"Павел Архипович Загребельный. Я, Богдан (Исповедь во славе)" - читать интересную книгу автора

жить должен был, будто железный! Как это сказано: в терпении вашем найдется
душа ваша.
Как было дальше? Я начал великую войну. Летописцы изобразили это так,
будто Хмельницкий, разгневавшись за то, что у него отняли отцовский хутор,
собрал казацкое войско и выступил против панства. Значит: Хмельницкого
обидели - и он кинулся в драку. А может, и обиду причинили мне именно
потому, что я намеревался пойти против шляхты, что были у меня намерения
дерзкие и замыслы великие? Но у тех, кто писал обо мне, не было замыслов
великих и не ведали они, что это такое, - так как же они могли постичь мою
душу? Человек рождается малым и ограниченным и, когда оказывается перед
чем-то великим, тотчас же стремится втиснуть его в привычные для себя
измерения, не останавливается даже перед уничтожением. Может, так произошло
и со мной? Меня уничтожали в своих писаниях все летописцы моего времени, и
неважно было - враждебные они или благосклонные, - я рождался и погибал даже
в народном слове, в песнях поэтов и на страницах книг, которые будут
написаны еще и через века. Кто писал обо мне - можно было бы назвать хотя бы
современных мне. Михаловский и Радзивилл, Окольский и Рудавский, Грондский и
Пасторий, Лобзинский и Каховский, Твардовский и Ваховский, Бялоблоцкий и
Ерлич, Зубрицкий и Кушевич, Освенцим и Нарушевич, Емёловский и Кисель, а еще
чужеземцы Вимина, Бишинг, Безольди, Шевалье, Ригельман, а еще же и свои -
Самовидец, Грабянка и Величко (был или не был?). Как же писали? Лобзинский
переписал Кояловича, Пасторий и Рудавский переписали дневники из сборника
Грабовского, Ригельман переписал Самовидца и Пастория, Шевалье копировал
Пастория, Величко и Твардовского. Чужие историки вступали в противоречие с
правдой от пристрастия, а свои - из-за давности. Да разве и современные
писали одну лишь правду? Современники врут больше, чем потомки, потому что
они более заинтересованы в событиях. Так уж оно повелось, что своим больше
веришь, потому что, как говорили еще древние, strecus cuigue suum bene olet
- свое дерьмо лучше пахнет.
Моих начал никто из них не умел ни понять, ни истолковать. Все вели
речь о Субботове, о налете на мой хутор никчемного Чаплинского, пса
коронного хорунжего Конецпольского, об обиде, от которой у меня забурлила
кровь. Будут писать еще, будто я в обиде своей и жажде найти справедливость
пробился до самого короля Владислава, и будут усматривать в этом свободу
тогдашних обычаев или же малость короля перед всевластьем шляхты. И никто не
вспомнит о моем собственном предназначении. Ведь к Варшаве пробился не
просто казак со своими подмощниками Демком, Иванцем и Петром, а человек, за
которым стоял целый народ, и привез этот человек не только обиду свою
собственную, но обиду своего народа.
К тому времени я уже был старым человеком. Старость - освобождение от
всего неопределенного и неразумного. И внезапно меня грубо отбросили в
тревоги молодости. Верхом на коне проехал я через всю Украину, чтобы
добраться до короля и передать ему репротест о том, как наступает шляхта на
человеческую совесть, как отягощает казаков и гонения насылает на веру нашу.
Шляхетные украинцы и посполитые, жившие по обоим берегам Днепра, и казаки
Запорожского Войска подверглись страшному угнетению и озлоблению со стороны
панов и их надсмотрщиков. Великое надругательство и притеснение паны начали
творить на Руси, пожалуй, начиная с года 1333, когда король Казимир Великий,
сын Владислава Локетка, подчинил короне польской нашу землю. Вон сколько лет
гнета над Русью, а потом и над казаками! Сменилось множество королей, были