"Виталий Закруткин. Матерь Человеческая [H]" - читать интересную книгу автора

тебе и не плакала. Ты же знаешь, сынок, что я теперь осталась совсем
одна. Отец воюет где-то под Ленинградом, пишет, что был ранен, полтора
месяца лежал в госпитале, а теперь вернулся в свою часть. Следом за
отцом ушел ты, и я надеялась, что Клава, сестричка твоя, а моя дорогая
дочечка, останется со мной и мы вместе с ней будем дожидаться вас, наших
бойцов. Но я не знала и не ведала, что Клава тайком от меня ходила по
вечерам на курсы медицинских сестер. И вот месяц тому назад она уехала
на фронт, и я не получила от нее ни одного письма. Может, ее уже и нет в
живых. Как ты там живешь, как воюешь, родной сыночек? Очень прошу тебя,
Славик, выполни одну-единственную просьбу матери: береги свою молодую
жизнь, ты ведь совсем еще ребенок! Не кидайся первым навстречу смерти,
будь осторожным. Знай, что я не переживу твоей гибели. Пиши мне почаще,
милый мой мальчик. Я тебя целую тысячу раз. Твоя мама..."
Материнское письмо Мария читала сквозь слезы. Все расплывалось перед
ее заплаканными глазами, и думала она одно: "Бедная ты, бедная мать!
Живешь где-то одна, и нет у тебя уже сына, так же, как у меня нет
сыночка Васеньки, и никто на свете не оживит, не вернет нам наших
сыновей..."
Ответное письмо от сына к матери не было дописано. Видно, молоденький
политрук писал его перед боем, который стал для него последним, и не
успел дописать и отправить.
"Дорогая мама! - ломким, размашистым почерком, торопливо писал
политрук. - Спасибо вам за письмо, оно меня очень обрадовало. Напрасно
вы жалеете, что Клава ушла на фронт. Она поступила правильно, так, как
велела ей совесть. И уж совсем напрасно вы советуете мне беречь себя.
Что это означает на деле? Что я, коммунист, политрук роты, должен быть в
минуты опасности сзади? Конечно, я не лезу без надобности куда попало,
мне не хочется умирать, так же, как любому человеку. Но если это надо, я
обязан быть впереди.
Вы не представляете, дорогая мама, всю глубину того огромного и
страшного зла, против которого мы воюем. Счастье ваше, что вам не
довелось увидеть того, что видели мы в освобожденных нами селах и
деревнях. Сожженные дома, горы человеческих трупов, виселицы,
издевательства над людьми, пытки и расстрелы - вот что несут нашей земле
гитлеровские фашисты. Мы должны, мы обязаны. мама, победить это черное
зло, эту жестокую, свирепую банду убийц и насильников, иначе они
поработят весь мир.
Мы, советские бойцы, сражаемся сейчас за будущее людей, за правду и
чистую совесть мира. С этой уверенностью, с этой мыслью не страшно
умирать, и, если я умру, не плачьте и не жалейте обо мне. Знайте одно:
что ваш сын, так же, как тысячи других, не щадящих себя, отдал свою
жизнь за правое дело.
Сейчас мы отступаем, но я верю, дорогая моя мама, что это ненадолго.
Мы победим. Мы обязательно победим. Сегодня нашей роте предстоит
нелегкая работа: мы должны прикрыть отход товарищей, и я уверен..."
На этом письмо обрывалось. Мария прилегла на нары, укрылась шинелью,
в изнеможении вытянула усталые ноги, но уснуть не могла. На полу, у ее
ног, мирно посапывали собаки, слабо мигала тусклая коптилка. Перед
глазами Марии стояли судьбы двух погребенных ею людей: мальчишки-немца
Вернера Брахта и молоденького политрука Славы. Она по-матерински жалела