду хорошо знал: никакой я не председатель, не руководитель! И как же он
был светел лицом, как уверенно-благодушен, когда представлял меня как
главреда коллективу редакции "Нового мира"!
Изобразить бы все это беллетристически, но не по плечу!
О Лигачеве я мог бы порассказать - человек очень честный и очень
глупый, такие в партаппарате обязательно должны быть во всех инстанциях.
Я знал его: он был секретарем Советского РК КПСС г. Новосибирска,
созданного специально для Академгородка, мы с ним были в комиссии по выбору
стройплощадки под этот городок (председатель - академик М.А. Лаврентьев),
потом - секретарем Новосибирского обкома КПСС по пропаганде - опять общались
(Е.К. очень старательно общался с писателями). Позже Е.К. уехал в Москву,
потом Первым в Томск, оттуда звонил мне в Новосибирск: помогите создать в
Томске писательскую организацию - квартиру дадим. (Я посоветовал пригласить
двух братьев из Хабаровска, они там хватили горя в склоках.)
Ну а Гоша-то, право, каков! Из сибирской таежной глухомани паренек в
бахилах - куда двинулся?! Романы один за другим, совершенно никуда негодный
роман "Сибирь" (первый, "Строговы", был лучше), дважды Герой Соцтруда,
лауреат всех премий, в академики замахивался - не вышло, очень был
расстроен: "Происки!".
Умница. В Европе дальше пошел бы: память необыкновенная,
трудоспособность, людей чует изнутри, карьерист. Да ведь и пережил немало.
Гошин рассказ.
"Когда в 37-м стали сажать, я работал редактором молодежки в
Новосибирске. Успел, вовремя убежал в тайгу, в деревню. Агния (жена,
вернейшая подруга) учительствовала, а я дома сидел, не высовывался, не дай
Бог высунуться. Перебивались с хлеба на воду. Вдруг по радио и по другим
источникам: всем, кто был репрессирован, исключен из партии, отошел от нее,
явиться в крайком, в Новосибирск, с партдокументами, все будут
восстановлены, всем будет компенсировано! Я и поверил. Сдуру, конечно, молод
еще был, поверил. Добрался до Новосибирска, навел справки: прием в крайкоме
с четырех, кажется, часов. Подался. Иду. Сердце от радости трепещет, в руках
держу партбилет.
Места до боли знакомые, хаживал тут тысячи раз, темно уже, но и в
темноте все узнаю. Вдруг - что такое? - человек бежит мне навстречу, за этим
же человеком еще кто-то, двое. Человек - голос показался знакомый, акцент
вроде латышский, но кто, не узнал, - кричит мне:
- Там - хватают!
Вот тут до меня дошло, что и как, и я рванул в обратную сторону. И что
ты думаешь: за мной тоже двое, а того латыша, похоже, догнали. Ну тут уж я
рванул так рванул, не припомню, чтобы и еще когда-то так же! Места, говорю,
знакомые, я через двор и вниз, под откос, в выемку железной дороги. Ну тут,
на бровке откоса, догнал-таки меня один, полушубок был на мне крестьянский,
он - р-раз! - и в воротник вцепился, а я - р-раз! - из полушубка выскочил,
налегке еще прибавил, под откос скатился. А морозец этак градусов тридцать.
Вокзал близко, отдышаться, погреться можно, но я побоялся - там наверняка за
нашим братом охотятся. Сам охотник - и белковал, и медвежатничал, знаю. И за
Каменку к знакомым подался, едва живой дошел. Знакомые ни о чем не
спрашивают, поняли. Переночевал, одежку какую-то мне дали, я, минуя железную
дорогу, снова в тайгу подался. К Агнии. Год ли, что ли, прошел, тогда только
и вышел из тайги. Вот ты беспартийный, ты не знаешь, сколько наша партия